Часть 12
8 мая 2018 г. в 00:35
- Что это? - недоуменно спросила Юля, теребя пальцами пожелтевшие края тетрадного листка. Я тяжело повернулся к ней всем телом, потупив взгляд. Кровь то приливала к набухшим от напряжения вискам, то отливала от пальцев рук, оставляя на их кончиках лишь холодное покалывание.
Я сделал пару шагов в ее сторону, но она отпрянула, заложив листок за спину.
- Юль, верни это, - тихо пробормотал я, протягивая холодную руку вперед.
- Ты можешь объяснить?
- Да, я все объясню, только чуть позже, отдашь?
- Нет, - также тихо сказала, опуская глаза на разбросанные мною книги и журналы. Я обессилено опустился на пол, прямо на один из номеров British Film Institute Journal, датированный 1923 годом.
- Нам предстоит долгий разговор, - только и смог произнести я.
На улице уже смеркалось. Пыльные стекла не пропускали скупые лучики света от садившегося солнца. В комнате все становилось сумрачнее, и глаза начинали различать лишь отдельные оттенки цветов.
Я выбрал из стопки несколько писем, написанных еще в эмиграции сестре; сухо прочитал их вслух, надеясь подобрать в выигранное время подходящие слова, но в горле комком заедало что-то горькое, не дававшее пройти словам наружу; Юля, нахмурившись, однако, с серьезностью вслушиваясь в слова, смотрела на меня. Я закончил чтение и перевел на нее взгляд.
- Что это? - немного помолчав, спросила она.
- Это мои письма сестре, 1930-е… - я запнулся. В письмах были описаны мои скитания по Америке, недоумение по поводу моей сущности и мутного будущего, скользившего тогда перед глазами и даже сейчас оставлявшего меня в смятении.
- То есть.. 30-е.. то есть, как? - недоуменно пожимая плечами, бормотала она, переместив взгляд уже на свои руки. Нервно сжимая то одну костяшку пальца, то другую, Юля все бормотала вслух невнятные слова вперемешку с датами писем.
- Юля, я… Я несколько иной, нежели ты думаешь. Я, та ночь, - я устало потер переносицу и зажмурился, но продолжил говорить, - в ту ночь была страшная гроза, молния ударила в мою машину, более событий того вечера я припомнить не в силах. Но с тех пор я в этом теле… То есть, - я опять запнулся, - я не старею, понимаешь? - не надеясь (хотя в глубине души что-то кричало и рвалось наружу) на понимание, я повернулся к ней всем телом и протянул руку.
Но девушка отпрянула, поднявшись с пола и зашагала быстрыми шагами то к перевернутому содержимому книжного шкафа, то обратно к продавленному дивану.
- Ты хочешь, что бы я поверила в это, Мирон? - она с серьезным взглядом повернулась вдруг ко мне, и я заметил едва проскользнувшие капельки слез в ее чистых глазах.
- Да, просто… - слова давались трудом. - Ты должна меня понять, принять таким.
- Ты… Ты мог бы просто… - она перебегала взглядом по вещам в комнате, однако, не встречаясь взглядом со мной, - ты мог бы не придумывать всего этого, просто, я не могу понять… Зачем это все?
Юля стояла посередине комнаты, обессилено опустив руки вниз. Я встал и сделал попытку подойти к ней, но она все так же отпрянула в сторону.
- Я вдруг начал осознавать, что ты что-то большее для меня, чем все эти люди… - я поморщился, - люди, которые ничего не значат, они сменяются десятилетие за десятилетием, не оставляя ничего, - голос почти срывался на крик, - но ты, я нашел тебя, здесь, где все началось… - ты не можешь просто так покинуть меня сейчас. - я все же ухватился за тонкое запястье, будто это была единственная спасительная мачта посреди моего бесконечного океана тоски, бурей проносившегося через всю мою, если ее таковой можно было назвать, жизнь.
- Это… это просто невозможно, ты ведь понимаешь? Это невозможно в принципе! - вдруг воскликнула она. Стальной кусок тоски опять впился мне в грудь, заставляя чаще дышать. Рука выскользнула из моей ладони, оставив на ней красный след от металлического браслета.
- Твой браслет, - едва слышно промолвил я в бессилии, - это тоже невозможно?
- Что? - недоуменно прошептала она, - что?
- Ты рассказывала историю, - потупив взгляд, ответил я. - У меня тоже есть своя. Мое кольцо… Оно старее меня, но камень.. идеально подходит к твоему браслету.
- И что все это значит? - ее лицо покраснело, - Что я должна понять, Мирон? Что?
- Ты не должна уезжать. - почему-то опять сухо процедил я. Сил на убеждения не оставалось, часы уже отстучали почти полночь, а мы стояли в темной комнате, в которой напряжение можно было черпать лопатой.
- Это не тебе решать, - вдруг так же резко бросила она, - ты мог бы обойтись без этих глупых сказок. - Сказав это, Юля повернулась на пятках и быстрыми шагами направилась к прихожей.
- Постой, я объясню, я все объясню.
Она на секунду обернулась, но, видимо, не найдя в моем лице ничего, что хотела увидеть, вновь отвернулась к входной двери.
- Если бы ты… - Юля запнулась на полуслове, - если бы ты был хоть на каплю менее эгоистичным к людям, которым ты дорог, ты не стал бы придумывать все эти небылицы, - она вдруг резко повернулась. - Знаешь, иногда людям трудно понять тебя, Мирон. Мне трудно понять тебя. То ты цитируешь Геббельса, то Гоббса, то отстраняешься, то вновь открываешься… Я не знаю, что у тебя внутри, мне казалось, я начала понимать, но это уже выше моих сил, - она подняла ладонь в сторону груды бумажек на полу. - Мирон, просто.. Просто объяснись сам с собой и попробуй объяснить свои чувства мне. Если ты сможешь вырваться из своих фантазий и чувства собственной экстраординарности.
Входная дверь хлопнула и в комнате повисла тишина. «Я это и сделал,» -зачем-то прошептал я в пустоту и рухнул в на пол.
Это проклятие, это не дар. Я искал смерти и не находил ее. Я опускался все ниже на дно, но отталкивался от него и всплывал вверх. Она уедет. И больше не вернется. То было моей ошибкой, но оставалось понять, главной ли ошибкой в этой «жизни». И что есть моя жизнь, такая?
Ненависть вдруг обуздала все мышцы, проникая в самые кончики нервных окончаний, и окутала томной пеленой глаза - она не смогла понять. Она, единственная кому я хотел открыться, но не смог этого сделать. Или сделал не так…Мысли роились в голове, не оставляя точного и логичного следа, хоть какого-то объяснения ее реакции. Может, она и была рациональной, но не для меня.
«Идиот, как ты мог верить в то, что примет и поймет этот бред». Я с силой ударил кулаком по полу, и пожелтевшие листы на миг подскочили в воздух. Я навсегда останусь один, наедине со своими демонами, черствеющий старик, без единого шанса выбраться из этой клетки.
Не управляя руками, я сгреб листки в кучу и, нащупав неведомо откуда взявшийся там карандаш, начал грубо, почти рвущими бумагу движениями писать на каком-то обрывке.
Заскочил погостить, как на юг, да увяз
Помолчим, раз язык - волапюк, новояз
Толмачи тут не переведут моих фраз
Не Aмур близорук, Демиург - пидорас
Ведь ты меня знаешь, как облупленного
Лупы, буквы, слова, мой внутренний ад, что
Испачкан и вымазан ядовитой жвачкою
С привкусом забытой заначки под плинтусом
Где-то снег съедает подошвы
Нечего жалеть себя всем бывает так тошно
Ну-ка громче песни, смех горланим нарочно
Топчемся на месте - беговая дорожка
Ты про грязь мою, снова про гнус
Будто снова погрязну тут и скоро прогнусь
Ты то готова проклясть меня, то снова за грусть
В этот раз все как раз, я не новый Прокруст
Я из тех, что все поспешно проморгали
Выбрать бы мышкой небо и закрасить серым между проводами
Чтоб одежды промокали
А нас пытали, где ж мы пропадали
Но мы те, что все потешно промотали
Когда кончится все
Когда внезапно кончится стёб
И закажем кофе, пончик и счёт
Мы это вспомним еще
Фальшивить даже негде
Приходи ко мне на годовщину нашей смерти