Минута

Здесь каждый сам по себе, но не бросай

Дверь так внезапно открывается, что Паша даже не дергается. Его взгляд вот уже минуту прикован к белому букету цветов. Именно прикован, цепями: цепями, которыми он сам себя привязал к этим белым цветам, белому платью, белым волосам… Он зачем-то сам. Зачем. Паша не задумывался о причинах действия, ведь мысли всегда все портят. Кто бы мог подумать, но мысли сбивали с толку и возвращали на самый правильный путь, а на правильном пути Паше давно не рады. Он сам плевать хотел на правильный путь. Он сам выбирает себе дороги, ясно? Да, он теперь работал портье. Но хоть что-то сам он может сделать? Жениться, например? Конечно, может. Давай. Валяй. Беги. Почему же он простоял здесь целую минуту по собственному желанию? Минута, Павел Аркадьевич, но ты же потерял ощущение времени; вообще любое ощущение в груди, которые бы напомнило, что ты жив. Ты жив, так что же ты делаешь? Он чувствует жизнь сейчас и делает выбор. Он сделал выбор не двигаться. — О, — Даша, ворвалась, как ей показалось, на пустой склад, но Бог знает, она хотела видеть именно его. — А я тебя везде ищу. У него такой взгляд. Даше его уже не понять, потому что у нее взгляд другой. Торопливый, не стоящий на месте, не серьезный. Если бы она только увидела серьезность в его глазах. Впервые, за несколько лет. За несколько секунд с того времени, когда ему больше не на кого так смотреть. Только эта Даша, твою мать. Он злился однажды. Несомненно. Можете проверить по пустым бутылкам в мусорке отеля. Злился, но он больше не злится. Он понял, что единственный раздражитель в комнате — белый букет. — Вот, твой костюм, — Дашу все же сбивает с ног его взгляд. Его присутствие, которое она искала по всем коридорам. Знала, кого ищет, но она себя долго дрессировала — не страшно. Всего секунду он выглядит озадаченно, будто готов спросить… …Какой костюм? Ему нужен был какой-то костюм? Для свадьбы, должно быть. Паша медленно соображает, потому что реальность только сейчас начинает снимать розовые очки. Как все было красиво и спокойно. А Даша — как чертов ураган, и сама того не замечала. Ему даже не надо смотреть на костюм. Господи, да плевать. Насколько ему плохо видно без своих розовых очков, что он не может узнать свой костюм. — А, не-не-не, — бормочет Паша, не в силах игнорировать картину мертвого дедушки на кровати. Сегодня он стоял в его номере с Дашей. Опять Даша. Опять. — Я его не надену. Можно было ничего не добавлять. Можно заткнуться и смотреть друг на друга, потому что разговоров вам никогда не надо было. Все назло написано в глазах. — Я же суеверный. — А! — вспоминает радостно Даша, что не сообщила другу новость. Они успели превратить свои отношения в дружбу? Какое притворство. — Иван Семенович жив. У него был летаргический сон, — да Паше, собственно, все равно, что она там объясняла своими умными и непонятными словами. Ему было достаточно смотреть на нее. — Извини еще раз. За что тебя извинять? Лучше бы ты не приносила дурацкий костюм. Даша почти уходит и она действительно собиралась уходить. У нее не дрожат коленки, когда он рядом. Раньше, да. Раньше трясло. А сейчас ее трясет намного сильнее, но и сама Даша сейчас сильнее. Повторяй себе это. — А если, — он очень мягко хватает ее за руку так, что Даша даже не обижается. Она вежливо останавливается, чтобы дослушать его очередную просьбу, — София не мой человек? Мы разрушаем с тобой вещи очень легко, почти без прикосновений. Мы рушим взглядами, рушим нашим существованием друг с другом и если это не было понятно с самого начала, то вот, Даш, полюбуйся. Я должен выйти туда и прогуляться с Софией под ручку, но я здесь сейчас с тобой и говорю о нашем «если». Поэтому мы сами себя и разрушили. Если, но, однажды, потом, когда-нибудь легко сбиваемы. Только подуй и все элементы строения разлетаются, и мы разлетаемся… и прилетаем обратно. Мы такие жалкие. Даша понимает, что должна бежать, но как сильно хочется постоять здесь с ним и послушать, какую бы он красивую ложь не толкал. Она же такая красивая, а Даше каждый раз хочется верить, что это правда. Каждый раз он говорил тебе правду. — Вдруг я не люблю ее, как, — он пытается вспомнить ненужную информацию, потому что все нужное здесь, стоит перед ним и хлопает ресницами, — этот дедуля любит свою Зою. А как ты ее любишь? Не любит. А кого ты тогда любишь? Ее. Они стояли на отвратительно близком расстоянии. Так, что задыхаться можно прям сейчас. Можно не пытаться больше подходить. Давайте, задыхайтесь молча. Умирайте, но по честному: вместе. Давай приблизимся еще. Ее нос касается его, но не губы. Почему не губы. Как же хочется губами. Мы дышим друг в друга, друг другом, но мы не прикоснулись. Я не забыла, как хорошо с тобой целоваться. Боюсь, сейчас твои губы пахнут не той и я не хочу смешивать вкусы. Мы еще ближе. Ты знаешь, мы могли бы целоваться до смерти. Потому что я люблю тебя, если ты еще не поняла. Даше так хреново. Ей так хочется, но так не хочется на те же грабли. Может, еще раз? Давай еще пару раз, еще миллиард раз, пока у нас не получится, потому что с другими мы не хотим. Давай друг с другом. Даша сильнее. Его руки теплые, когда она дотрагивается до них, чтобы поднять букет. — Паша. У тебя свадьба. Он уже говорил себе это, Канаева. Ты не думала, почему он простоял здесь минуту? Он уговаривал себя жениться, как какой-то беспомощный идиот. — Ты просто испугался. Того, что внушил любовь к чужой женщине. — Я желаю вам счастья. Если ты будешь счастлив, может, наконец-то, и я буду счастлива? Потому что с тобой — я умираю. Я каждый день умираю. И без тебя мне остается только снова умирать. Ты — как заевшая старая пластинка, которая застряла в проигрывателе и у меня в голове играет одна и та же мелодия, которую мы слушали в наушниках. Песня, под которую мы танцевали, под которое я разбила стекло. У меня по прежнему есть царапина на кулаке, но я говорю, что меня поцарапала кошка соседки. Нет-нет, больно умел делать только ты. И ты делаешь, продолжаешь. Даша уходит. — Я не буду счастлив, — он бросает букет в сторону, на коробки и лепестки разлетаются. Такой букет уже не принесешь Софии. Даша стояла спиной, но боковым зрением видела этот букет. Он сошел с ума. Ее глаза закрываются. Она не может оставить его разбитым. — Ты будешь. Ты этого хотел, — запинается Даша, но говорит быстро и решительно, убеждая себя в сказанном. — Хотел любить, да. Но не ее. — Не надо. — Ты же знаешь, кому я хотел сделать предложение. Я шел не к ней. — Нет, — она мотает головой, понимая, что дверь слишком близко. Она задевает дверь. Она упирается лбом в дерево и держит себя в руках. Старая Даша бы убежала рыдать в раздевалку. — Ты должна была выйти за меня. Так что мы делаем, Даш? Она шумно выдыхает в дерево, одну руку прислонив к нему. Держалась. Она бы съехала вниз, на пол, если бы не держалась. Ты забыла, как он по особенному произносит твое имя? Даша в дрожи разворачивается, чтобы просто посмотреть на него. Его глаза говорят правду, так что в его глазах? Даша не успевает посмотреть. Он нагло накидывается на нее и целует; даже в первый раз они так не целовались, как сегодня. В первый раз, он готов был усадить ее на раковину. И сделать это прямо там. Сейчас он готов у двери. Плевать. Только заткнись. Дайте ему Канаеву, а ей дайте его. Почему всем так сложно понять. Почему им сложно понять! Целуйтесь. Они целуются. Даша не трогает его руками, потому что сама не до конца понимает, что делает, а Паша ловит ее лицо и держит. Он не хочет, чтобы Даша снова ускользнула. Он не дает ей вздохнуть. В следующий раз. В их поцелуе скрыто молчание, абсолютная тишина. Даже в ушах звенело от того, что мы не верили. Давай помолчим. Мы достаточно наговорили глупостей. Дверь захлопывается окончательно. Ее захлопывает рука Паши. Возможно, София все еще нервничает и ждет свой букет. Павла и Даши сегодня не будет на мероприятии.