Страницы умирающей любви

      Легкий морской ветер беспокоил листья высоких деревьев, росших вдоль набережной Лос-Анджелеса. Люди, такие спокойные и счастливые, гуляют вдоль берега, зарываясь ногами в теплый, нагретый солнцем песок, разговаривают и смеются, радуются жизни. Они не обращают внимания на молодую девушку, которая незаметно берет у них то яблочко, то грушу, то еще что-то, и складывает в небольшую тряпочную сумку, словно она невидима. Она направляется к пирсу, на котором сейчас стоят туристы и фотографируют восхитительные пейзажи этого города. Щурясь от солнца, девушка проходит мимо них и останавливается возле самого конца пирса, с улыбкой глядя на эту суету. Ей всегда нравилось видеть лица людей, впервые побывавших в городе, где она выросла. Любопытство и восторг, горевшие в их глазах, невольно заставляли ее чувствовать гордость за это дивное место. Она любила свой город и не хотела его менять ни на какой другой.       Женщина средних лет, вероятно, экскурсовод, крикнула что-то туристам на незнакомом языке и те, собравшись в кучку, пошли вслед за ней, на пути делая последние снимки. Девушка не сразу заметила, что от толпы отделился один человек, высокий и худой, и направился прямо к ней. Он двигался грациозно, как танцор, плавно лавируя между туристами. Его лицо было скрыто капюшоном, он был одет в черную кофту с длинными рукавами и джинсы, что смотрелось нелепо в такую теплую погоду. Девушка не видела этого человека, но она чувствовала его, словно он был ее частью. Он остановился слишком близко и девушка могла ощутить жар, исходящий от его тела. — Эмма, — прошептал он низким, хрипловатым голосом, — не убегай. — Что ты имеешь в виду? Я никуда не бегу, — также тихо произнесла Эмма.       Ветер усилился в разы и девушке пришлось прикрыть лицо рукой, чтобы песок не попал в глаза. Ее светлые волосы развивались на ветру, который становился все сильнее и сильнее. Из легкого ветерка он перерос в настоящий ураган, который вырывает деревья с корнем. Все люди, сидевшие на песке, с криками хватали свои вещи и убегали, и Эмме хотелось побежать за ними, но предупреждение заставило ее оставаться на месте. Морские волны накатывали на берег и ударялись о пирс, осыпая мелкими капельками стоявших на нем подростков. — Джулс, что происходит? — со страхом в голосе закричала Эмма, стараясь перекричать завывания ветра.       Парень поднял загорелые руки и откинул с лица капюшон, показывая свои темно-коричневые волосы, торчащие во все стороны. Ветер трепал его одежду, словно хотел сорвать ткань, но Джулс, кажется, совершенно не обращал на это внимания. — Это ты виновата, Эмма. Это ты позволила этому случиться. — Чему случиться, Джулиан? — не поняла девушка. — Объясни, что происходит!       Ветер унес его ответ и девушка хотела переспросить, но огромная волна, невесть откуда взявшаяся, накатила на пирс, ломая хрупкие доски. Эмма поскользнулась и упала, больно ударившись локтем, а Джулиан так и стоял на месте, словно никакого ветра не было, а пирс не был залит водой. — Джулиан, нужно возвращаться! Здесь опасно! — Поздно. — печально ответил Джулиан.       Эмма попыталась встать, но новая волна, сильнее предыдущей, пробила пирс в том месте, где она находилась. Провалившись в большую дыру, девушка с головой ушла под воду, заглатывая большое количество морской воды. Боязнь моря и отчаянное желание жить пробудило в ней новые силы и Эмма, поборов себя, всплыла на поверхность, глотая спасительный кислород. Она находилась в прострации, не понимала, где находится, пока не увидела над собой гнилые доски, с большой скоростью проносящиеся мимо. Лишенный кислорода мозг медленно работал, но девушка все же поняла, что течение несет ее под мостом, несет в открытый океан. — Джулиан! Помоги мне!       Она с головой ушла под воду, одежда стала тяжелой и тащила ее на дно, но Эмма хотела жить. Она снова всплыла и увидела, что пирс закончился, что ей не за что ухватиться и море беспощадно несет ее все дальше и дальше. Она видела Джулиана, который с грустью смотрел на нее, но ничего не пытался сделать. Он стоял, засунув руки в карманы, и наблюдал, как маленькая точка скрывается в недрах воды. Новая волна накрыла Эмму с головой и у девушки уже не было сил бороться с океаном, усталость брала свое. Она медленно шла на дно, где можно было различить тысячи темных фигур, которые двигались ей навстречу. — Если бы ты прекратила все раньше, то проклятие парабатаев не забрало бы тебя у меня. Это ты виновата, Эмма Карстаирс. Ты и поплатилась за это.       Девушка видела перед собой силуэт Джулиана, и не понимала, что это лишь галлюцинация. Она из последних сил пыталась схватиться за него, но ее пальцы проходили сквозь иллюзию, не давая никакого эффекта. Парень уже не с грустью, а с осуждением смотрел на нее, пока Эмма погружалась все ниже и ниже. — Прости меня, Джулиан. — пыталась сказать Эмма, но на самом деле получился лишь неслышный стон.       Последние пузырьки вырвались из ее рта и устремились вверх, к небу, на свежий воздух. Туда, где Эмма уже не побывает. Из-за недостатка кислорода она потеряла сознание раньше, чем темные монстры, скрывающиеся в самых глубинах океана, добрались до нее. Эмма не чувствовала боль, когда монстры начали по кусочку разрывать ее тело, окрашивая воду в алый цвет. Она уже не чувствовала ничего.

***

      Эмма проснулась из-за боли, иголками пронзившей ее руку. Сонная, еще не придя в себя после очередного кошмара, она чувствовала, как кто-то слишком сильно сжимает ее запястье, почти ломая его. Затуманенный взгляд не мог сфокусироваться на лице этого человека, да и было слишком темно. — Джулс?       В ответ пробормотали что-то неопределенное, а потом, неожиданно, зажгли ведьмин огонь. Яркий свет залил всю комнату и Эмма закрыла глаза, потихоньку привыкая к свету. На нее глядели два глаза — один золотой, а другой голубо-зеленый, типично блэкторновский цвет. — Марк? Что ты здесь делаешь? — удивленно спросила Эмма.       Марк Блэкторн все еще держал ее за руку, но уже не так сильно, как минутой раньше. Его глаза обеспокоенно бегали по лицу Эммы, словно искали что-то, но никак не могли найти. Он стоял перед ее кроватью на коленях и девушка в другой ситуации почувствовала бы себя неловко, но сейчас она находилась в шоковом состоянии после пережитого кошмара и не могла трезво мыслить. — Я… Я услышал, как ты кричала. — тихо, словно их мог кто-то подслушать, прошептал парень. — Все давно ушли спать, а я не мог уснуть.       Эмма подвинулась на кровати и Марк сел рядом, и закутался в одеяло, которое до этого лежало на полу. Его так трясло, словно это он сейчас пережил ее кошмар и никак не мог успокоиться. Но Эмма видела, что причина его беспокойства была в другом, не в кошмаре. Это было что-то, похожее на огорчение и подавленность, вину и неудобство. — Почему? — Я все еще не могу привыкнуть к жизни в Институте. — потерянно подал голос Марк после долгого молчания. Он был в этой комнате, но душой и мыслями находился где-то далеко. Эмма даже не была уверена, что он отдавал себе отчет в том, что говорит, но эти слова исходили из его сердца, в чем она не сомневалась. — Когда-то это место было моим домом, но после Дикой Охоты оно стало для меня чужим. Я часто хожу ночью по Институту, пытаюсь вновь полюбить это место, но у меня ничего не выходит. Это место для меня чужое, а моя семья, Блэкторны, незнакомые люди.       Марк говорил с таким отчаянием в голосе, что девушке хотелось сделать что-то, чтобы помочь ему. Она понимала, что парень скучает по своей прежней жизни в Охоте, где он был свободен, а не обременен заботой о детях. Каждый раз, когда Марк рассказывал об Охоте, о Гвине и о своей жизни там, он словно заново переживал то время. — Почему ты мне это рассказываешь?       Как бы Джулиан не старался, он был не в состоянии помочь своему брату. Марк часто закрывался ото всех, подолгу ни с кем не разговаривал, предпочитая одиночество. И он никому не рассказывал о своих мыслях, переживаниях, ни с кем ими не делился. А сейчас, поздно ночью, он открывает перед Эммой душу. И девушка этому немало удивлена. — Ты не Блэкторн, Эмма. Ты сможешь меня понять, а все они нет. Ты не такая, как они, и я доверяю тебе.       Марк с такой надеждой смотрел на нее, словно Эмма могла решить все его проблемы. Так люди смотрят на Богов, в которых верят. Девушка утешительно положила руку ему на плечо, отчего Марк вздрогнул, так и не привыкнув к телесным контактам. — Эмма, мне нужна твоя помощь.       Свет от ведьминого огня заплясал по комнате и стал затухать, когда Марк выронил магический камень и тот упал на подушку. Он схватил девушку за плечи и от слабого света были видны безумные глаза Блэкторна, в страхе бегающие по комнате. Его черты лица заострились и при таком свете парень выглядел пугающим, так не похожем на растерянного человека, которым был несколько секунд назад. — Ты должна помочь мне сбежать отсюда. Куда угодно, но мне нужно уйти, я здесь чужой. Они все ненавидят меня, а ты, только ты нормально ко мне относишься. Ты единственная, к кому я могу обратиться за помощью. Пожалуйста, Эмма! УМОЛЯЮ!       Последнее слово Марк выкрикнул и оно эхом прошлось по комнате, словно кто-то поставил его на повтор. Эмма, ошарашенная, не до конца понимала, зачем ему было убегать из дома, где его все любят и с нетерпением ждали возвращения столько лет. Марк сам не понимал этого и вряд ли сможет понять, насколько все скучали по нему. — Марк, Марк, ты чего. Тебе не нужно убегать отсюда, ты не прав. Джулиан, Тай, Ливви, Дрю и Тавви твоя семья, они любят тебя. Они слишком долго ждали, слишком многое пережили, чтобы снова потерять тебя. Ты не сможешь их бросить вновь. — Они все ждут от меня чего-то, что я не могу дать. — Джулиан был им отцом, в котором они нуждались. Второй им не нужен. Они просто хотят, чтобы их любили. И ты можешь подарить им эту любовь, Марк. — Я не могу… Нет, я не могу. — Ты не можешь снова разбить им сердца. Тебе просто нужно время, чтобы снова освоиться, привыкнуть к жизни Сумеречного охотника. Но ты справишься, Марк.       Блэкторн отпустил ее плечи и обессиленно уронил руки на колени, невидящим взглядом глядя перед собой. Его дыхание постепенно восстановилось и безумие, до этого плясавшее в его глазах, исчезло, сменившись грустью и сомнениями. — Можно я останусь у тебя? Не хочу возвращаться в свою комнату. — Конечно.       Эмма еще немного подвинулась и освободила достаточно места, чтобы Марк смог лечь рядом. Она чувствовала себя крайне неловко и хотела, чтобы вместо Марка рядом с ней лежал Джулиан. После их ссоры, произошедшей несколько дней назад, Эмма не находила себе места, ни разу не заговорив с ним. Они старались избегать друг друга и девушка многое бы отдала, чтобы вернуть ту дружбу, которая была у них в детстве. Ей вновь хотелось уснуть с ним в одной кровати, установить перегородку из подушек и, проснувшись, увидеть его лицо перед собой. Она скучала по тем временам, а то, что было между ними сейчас, нельзя было назвать ни дружбой, ни любовью.       Кошмар про Джулиана и океан начал сниться Эмме около месяца назад и каждое утро она просыпалась с саднившим горлом — последствием собственного крика. И даже после того, как она сказала Джулсу, что между ними ничего быть не может, кошмар продолжал ей сниться. Как будто он говорил, что ее действий было недостаточно. Остальные Блэкторны, чувствуя напряжение между Эммой и Джулианом, задавали много вопросов, но так и не получили ответа. И только Кристина, зная правду, поддерживала Эмму и утешала ее, но не без осуждения.

***

      Марк уснул быстро и сейчас он выглядел на несколько лет младше, чем было на самом деле. А вот к Эмме сон не шел. Она смотрела, как время от времени ресницы Блэкторна подрагивают, как его ноздри раздуваются, словно он злится, как его рот открывается в беззвучном крике. Девушка могла быстро понять, когда человеку сниться кошмар. За прошедшие годы, что она провела с Блэкторнами, Эмма часто сидела с Джулианом возле кровати Ливви или Тая, или возле Тавви. Сны Сумеречных охотников чаще всего были наполнены ужасными образами демонов, кровью и смертями, а эти дети, даже в своем раннем возрасте, уже успели многое пережить. Они были свидетелями смерти собственного отца и десятков детей — жертвах войны против Себастьяна Моргенштерна. И сейчас Марк, проходя через свой собственный кошмар, напоминал своих братьев и сестер, как никогда.       Даже спустя несколько часов, так и не уснув, Эмма лежала на кровати, свернувшись клубком на самом краю, не желая беспокоить Марка. Каждый раз, когда она оказывалась в одиночестве или ей было нечем заняться, девушка невольно вспоминала ссору. И занималась она этим часто, потому что за прошедшие несколько дней только и делала, что сидела в одиночестве. За это время Эмма научилась бесшумно плакать, сжимая рот рукой, чтобы никакой звук ненароком не вырвался. И даже сейчас, когда рядом лежал Марк, который мог в любую минуту проснуться, Эмма не могла сдержать поток слез, вырвавшийся наружу. Ей хотелось пойти в зал для тренировок, выплеснуть все эмоции, ураганом проносившиеся в ее душе, но если она выйдет из комнаты, то есть шанс, что кто-то ее заметит, а еще хуже, что Марк проснется и увидит ее слезы. И маска безразличия, которую она надевала на себя при Блэкторнах, в тот же миг раскололась бы на сотни осколков.       Солнышко согревало спину Эммы, когда она стояла на пляже, по щиколотку находясь в воде. Она боялась океана, но находиться неглубоко, не дальше, чем по колено, приносило ей удовольствие. Было раннее утро и примитивные еще нежились в своих постелях, отдыхая от тяжелой трудовой недели. Эмме нравился пустой, чистый пляж, где она может побыть наедине со своими мыслями, и никакие посторонние звуки не отвлекают; где равномерный шум волн действовал, как успокоительное, а блики солнца на воде притягивали внимание.       Вода, за ночь остывшая на 2-3 градуса, в такое время была идеальна, хотелось почувствовать ее прохладу всем телом, но страх был сильнее. Эмма смотрела на горизонт, размышляя, что где-то там, в глубинах океана, лежит тело Малькольма Фейда, съеденное демонами или гнившее на самой глубине. Его предательство так сильно пошатнуло веру в людей жителей Лос-анджелесского института, что теперь все они сторонятся новых знакомств, ожидая, что этот человек может оказаться таким же, как и Фейд. — Ты почему не спишь?       Девушка, услышав знакомый с детства голос, вышла из воды и надела свои сандалии, которые до этого держала в руках. К мокрым ступням моментально прилип песок и немного неприятное покалывание, когда она делала шаг, разлилось по всему телу. Джулиан, как кот, неслышно подошел и встал рядом с Эммой, обвив руку вокруг ее талии и зарывшись лицом в волосы. Он любил так делать, любил, когда она расплетает хвостик, и Эмма постоянно делала это для него, хотя чаще всего расплетенные волосы приносили ей неудобство. Блэкторн так обнимал ее только в те моменты, когда знал, что никого рядом нет и в скором времени не окажется. Он стоял так близко, что девушка могла почуять запах краски — свидетельство того, что он только что рисовал, и, скорее всего, ее, Эмму. После того, как они признались друг другу во взаимных чувствах, Джулиан рисовал только Эмму, желая запечатлеть каждое ее движение, каждую улыбку, на белом холсте. Но после слов Малкольма, которые тот сказал ей в пещере, девушка все больше и больше сомневалась в правильности своих действий, непрерывно чувствуя тревогу и изнуренность, когда была с Джулианом. Слова «проклятие парабатаев» преследовали ее везде, беспрерывно напоминая о неизвестной опасности, подстерегающей парабатаев, которые нарушили Закон и влюбились. И сейчас, когда Джулиан Блэкторн прижимался к ней, даря всю свою любовь и нежность, Эмма окончательно решила, что с этим пора заканчивать. Потому что если с ним что-то случится из-за нее, Эмма не переживет. — Джулс, нам нужно поговорить. — осторожно начала Эмма, не зная, как сказать о таком и не ранить его. — Ты мой парабатай и знаешь, что я всегда нуждалась и буду нуждаться в тебе, я всегда буду любить тебя…       Предчувствуя что-то плохое, Блэкторн сощурил глаза, но не стал перебивать. Эмма запнулась и опустила взгляд вниз, на свои сандалии, не зная, как продолжить. Она понимала, что, как не скажет, ее слова принесут Джулиану боль и он может навсегда отказаться от нее, но так дальше продолжаться не могло. Слова, которые она должна сказать, причиняли боль и ей, но они не хотели произноситься, как бы сильно Эмма не старалась собраться с мыслями. Девушка пробовала подобрать такие слова, сформулировать такие предложения, которые принесли бы наименьшее количество боли, но таких не существовало. И за одну секунду она приняла решение и надела на себя маску безразличия, хотя это стоило ей огромных усилий. —…но как брата. — Произнесла на одном дыхании Эмма, поднимая голову. Она смотрела в его глаза и от быстрой смены эмоций ее сердце сжималось, разбивалось на тысячу осколков. Непонимание сменялось гневом, который затем перерастал в дикую, необузданную боль. — Той любви, которую я испытываю к тебе, недостаточно для отношений. Это, скорее, братская любовь. Мне жаль.       Джулиан очень долго стоял, не шевелясь, ничего не говоря. Эмма боялась произнести какой-либо звук, который может привести к любой его реакции. Она словно могла видеть, как небольшие колесики завертелись у него в голове, как Джулиан пытался понять сказанное, но смысл слов не доходил до него так, как рассчитывала на это Эмма. — Ты любишь его, да? — наконец произнес он, выделяя интонацией каждое слово. Его взгляд, который никогда не был таким жестоким, пронзал все ее тело, как маленькие иголки. — Марка? Ты любишь его больше, чем меня, ведь так?       Ей хотелось кричать, плакать, доказать, что это не так, что она любит только его, Джулиана, но отступать было уже поздно. Она понимала, что должна максимально оттолкнуть его от себя, а Джулиан всегда ревновал Эмму к своему брату, что и было отличным поводом, который девушка может использовать. Так она сделает ему больнее всего и он, скорее всего, возненавидит Эмму, но она внушала себе, что так нужно. С трудом оставаясь внешне спокойной, она медленно кивнула, чем вызвала, на удивление, смех своего парабатая. Но это был не радостный смех, а истеричный, сломленный, так не свойственный ему. — Я так и знал. — Джулиан отошел от нее и зарылся руками в волосы, не переставая смеяться. Он ходил вокруг Эммы, пиная попадавшиеся на пути камни, разбрасывая песок, а взгляд бегал, как у сумасшедшего. — Я всегда в глубине души знал, что между вами что-то есть. Но я был ослеплен, не видел того, что мне подсунули почти под самый нос. Дурак, дурак, дурак. Придурок. — Джулс… — О, не говори со мной, вообще молчи! Я то надеялся, что мы найдем выход вместе, сможем жить счастливо, но ты, гребаная идиотка, все испортила.       Он описывал вокруг нее круги и его голос срывался от ярости, а Эмма стояла, как вкопанная, не зная, что делать дальше. Она впервые видела своего парабатая таким. — К-как ты меня назвал? — Идиотка. Гребаная идиотка. Что, не нравится? А каково мне? Считать, что жизнь идеальна, потому что рядом все, кого я люблю, а потом одна сука…       Рука Эммы поднялась быстрее, чем он успел договорить. Она даже не сразу поняла, что сделала, пока ладонь не обожгло, а взгляд не упал на красную отметину у Джулиана на щеке. Глотая слезы, Эмма развернулась и быстрым шагом, почти бегом, пошла в противоположном направлении. Она твердила себе, что так он разлюбит ее, что так и нужно, но сердце не принимало это решение. Как мантру, повторяя эти слова, она отходила все дальше и дальше от Института, от Джулиана, который не двинулся с места, потерянно глядя ей вслед.

***

      Кое-как приведя себя в порядок, вытерев слезы, Эмма осторожно вышла из своей комнаты, стараясь не разбудить спящего на кровати Марка. Она шла по скрипучим половицам Института, проклиная каждый скрип, в надежде, что никого не разбудит. В три раза медленнее, чем обычно, она добралась до кухни и достала из холодильника пачку молока и печенье, на которое положила глаз еще несколько дней назад. Еще в детстве, когда Эмма не могла уснуть или на душе было тяжело, ее мама всегда приносила девочке стакан теплого напитка с какими-нибудь вкусными сладостями, и Карстерс не хотела что-либо менять в этой негласной традиции. Нагрев молоко и сев за широкий стол, за котором еле помещались все обитатели Института, Эмма откусила кусок печенья, и мелкие крошки посыпались на деревянную поверхность. Стряхнув их на пол, девушка не заботилась о чистоте, потому что плитка итак была заляпана чем-то противным, наверняка последствием кулинарных шедевров Ливви или Дрю. Обе девочки старались быть похожими на Джулиана, после того, как узнали, что именно их брат все это время решал вопросы, касаемые Института. Но, к сожалению, готовка не удавалась им так, как владение различными видами оружия.       Эмма почувствовала его раньше, чем услышала шум половицы, которая скрипела все время, сколько Эмма себя помнила. Каждый раз, когда Джулиан находился рядом, тепло разливалось по телу, как сладкий мед, в который только и хочется, что окунуться и забыться. Но сейчас, в силу их ссоры, вместе с теплом по венам бегало и беспокойство, распухавшее в сердце как огромный цветок. Она сильно сжала стакан, не замечая этого, когда Блэкторн, зевая, зашел в кухню, не сразу обратив на нее внимания. Но, пройдя пару шагов в сторону холодильника, он остановился и резко повернулся, уставившись на Эмму удивленными глазами. Сонливость пропала с его лица, и сейчас он неловко топтался на месте, не решаясь что-либо сказать. — Не волнуйся, я уже ухожу. — сказала Эмма, вставая со стула.       Эмма про себя досчитала до трех, ожидая любой реакции, но той не последовало. Тогда, взяв в одну руку стакан, а в другую недоеденное печенье, девушка направилась к двери, всем своим телом чувствуя присутствие парабатая. Эмме хотелось взглянуть на Джулиана, улыбнуться ему, как делала это всегда, почувствовать, что именно он ее опора. Но она заставила себя не смотреть даже в его сторону, иначе все, что она сделала, все слова, которые сказала, пошли бы коту под хвост. — Мне жаль. — Эмма остановилась, как вкопанная, когда виноватый голос Джулиана раздался в ее голове. Она не сразу поняла, что это и правда говорил парабатай, а не воображение сыграло с ней плохую шутку. — Мне жаль, что я сказал… тогда.       Закрыв глаза, Эмма попыталась успокоить свой пульс, медленно досчитала до пяти, но сердце стучало так сильно, что отдавало в ушах. Медленно повернувшись, она поставила стакан с молоком на полочку, а печенье положила сверху, но то сразу же разломилось у утонуло. Блэкторн сделал несколько шагов к ней, но Эмма сложила руки на груди, как бы говоря, чтобы не подходил. И он понял тот намек. Они так долго знали друг друга, что без колебаний и промедлений понимали мельчайшие намеки, которые другие люди понять не могли. Эмма могла предположить, о чем сейчас думает ее парабатай, и наоборот. Они так досконально изучили друг друга, что по мельчайшей смене настроения могли определить, случилось что-то плохое или хорошее, есть какие-то новости или еще что-то. И девушке было очень непросто оставаться спокойной, в то время как руки так и чесались, желая зарыться пальчиками в густые волосы, а губы хотели почувствовать его вкус, такой желанный и недоступный. —Сказанного не вернешь, Джулиан. Прости, но я хочу спать.       Эмма развернулась и, под мольбы своего парабатая, выбежала из кухни. Ей было больно, очень больно, но она пыталась отгородиться, забыться, но получалось плохо. И одна она не справится. Эмма понимала, что, если не уедет или не сделает так, чтобы Джулиан ее ненавидел, то рано или поздно ее самообладание даст трещину и она забудет про всю опасность, подстерегающую их. Она будет наслаждаться редкими моментами с ним, но потом, когда придет наказание, будет невероятно жалеть, что не остановилась раньше, что знала и ничего не сделала. Она уже жалела, что позволила себе полюбить его. Жалела, что не остановилась раньше, когда эти отношения только начинали зарождаться, когда им легко можно было положить конец. Эмма пообещала себе, что зароет эти эмоции и эту чертову любовь далеко-далеко, не даст ей снова вырваться наружу. А Эмма Карстерс всегда выполняет свои обещания.