Экстренная помощь безгрешным

      Мама бы сказала, что не удивлена. Папа бы сказал правду. Но я себе говорю, что виновата сама. Отчего же ненависти к себе нет? Вообще нет ненависти, нет злости, нет сожалений. Возможно, я глубоко внутри спрятала надежду в тайне ото всех. Может и поэтому мой конец не кажется мне несчастливым? Потому что ещё не конец?       Он вошел в мою жизнь, как и в жизнь института, резко, неожиданно, эффектно. Я совру, если скажу, что и на минуту не представила себя в его объятьях. Но духовно и физически я была всегда верна Донхану. Но новый преподаватель был неоспоримо горяч. От него за версту несло настоящей, первобытной и дикой мужской сексуальностью. И ему почти ничего не надо было делать для этого. Прямые и грубые черты лица и пронзающие манящим холодом глаза, которыми его наградила природа, не были его заслугой, но его прическа, открывающая лоб, костюмы, которые удваивали привлекательность его крепкого тела, да даже очки в круглой оправе — все это было его заслугой, его демоническими уловками. Он принадлежал к тому типу учителей, имена которых томным шепотом по ночам срываются с уст студенток в несмешных комедиях. Не смешных, потому что в жизни такие выходки не воспринимаются как нечто невинное и забавное.       По крайней мере, мне не было ни на йоту смешно, когда я раскрыла глаза посреди ночи от того, что во сне всё моё тело горело от удовольствия и желания. Сон был настолько глубоким в плане ощущений, что я даже не сразу поняла, было ли это сном. Я проснулась в одной кровати с моим Донханом, но во сне я была в объятьях молодого преподавателя Квона.       Сейчас я понимаю, что виновата сама. Я была слаба и давала ему понять, что он завладел мной. Когда он пристально смотрел на меня прямо во время пары, не страшась других студентов, я не могла скрыть, что таю от этого взгляда. Когда он улыбался мне, он знал, что я прямо сейчас хочу впиться в его пухлые губы. И, конечно, мне совсем не стоило одеваться так, чтобы он мог видеть то, что хотел. Это было ненарочно, но тогда мне стоило быть внимательнее ко всему, что я делала в его присутствии. Мои ночные фантазии были посвящены ему, а мои дневные раздумья — планам по изгнанию этого демона из моей головы. Так и так он заполнял каждый мой день. А рядом ходил ничего не подозревающий Донхан, которого я любила всей душой. Но моё тело хотело не его.       Донхан был таким же красивым, как Хенбин, но ему не хватало той самой первобытности и дикости. И пусть Хенбин был пуст внутри, в отличие от переполненного золотом внутри Донхана, оболочка всегда манила в первую очередь. Донхан был по-королевски красив, нежен, как магнолия, и также недоступен. Весь поток с ума сходил по учителю Хенбину, но это не умаляло их желания встречаться с Донханом. Но он достался мне. Точнее он выбрал меня — обычную девушку из толпы обычных девушек.       Но я была особенной для него. И при каждом взгляде, который он дарил мне и от которого моё сердце трепетало как в первый раз, я готова была разрыдаться. Я знала, что каждую ночь и каждую минуту предаю его и его любовь. Но я не могла разбить ему сердце, поэтому разбивала себя изнутри. Он любил меня, я это чуствовала и знала, что "разговор по душам" закончится его разочарованием во мне. Если бы я честно ему сказала, он бы не предложил помощь и не стал бы заниматься моим лечением от вируса "Хенбин". Я ведь не была наркоманом — жертвой обстоятельств и плохого воспитания. Я была собой — сгустком пороков и грязи. Я была виновата во всем, но я не знала, как доказать Донхану, что он был достоин лучшего.       Возможно, Хенбин знал, что снится мне. Возможно, я снилась ему, и он тоже больше не мог терпеть. Однажды он постучал в мою дверь и бесцеремонно вошел в квартиру, откуда-то зная, что Донхана не было дома. Он смог устоять на пороге лишь минуту, в течение которой сверлил моё растерянное лицо. И вскоре его губы припали к моим дрожащим. Вскоре его руки скользили по тем местам, которые были закрыты от его взора каждодневно и к которым он, возможно, каждый день мечтал получить доступ. Вскоре мы растворились друг в друге. Прямо там, где я последующую неделю лежала рядом с моим Донханом, боясь даже касаться его руки.       Я до сих пор не знаю, что это было. Изнасилование? Вряд ли, я даже не пыталась сопротивляться и секунду, утопая в удовольствии. Измена? Не знаю. Я бы в жизни и не подумала прийти к нему или даже намекнуть на то, что связь между нами возможна. Но я хотела его. Так что я до сих пор не знаю, как назвать те минуты, в которые он делал со мной всё то, что я представляла в своих ночных фантазиях-кошмарах.       Я думала, что после того, как случилось то, что так желало моё тело, организм отступит. Я думала, что всё снова станет, как прежде. Что мысли мои снова будет занимать лишь Донхан. Но он был рядом, улыбался, целовал, а я не сводила глаз с Хенбина, пока тот читал скучные до смерти лекции. И я не могла ничего с собой поделать, когда он просил меня остаться после пары, закрывал аудиторию и шел прямо на меня. Я просто пятилась назад, вспоминая без отвращения то наше соитие. Я пятилась до тех пор, пока не упиралась в стену или кафедру, а затем он упирался в меня и захватывал меня в плен. Он выучил за один раз, что я люблю, и знал, чего я желаю. То, что я хотела его — заслуга природы, но то, что я хотела его губы и руки — было его заслугой. И он делал со мной всё, что хотел, а я позволяла, потому что хотела тоже. И когда я в панике осматривала аудиторию и видела за одним из столов мираж Донхана — его осуждающий взгляд, его слезы, я готова была сорваться прямо сейчас и бежать. Но Хенбин шептал мое имя своим бархатным басом, и я снова сдавалась.       Так продолжалось неделю. Донхан был не дурак, он чувствовал, что я избегаю его прикосновений, разговоров с ним, прямого зрительного контакта. Но он молчал и ждал, когда я сама расскажу ему в чем дело. Он доверял мне. Он любил меня всем сердцем, но было неизбежно, что я разобью его. В один момент я не выдержала. Я больше не могла врать в глаза, которые смотрели на меня с такой преданностью и нежностью. Я не могла сбежать от Хенбина, но могла от Донхана. И почему-то я знала, что перестану быть интересна учителю, как только расстанусь с парнем.       Я собирала вещи, когда уставший Донхан вернулся домой с работы. Это был день годовщины начала наших отношений. Я забыла об этой дате. Да и не была достойна её после всего, что подвергла осквернению. Он работал до потери пульса, чтобы накопить мне на подарок. Знал бы он, как сильно я отличаюсь от каждой его поклонницы, потому что мне было плевать на его материальное положение, на подарки и прочее. И знал бы он, что я была хуже каждой недостойной девушки, что мечтала о нём. И в тот момент наша первая встреча пронеслась в ленте памяти и больно уколола в сердце. Тогда, когда мы ещё были просто соседями, он первым увидел, как я танцую на заброшке, представляя, как толпа в огромном зале мне аплодирует. Тогда он один аплодировал мне вне моих фантазий. Когда мы уже стали друзьями, он был первым, кто выслушивал рассказы влюбленной девочки, а потом и тем, кто утер мои первые слезы из-за неразделённой любви. И он был последним, кто узнал о моих чувствах к нему. Но к счастью, они оказались взаимными.       Я не смогла даже взглянуть ему в глаза, когда говорила о том, что полюбила другого. Я знала, что он не за что не поверит, поэтому сразу уточнила, что уже изменила ему с новым возлюбленным. Тогда я думала, что делаю что-то важное и жертвую собой в какой-то степени, потому что, если б я сказала ему, что Хенбин сам явился сюда и взял меня, он бы избил того до смерти, а затем последовали бы исключение и полное разрушение всего, что он строил. Но сейчас я понимаю, что просто сказала правду. Я никогда не была жертвой, никогда не жертвовала и никогда не была достойна его любви. И то, что я по-прежнему любила его всей душой — тогда не имело значения.       Как не имеет и сейчас. Без меня Донхан счастлив. Я тоже счастлива всякий раз, как вижу его в окружении девушек, смеющегося и выпускающего всё свои флюиды наружу. Теперь никакая Чонын не сдерживала его потенциал принца-сердцееда. А змей-искуситель к прошлой неделе уже поимел почти всю женскую часть моего курса. Я всегда знала, кто он и для чего живет, но я всё равно чуствовала себя обманутой, потому что из всех лишь я сейчас была потеряна, будто бродила по горячим пескам в пустыне. Все другие девочки продолжали улыбаться каждый день и ходить по универу под ручку со своими парнями. Но мне не было легче от того, что я вроде как осталась честна с Донханом. Возможно, мне тоже стоило умолчать обо всем и быть счастливой во лжи. (Если так вообще возможно.) Может быть я много на себя беру, но, кажется, я испортила его. Сколько ещё сердец он разобьёт в отместку лишь одной той, что не ценила его настоящего — ни его лицо, выточенное как из драгоценного металла, и ни его умения как любовника. И только поэтому, мне стоило перебороть себя и продолжать врать ему, чтобы он был счастлив. Но я не смогла. Сама во всем виновата.       Но моя любовь стала ещё сильнее, когда я пришла наутро в универ и не увидела никаких изменений. Я имею в виду, что меня не закидали яйцами, моё имя в дуэте со "Шлюха" не было нигде написано, никто не освистывал меня. Донхан остался верен мне до самого конца — не рассказал ни душе и не стал мстить. Просто больше не заговорил ни разу. Я всегда знала, что у него не только лицо принца, но и сердце короля, но также я видела его в гневе. И я знаю, что после моего признания гневу его не хватило ни одной меры измерения. Но он, вопреки моим ожиданиям, не вернул мне ни капли той мерзости, которой я плюнула ему в душу. Я благодарна ему по сей день.       Сегодня были последние экзамены перед защитой диплома. Я написала так, как смогла, ещё два месяца назад забив на подготовку. Будь что будет, думала я, ведь в любом случае, будущее моё размыто, как и каждый день с тех событий. Я просто пихаю в рот что-то сладкое и вредное, укладываюсь под теплое одеяло, а утром иду на автомате по заученному маршруту, потому что поглощена мыслями и не вижу дороги в реальном времени. Выбираюсь из липкого сгустка тревог и сожалений я тогда, когда уже подхожу к воротам университетского двора. И так каждый день с тех пор. Я не потеряла смысл или целей в жизни, просто без него они стали необязательны. Это как когда идёшь на красный через дорогу и понимаешь, что при любом исходе — ты всё тот же и всё с теми же чувствами. Так что плевать: собьёт тебя машина или нет.       Я сидела на скамейке под тенью деревьев, которые набирали силу, предчувствуя приближение лета. Солнце попадало лишь на мои ноги, которыми я болтала в воздухе. Но и этот кусочек тепла, что был доступен, кто-то отобрал. Хозяина тени, который закрыл от меня лучи, я готова была прибить без сожаления. Пока не подняла глаза. Передо мной стоял мой принц, который уже принадлежал кому-то другому. Он был по-прежнему красив и нежен, словно я в тот день не выдрала его из почвы и не потрепала его мягкие лепестки.       Он присел рядом и продолжил молчать. Вот уже 8 месяц пошел.       — Тебе следовало рассказать мне, что Хенбин сделал с тобой.       Я услышала его голос, обращённый ко мне, и готова была выть от радости. Но затем я уловила смысл сказанного. Я так хотела хотя бы попытаться забыть обо всем, но "это" возвращалось ко мне раз за разом. Вот и сейчас вместо ожидаемого "Ну, как экзамены?", Донхан произнес это.       — Не его вина.       — Конечно, — как-то задорно выдал Донхан, при этом лицо его оставалось угрюмым, таким же, как и в последние месяцы. — Покажи мне безгрешного в наше время. Он виноват, ты виновата, я виноват. Не был достаточно хорош для тебя, позволил ему прийти и хозяйничать в нашей квартире, позволил ему тебя..       — Ты никогда не был "недостаточно хорош". Ты — парень мечты.       — Но в твоих мечтах был он. — Его голос прозвучал обиженно, но он тут же поспешил сменить интонацию, словно не захотел заострять внимание на этом; словно его больше интересовало другое. — Почему ты тогда выбрала уйти, Чонын?       — Что мне ещё оставалось? Было глупо надеяться, что ты меня примешь обратно. — Было так странно говорить на эту тему с ним, произносить фразы, которые должны были остаться только в моей голове, видеть, как развивается разговор, который, как мне казалось, никогда не должен был состояться. И мне должно было сложно говорить на эту позорную тему, как минимум, неловко, но слова как-то сами легко и органично слетали с губ.       — Я бы простил. — Он отвернул голову, когда подняла на него взгляд, словно делал вид, что не он это сейчас сказал. — Есть ещё причины, по которым ты ушла?       — Такое ощущение, что ты уговариваешь меня быть с тобой, — с едва уловимой усмешкой произнесла я.       — Что если это так?       — Тебе не нужно этого делать. — Я готова была заплакать. Как мне хотелось хотя бы за это отдать ему всю себя и свою жизнь. Но всё моё бытие было уже осквернено и даром никому не нужно.       — Твои чувства ко мне изменились?       — Совсем нет.       И я замолкла, решив умолчать о слезах в подушку и бессонных ночах. Или же о моих снах о нем, о каждом сне, который с тех пор был о нем. Но эти сны не были грязными, как со змеем-искусителем. Это были светлые и нежные полувоспоминания-полуфантазии. И только ими я жила.       — Тогда что мешает тебе быть со мной?       — Я не смею...       — Я прощаю тебя. Так что же ещё за препятствие?       Я не могла объяснить ему, если уж он не понимал без слов. Возможно, я отчасти и строила из себя героя. Но я точно знала, что он достоин кого-то получше меня, и я знала, что он сможет найти. Но мне было так тяжело сказать ему "нет", потому что я знала, что после этого навсегда наступит конец. Он уйдет и больше никогда не подсядет ко мне. И, наверное, всё, что я хотела услышать, что я не чудовище, не шлюха и хороший человек. Не знаю, изменило бы это моё мнение обо мне же, но он так не считал. Я видела это. Он готов был прощать и снова отдавать себя, но он не обожествлял меня, он знал, кто я есть. И, чтобы не говорить последнего слова, я решила перевести тему.       — Что ты будешь делать дальше?       — Попробую поступить, а если не выйдет пойду служить или работать. Ты же знаешь, как я плох в учёбе.       И прежде, чем вспомнить наши с ним занятия и его неспособность к наукам, я подумала о том, что он остался прекрасным цветком, который до сих относился ко мне как к своей Чонын, до сих пор бережно хранил связанные со мной воспоминания, мой чистый образ в своем светлом уме. Но его голос, когда он говорил о себе и своём будущем... Он звучал совсем, как мой, — неприлично равнодушно. Ему действительно было всё равно — работать или учиться, жить или вечно спать. Как было и мне. Почему же после моей ошибки мы оба должны быть несчастны?       — Ты не так уж плох, — ответила я честно. — Я верю в тебя.       — Только ты и веришь.       И снова было ощущение, что мы, как прежде, сидим в последний день лета, как друзья, и говорим обо всём на свете. Перед глазами невольно мелькали картинки прошлого, и казалось, что всё мрачное из него стиралось. Но казалось лишь на секунду. Потому что я тут же понимала в каком времени сижу и с кем рядом. С парнем, который заслужил что-то получше.       — Мне бы легче было проходить службу, если б я знал, что кто-то ждёт меня... — Я следила за каждым его движением и выражением лица, в то время, как он старался смотреть впереди себя. И я заметила его малейшее движение руки: он хотел придвинуть её чуть ближе к моей, тоже лежащей на скамейке, но передумал. Я хотела умолить его выкинуть из головы всё то, что он имел на мой счёт.       — Зачем ты это делаешь? — Мой голос дрогнул. Нет, я должна была держать себя в руках. Мне нельзя было плакать!       — Делаю что? — И тут он, наконец, посмотрел на меня без страха и смущения. Прямо в глаза своими глубокими, как океаны его души. А в них — всё та же любовь и нежность, которую я не заслуживала. Он вновь дарил мне своё внимание, а я смотрела на моего чужого Донхана и не могла налюбоваться. Я знала, что перед смертью не надышаться, но так хотелось.       — Снова любишь меня. Снова говоришь со мной. Снова... — Мой огромный поток эмоций и чувств всё-таки вырвался наружу волною горячих слёз. Я с трудом могла говорить, но продолжала: — Я предала тебя. Я убила всё прекрасное в наших отношениях. Я убила всё прекрасное в тебе, но ты всё равно остался собой. И вот ты вновь около меня. Рядом. А я просто отвратительна. Не нужно быть со мной... Ты должен меня ненавидеть.       Я закрыла лицо руками и продолжила более спокойно пускать оставшееся слёзы. Донхан не спешил трогать меня, хотя, зная его высокий уровень эмпатии, я догадывалась, что он хотел.       Его голос зазвучал вновь, как прежде, не мрачно и обреченно, а словно с лёгкими нотками солнца. Он улыбался.       — Знаешь, говорят, что понять настоящую любовь можно по тому, что ты не можешь ненавидеть, даже если возлюбленный сделал больно. Я не могу ненавидеть тебя. Более того, я хочу снова держать твою руку в своей и больше никогда не отпустить. И мы оба с тобой несчастны, так что я подумал... Но, видимо, зря.       Я слышала, как он встал, слышала лишь пару его шагов прочь от меня. Я боялась открыть лицо: знала, что потом увижу. Пустое место на скамейке. И теперь уже навсегда. Но я бы могла захлебнуться в своих слезах, если бы не убрала руки от лица. Донхан стоял согнувшись и приблизившись к моему лицу своим. И я лишь на секунду попала в ловушку его блестящих глаз, задумалась. А следующий миг он целовал меня, подхватив за талию и принудив тем самым встать со скамьи. И всё было, как прежде: его такой же чистый и нежный поцелуй, ветерок в моих волосах, его рука в моей, моё бьющееся, как в предсмертной агонии, сердце. И не было никакой разницы в "до" и "после". Этот момент был так же прекрасен.       Он улыбался мне, когда я взглянула на него, отпряв. Он не отпускал меня, сжимал руку сильнее и прижимал за талию к себе увереннее. Я боялась спугнуть этот прекрасный мираж или сон — чем там это было? Я боялась и молчала. Наверное, учитывая риск и, в первую очередь, действия Донхана, никаких слов и не требовалось. Ответ был на устах каждого из нас. И мы могли читать друг друга по губам.       И мы снова могли любить друг друга, словно никогда и не расставались. И мы снова могли кружиться в нашем танце на выпускном, которому не суждено было случиться. Мы ещё немного могли побыть вместе. Пока не зазвенит будильник. До самого утра. До тех пор, пока солнце не согреет своими лучами стоящую за стеклом холодную урну с его именем. Именем, что срывалось с моих уст каждую ночь, как в самых несмешных комедиях.