Устав и чувства

      Леви всегда следовал уставу, и командор только с легкой улыбкой наблюдал за этим. От него, в отличие от Ханджи, не надо было ждать неожиданностей или каких-то выходок, его слова можно было даже предугадать порой. Эта стабильность в какой-то степени его успокаивала, ведь он один видел Леви при первой встрече — дикого, необузданного зверя, созданного, казалось, убивать. Конечно, он намного грубее и часто угрожает, но с ним он всегда следовал одному лишь уставу. Леви вообще мало говорил с кем бы то ни было, а если и говорил, то не было никогда понятно, были ли это его собственные мысли или же вновь то, что ему навязали правила и субординация. Хотя, наверное, каждый уже догадывался, что собственных мыслей от него не дождется.       Иногда возникало впечатление, что у него не было собственных мыслей и слов вовсе. Это раздражало, но Ирвину не было до этого дела до тех пор, пока Леви подчинялся приказам и приносил пользу разведотряду, ведь это его личное дело, как и что говорить. Ведь в армии все решают не слова, а действия, да, и не вправе он его учить, как говорить и вести себя. Не школьная учительница же и не мама. К счастью, Смит, зная судьбу Леви, не затрагивал тему семьи никогда. Аккерман всегда был упрямым, и когда с самого начала Смит пытался его учить, Леви лишь холодно кивал, и непонятно, принимал ли он эти замечания во внимание или нет, и командор довольно скоро пришёл к выводу, что это все — бесполезно, и он совсем не слушает его, для него в общении были лишь те официальные клише и прочее прочее. От личных вопросов же других людей он отмахивался, мол, им это ни к чему знать, все равно их скоро сожрут. Такие ответы не могли не раздражать, и вскоре все бросили попытки его разговорить.       Все, кроме одного человека. Майора Ханджи. Её можно было назвать сущим ураганом, ведь везде, где она проносилась, оставался один хаос и никакого порядка. Каждый из солдат всегда был в растерянности: а что, собственно, только что произошло? Кажется, что для Зое слова «порядок» как такового не было вообще. Она не замечала, что была старше по званию многих, а просто общалась с ними как с равными, совершенно неформально.       — Леви! — закричала Ханджи, увидев тогда еще простого рядового, отчего Аккерман невольно вздрогнул. Что-то в её тоне заставило его напрячься. Этот неугомонный оптимизм? Он был совершенно не в тему, и возможно, именно это заставило его остановиться и даже оглянуться — ему было интересно, кто это так радостно мчится к нему.       Это и было его ошибкой. Майор заключила его в объятия и начала что-то говорить о том, что ему нужна помощь в одном эксперименте, и он ей нужен, чтобы спроектировать все действия, ведь Моблит уже не справляется.       Ханджи никогда не считала, что Леви хуже неё просто потому, что он ниже по званию или из низшего сословия. Она вообще считала, что звания и чины — это лишь какая-то формальность, которая не так уж и необходима в современном свете. Ведь они же не… Зое точно читала в какой-то книге про Древний Рим, про рабов и Спартака. Вот. Если нет уже такого классового деления, то и все эти звания — тоже не нужны. Она не думала об аристократах, а говорила лишь об армии, и её, кажется, даже бесило, когда Аккерман на все её слова отвечал: «есть, майор» или «будет сделано». Она не могла понять, как можно так сухо себя вести, и у неё невольно возникало впечатление, что Леви попросту хочет спрятаться. Спрятаться от неё и от всего разведотряда. Конечно, Зое прекрасно понимала, что прежде ему было некому довериться, прежде все говорили лишь о том, что он наемник, монстр, преступник, не достойный жизни. Но ведь в разведотряде все они — странные безумцы, готовые поступиться своей жизнью ради того, чтобы приблизить человечество к свободе хотя бы на шаг. Многие радовались, когда Леви вступил в разведку, говоря, что его скоро сожрут, даже в самом легионе к этому отнеслись холодно и не принимали Аккермана за истинного носителя крыльев свободы, и только Ханджи… Ханджи была другой и относилась к нему совершенно иначе. Как к равному.       Возможно, именно благодаря этому Леви и проникся какой-то тенью благодарности к ней. Ну, или подобием этого чувства — он сам себя убеждал, что не способен уже на светлые эмоции, что сжег свою душу ради силы. Но иногда появление Ханджи могло хоть немного разгладить вечно нахмуренные брови Аккермана.       Леви считал, что просто будет проще, если никто не увидит его собственных эмоций, а услышат лишь пустые фразы из устава, иногда — угрозы, которые Леви всегда исполнял по отношению к другим солдатам, но никогда не смел угрожать старшим по званию. Он не понимал, как так можно — открыто показывать свои мысли и чувства, ведь это может быть опасно. Опасно давать всем знать, что у тебя на душе, ведь предают только друзья, именно поэтому друзей у Леви не было, кроме Изабель и Фарлана — да будет им земля пухом. Аккерман слишком привык к тому, что весь мир был против него, что он вынужден был противостоять всем, кого встречал на своем пути, и лишь однажды он потерпел поражение: после победы Ирвина. Признаться, Леви было даже несколько страшно в душе. Даже больше: слишком страшно, чтобы открыться хоть кому-нибудь. Он знал, что к нему относятся с подозрением все, ведь он прослыл головорезом и при желании мог бы ночью убить их всех, даже Майка, Зое и Ирвина. Никто ему не доверял, так какой смысл тогда доверять им самое сокровенное — свои эмоции?       Никто не видел его чувств, и даже во время первой вылазки он сумел выжить, да еще и сохранить свое невозмутимое лицо, которое не дрогнуло даже на миг. Он был слишком дисциплинирован, чтобы позволить чувствам — коих, как он сам себя убеждал, не было вовсе — взять верх над разумом. Да, и он считал своим личным поражением то, что показал бы страх, поэтому даже когда его едва не настиг титан, он сумел собраться и перейти на троссманевры. Он сделал то, чего до него не делал ни один разведчик, а именно — использовал тело титана в качестве опоры. Его можно было назвать бесстрашным, ведь это было крайне опасно, но ничего не случилось — и Аккерман выжил, и титан повержен. Отчитал его тогда Смит знатно, и только Ханджи, которой, казалось, все нипочем, обняла командора и заявила, что главное, что все живы. Кажется, только тогда Ирвин и смилостивился. Почему-то это вызвало укол раздражения в Леви, хотя он и не понимал, отчего.       Но он совершенно точно знал одно: его бесила майор Ханджи. Эта непонятная личность, которой, кажется, никто не указ, но с которой вынуждены мириться все. Безолаберная, живет в вечном бардаке, читает запретные книги о внешнем мире, изучает титанов. От неё как будто бы так и веяло странной свободой, независимостью от всех и вся, ведь она была такой… Настоящей, в отличие от него самого. Она не скрывала ни от кого свои чувства, заливисто смеялась, совершенно не боясь предательства, совершенно не боясь, что ей могут воткнуть нож в спину самые близкие — тот же Моблит, к примеру. Его бесило то, что она была такой открытой даже с ним, будто не знала, что он убивал раньше людей, а не титанов. Бесило, что она не следит за внешностью и порой даже не причесывается, бесила её независимость от остальных, ведь она просто была другой. И никто, даже зная все её слабости, не решался обидеть майора, зная также и другую её стороны: что эта женщина — непоколебима, и обидеть её себе дороже. Как же в ней совмещались и сила, и детская непосредственность, он не понимал. И возможно, то, что он не мог прочитать эту личность так просто, его и раздражало, а не все вышеперечисленное, ведь… Когда он может прочитать человека и понять, что им руководит, этот человек не опасен. Но понять, какие тараканы водятся в голове у Ханджи — было невозможно.       Сама же Зое не могла понять в ответ и Леви. Она в принципе понимала, что он им не доверяет, но никак не могла понять, почему. Ведь они, весь отряд разведки, большая и дружная семья, которая никогда друг друга не предаст. Ведь они сражаются за общую цель, за свободу человечества, ведь они все ненавидят то чувство унижения перед титанами, чувство, будто они — закрытые в клетки птички. Зое старалась его понять, хотя бы разговорить, но получала в ответ лишь сухие фразы, которые она и сама могла запросто прочитать в уставе, своде правил или где-то еще. Леви выражался лишь клише, никогда нельзя было от него услышать собственные мысли, а если он и проявлял инициативу, предлагал какие-то новые планы, то говорил лишь холодно и по теме, поэтому понять, откуда он взял эти мысли, тоже не представлялось возможным.       — Отвали, очкастая, ты меня уже достала! Или хочешь, я тебе прямо здесь голову оторву и отправлю на корм титанам? — услышала Ханджи, когда в очередной раз предлагала ему поучаствовать в каком-то эксперименте. Кажется, от этих слов сердце девушки пропустило удар. В этих словах впервые было столько неподдельных чувств, такой спектр эмоций, что майор не могла не остаться в восторге от этого. Она никак не могла понять, почему, ведь это всего лишь слова, всего лишь оскорбление, но это так радовало её. Ведь он раскрылся хотя бы с одной стороны, ведь он показал ей, что умеет чувствовать по крайней мере раздражение, что он — не безвольная кукла, и у него бывают свои моменты срывов, что ему иногда надо выплеснуть свои эмоции.       Зое бросилась к низкому парню и крепко сжала его в своих объятиях, услышав в свою сторону еще кучу отборной брани, которой он научился в подземном городе. Леви впервые сказал то, что выдало ему собственное сердце, а не чертов устав. Он впервые обратился к ней не «майор», а назвал очкастой. И хотя это должно было бы быть обидно, эта неугомонная радостно скакала вокруг и никак не желала отпустить Аккермана по своим делам.       Именно в тот момент она твердо решила, что должна раскрыть все стороны Леви. Ей было интересно, что он за человек и как отреагирует на те или иные поступки. Поставить подножку, запачкать пол в коридоре, где он постоянно ходит, передавать ложные приказы, будто бы Ирвин его звал. Все эти детские проказы не вызывали у мужчины ровным счетом ничего, кроме снисходительной ухмылки или потока брани, но и этому Зое была рада. Она даже не поняла, в какой момент наслаждаться эмоциями Леви стало просто жизненной необходимостью и когда она зажглась идеей вызвать в нем положительные чувства, вместо отрицательных, ведь в жизни и так слишком много всего плохого. Под его непонимающие и подозрительные взгляды она предлагала помощь практически во всем, даже в ненавистной ей уборке, пару раз покупала редкие сорта чая в Тросте и приглашала распить вместе с ним.       Леви тоже не заметил, когда такие странные знаки внимания Ханджи стали таким привычным, что уже могли вызвать даже какое-то подобие улыбки, которую, впрочем, не видел никто. Но он часто смотрел в те моменты, когда она говорила с ним, ей в глаза. Такие яркие, сверкающие, будто это и правда приносило ей радость, хотя Аккерман и говорил сам себе, что эта женщина просто что-то задумала, что она его предаст, что пока она только готовит себе почву, пытаясь добиться его расположения. Так было просто намного проще. Он не мог понять, что Зое просто заворожена его эмоциями, такими редкими, но такими искренними, когда они были. Он не делал наигранную доброжелательность, не улыбался в лицо, чтобы всадить нож в спину. Скрывая свои эмоции, он лишь делал их еще ценнее.       После очередной вылазки Леви назначили капралом, и он практически перестал пересекаться с Ханджи, погружаясь в работу. Ходили слухи о том, что он либо спал с командором, либо подкупил его, ведь невозможно было так быстро продвинуться в карьерной лестнице, ведь он был в отряде разведки меньше двух лет, хотя многие и не пережили этих самых двух лет. Здесь только вообще редко живут. И только Зое искренне радовалась за него, зная не понаслышке, что Леви — последняя надежда человечества, ведь у него было больше убийств титанов, чем у всех других. Ведь он был сильнейшим воином человечества и за эти три года побил даже её личный рекорд. И пусть за эти три года она сама ни на шаг не приблизилась к своей цели и не выбила из Леви больше ни единой эмоции, но она все равно радовалась.       Впрочем, получив звание капрала, кажется, Аккерман отдалился. Ему больше не нужно было подчиняться её приказам, он мог теперь не слушать его вовсе, и капрал просто все чаще запирался сам в своем кабинете и занимался бумажной работой. Там было чисто, а он так не любит грязь. Со стороны это могло бы показаться действительно просто чистоплюством, но он с самого рождения был окружен грязью. Грязная комната в борделе, грязная комната, где жил вместе с Кенни Жнецом, грязь на улицах подземного города, а главное — грязь, смешанная с кровью тех сотен людей, кого он убил, пока жил вместе со своим дядей. Теперь он просто хотел смыть эту грязь, смыть остатки предыдущей страницы своей жизни, смыть ту грязь вместо с кровью с рук, что ему никак не удавалось. И пусть его руки с такой почти аристократически бледной кожей и были давно уже чисты, но ему казалось, что они и сейчас по локоть алые — в крови. Но и именно инстинкты убийцы и помогли ему выжить, ведь у него единственного в первой вылазке не дрогнула рука, когда он убивал титана, он единственный уверенно его убил, как и на тренировках в каде… Нет, он ведь не учился в кадетском корпусе, так откуда такие мысли?       Вылазка номер 39. Вот уже два месяца назад они нашли дневник той странной девушки Ильзе. В этот раз они намеревались пройти куда дальше и построить что-то вроде небольшого склада в лесу гигантских деревьев к югу от стены Роза. Отчего-то все титаны приходили всегда с Юга, и их там чаще всего было больше всего, поэтому они хотели тщательнее исследовать эту местность, а для этого им нужны большие запасы газа, лезвий и провизии. Да, и дыра в Шиганщине была именно на юге. Когда людей не было, титаны, к счастью, не нападали на здания, поэтому после постройки за целостность склада никто не волновался.       Все шло до поры до времени гладко. Пока все строили, несколько отрядов прикрытия во главе с капралом Леви защищались от титанов, которые, то ли из-за пасмурной погоды, то ли из-за еще чего, атаковали довольно-таки вяло. Склад построили довольно быстро, хотя он и не был каким-то очень крепким, но уже было слишком много потерь среди отряда прикрытия, и пришлось отступать. Строй дальнего обнаружения никогда не подводил, но в этот раз что-то пошло не так. Было несколько аномальных титанов, которые решительно шли прямо к центру строя, игнорируя то, что они постоянно меняли направление. Они направлялись прямо в центральный арьергард — туда, где были их повозки с провизией и запасами газа и лезвий. Ими что-то руководило или же это была просто случайность, никто не знал, но первой их заметила майор Ханджи и бросилась защищать повозки, ведь там было несколько мелочей, которые она хотела изучить поподробнее. К тому же, потеря повозок и запасов оружия означало для них неминуемую гибель.       Она сражалась очень храбро, защищалась вместе с несколькими новобранцами, ожидая подкрепления, ведь на лошадях нельзя было переместиться туда мгновенно, а пользоваться на открытой местности приводами было в высшей мере глупостью.       — Ханджи, сзади! — закричал Смит, но было уже поздно, и майора схватил большой пятнадцатиметровый титан, сжимая в своей руке. И как бы девушка ни пыталась, не могла вырваться, и лезвия не помогали, лишь ранили её саму, а титан сжимал кулак все крепче, и, кажется, даже Леви, ехавший рядом с титаном, слышал хруст её ребер. Он не мог этого терпеть и ослушался прямого приказа командора о том, что нужно оставить её и, пока этот единственный большой титан занимается ею, перебить остальных и спасаться. Аккерман же не мог просто так допустить, чтобы она погибла. Не так. Ведь её все еще можно было спасти. В мыслях пролетело столько воспоминаний с ней, особенно первое — как она улыбнулась ему и назвала свое имя, даже не сказав, что она — капрал. Она была первой и единственной, кто с ним заговорил без отвращения, страха или чего-то другого. Почему ему именно сейчас все это вспомнилось? Ему и правда… Страшно её потерять? Этот неугомонный вихрь, которому все нипочем? Только титан, сжавший её в тисках…       — Держись! — закричал он срывающимся от быстрых потоков ветра голосом, соскочил с коня и воспользовался приводом, зацепившись за ногу титана.       У него газа осталось не много, но этого должно хватить примерно на этого титана, но не больше, чем на три удара. Значит, нужно продумать их очень внимательно, чтобы достать Ханджи до того, как её съест это чудище. Первый — в глаза, дабы обеспечить себе самому безопасность, чтобы он не смог схватить его, как только он нанесет прямой удар. Второй — отрезать ему кисть, в которой он сжимал майора, третий — самый сложный для него пока маневр: нужно было оказаться за его спиной, а ведь они на открытой местности, и Леви решил рискнуть, перекрыв себе подачу газа и уже стоя прямо на его плече, пока титан размахивал одной рукой. Упор, прыжок — и вот он уже в нескольких метрах от титана, который шел вперед, считая, что Аккерман где-то там, а сам капрал теперь вновь, воспользовавшись приводом, зацепился ему за затылок и нанес точный удар в затылок. Ни лезвий, ни газа больше не осталось, но он успел подхватить Зое, что была без сознания, чтобы на неё не упала туша этого чудища. Победа.       С мелкими уже разобрались остальные, а к ним ехал Ирвин с таким взглядом, которого прежде Леви никогда не видел. Была ли это злость или благодарность? Он не знал. Но учитывая, что так же на него смотрели все остальные, он предположил, что это был страх.       — Молодец. Я бы так не смог, — улыбнулся Смит, похлопал Леви по плечу, как какого-то мальчишку. Во взгляде у командора, как и у всех было уважение. То, чего он никогда не видел в глазах других по отношению к нему. Ведь он рискнул собой и своей жизнью, чтобы спасти майора. Почему? Признаться, Аккерман и сам не знал, просто в какой-то момент понял, что не готов лишиться её вечной трепни в отряде, хотя в последнее время и чуть ли не игнорировал Ханджи.       Остаток пути он ехал на повозке, доверив свою лошадь Оруо, который теперь не отводил взгляда, наполненного каким-то уважением, от Леви. Он запросто мог держаться на лошади, не настолько устал, но Зое лежала без сознания, и он просто не мог заставить себя отойти от неё. И если её целью было вызвать у него проявление хоть каких-то эмоций, то она этого добилась. Он волновался. Волновался, как бы не умерла, безрассудная, хотя пульс и был.       — Леви? — тихо подала голос наконец пришедшая в себя Ханджи и попыталась встать, но поморщилась от боли в груди: как минимум два-три ребра сломаны, так что капрал без всяких слов пресек её попытку сесть и уложил обратно. — Что ты творишь? Я в порядке, отпусти.       — Да, так я тебе и поверил, очкастая. Хочешь откинуть коньки — так бы и сказала, не рисковал бы из-за тебя, — раздраженно прошипел Аккерман, делая вид, что не замечает округлившихся от удивления глаз Зое. Это он её спас?       В мыслях у неё пронеслись воспоминания. Кажется, до того, как потерять сознание, она слышала голос этого низкого парня. Одно слово. «Держись!» Кажется, именно оно и придало ей сил посопротивляться еще хоть немного, ведь иначе её бы успел съесть этот титан.       — Так ты обо мне так заботишься, Леви? — лукаво улыбнулась она, заставляя капрала закатить глаза. Она чуть ли не с того света вернулась, а уже ведет себя как ни в чем не бывало и снова пытается выбить из него побольше эмоций. Ну что за неугомонная девица? Даже не поблагодарила, хотя это и без слов было видно в её искреннем и радостном взгляде. Её практически невозможно было прочесть, и Аккерман тщетно пытался понять: было ли ей страшно хоть капельку оттого, что он её вытащил из лап титана, но взгляд у нее оставался все тем же нечитаемым и решительным, лишь благодарность так и искрилась.       — Объясни мне, чего ты добиваешься, очкастая. Чего ты от меня хочешь? — устало поинтересовался Леви, которому откровенно надоела уже эта игра в друзей-не-друзей, ведь они так и не пришли ни к чему в своих отношениях, даже больше, они будто так и играют друг с другом. Зое пытается увидеть чувства Аккермана, а самого Леви это забавляет, и он «подкармливает» майора этим, раззадоривая её еще больше. Замкнутый круг, но капрал не мог одного понять: зачем?       — Я хочу увидеть, чего хочешь ты, коротышка. Вырасти? — не смогла удержаться от шутки Ханджи, но вскоре тут же посерьезнела и нахмурилась немного. — Ты постоянно скрываешь свои эмоции и собственные мысли за уставом, а так не годится. Мы все — семья и ничего не скрываем друг от друга. И ты — один из нас, ты так же, как и мы, носишь на спине крылья свободы. Никто не знает, каковы твои собственные желания, потому что мы все и так знаем, что ты вступил в разведку из-за командора.       Кажется, её слова немного задели капрала, заставили его задуматься, ведь раньше он и правда никогда ни о чем подобном не думал, но в одном она была права: он разведчик, как и все они, но она все же ошиблась, какой бы проницательной ни была. У него уже давно было одно желание: стать по-настоящему одним из них, носителем крыльев свободы, ведь сражался он уже давно за свободу, которая раньше казалась такой недостижимой, а теперь — будто бы была так близко, была за стенами, была в каждом убитом титане, витала в воздухе. И кажется, именно сегодня, когда он спас Зое, его наконец приняли и перестали опасаться, ведь он спас её, их маленький ураганчик, оставляющий за собой не только хаос, но и какое-то необъяснимое чувство радости и надежду. Её смех, улыбка… Может, они вызывали такой трепет лишь у Леви, но он хотел верить, что она действительно была особенной. И не только для неё. Ведь даже здесь, в этой его мечте, она умудрилась поспособствовать, пусть и неосознанно.       — Договоришься же, очкастая, — ухмыльнулся он и навис на лежащей Ханджи, которая с интересом наблюдала над каким-то новым чувством в глазах Аккермана. Что это было за чувство? — Если тебе прямо так интересно, чего хочу лично я, а не что мне говорит устав и командор, то ты сейчас это увидишь.       Хладнокровная и хитрая улыбка капрала даже на секунду напугала майора, но, когда он наклонился прямо к её губам и как-то по-детски невинно, но требовательно поцеловал, она не смогла не ответить на поцелуй и прикрыла глаза. Этим действием Леви исполнил оба желания: и его, и её собственное, хотя она об этом и не догадывалась.       А в глазах у Леви плясало совершенно новое чувство, неведомое ему ранее и невиданное ранее в его глазах майором. Любовь.