Ирреально

Джон Константин — несравненный, стопроцентный мудак, с намертво приклеенной маской на лице и наглухо закрытым сердцем, Сара некогда перманентно точно такая же; Смерть отбирает самое дорогое и ценное, Лэнс знает это лучше всякого. Джон Константин — концентрированный хаос, вперемешку с ломаной латынью и болью, будто специально несправедливо собранной в самом обычном ч-е-л-о-в-ч-е-с-к-о-м теле. У Сары для полного набора идентичностей не хватает только латыни, хотя есть собственная приписка — капитан-летающего-ведра-с-гайками. Джон Константин — сплошная беспросветная тьма, и Сара, вот, ни разу не лучше. Смерть следует за ними по пятам, будто поставив обжигающе-саднящую метку в аду, который у них, к слову, тоже один на двоих. Поделённое пополам безумие да непозволительно ярко-выраженное пристрастие к алкогольным напиткам, с градусом не меньше 50 — ещё одно из многочисленного списка похожестей, главными пунктами которого всегда были — боль за не раз переломанными рёбрами, неровные отметины извечного выживания, разбросанные уродливыми узорами по всему телу да смерть, курсирующая по телу вместе с насыщенно-бордовой жидкостью. Не больше, не меньше. Боль по периметру радужки, у всех побывавших в преисподней на личной встрече с дьяволом, оказывается, абсолютно одинаковая. Они не жалуются; не привыкли обличать свои страхи и сомнения в слова, не привыкли разговаривать даже друг с другом, что уж говорить об идеально-выверенном Палмере или пофигистично-наплевательском Рори, не привыкли выражать истинные эмоции на публику. Джон появляется внезапно и без предупреждения: — «Двери волнолёта открыты для тебя в любое время» — твои слова, лапа, не мои. Сара не реагирует на привычный (спасибо пироману на корабле) щёлкающий звук зажигалки ни единой мышцей, лишь ставит на стол дополнительный стакан и плескает виски-абсент-коньяк-как_получится через край и отдаёт Констатину. Соприкосновение пальцев не вызывает дрожи по телу или подкашивающихся коленок, как пишут в типичных бульварных романах, оно вызывает желание попросить Гидеон о дополнительном отоплении, потому что: — Как ты вообще до сих пор функционируешь, лапа, у тебя ведь кровообращение ни к чёрту? — Это ты, типо, заботишься? Джон не отвечает. Стакан опустошается большими глотками через секунды, загребущие руки вечно тянутся к бутылке, а попадают на её талию. Сара не возражает и не острит, цедит свой виски с величием аристократки и с оглушающим стуком ставит стакан на стол; Руки опускаются на чужие плечи привычным, можно было бы сказать домашним, движением, но это ведь они — демонолог-экзорцист с прожённой насквозь душой дьявола и убица-профи с послужным списком уходящим далеко за цифру 80, они домашними быть не могут по определению рода деятельности и зубодробящего прошлого. Поцелуи хмельные и тяжёлые, лёгкостью не веет ни от одного и них, а жаль, ведь в сказках злодеев всегда преображает принцесса. Но Сара тянет больше на дракона с жаром смертоносного огня в глотке и железным привкусом тягуче-вязкой крови на языке, а Джон, разве что, на второстепенного друга-ублюдка-искусителя главного героя — принца. Сказочка выходит откровенно хреновой и совершенно неправильной, а у них в жизни никогда и не было чего-то правильного. Может, будь они хоть чуть-чуть меньше сломаны, что-то и получилось бы, но они всегда были не к месту, опаздывали-перегоняли, были лишними в чужой сказке, потому, всё, что они могут друг другу дать — поделённое на двоих одиночество да редкие ночи в полупьяном бреду. Не больше, не меньше. /Просто, противоположности притягиваются, а они идентичные/