Улыбайся

Если его сердце — дом, то Виктория заполняет каждый уголок его. Она входит в комнаты, которые несокрушимая сила его матери оставила опрятными, но холодными, и разводит в очаге гудящий огонь. Она входит в комнаты, разнесенные безумием Каро, и поправляет стулья, смахивает пыль с заброшенных книг, расставляет вазы, наполненные до краев цветами из его оранжереи. Она входит на цыпочках в комнаты, которые начала украшать и вынужденно покинула Каролина Нортон, обводит их неторопливым вдумчивым взглядом проницательных голубых глаз и завершает начатое — особым, только ей, Виктории, присущим штрихом. Его до глубины души трогает то, как она сражается за право выйти за него замуж. Не обходится, разумеется, без громогласных протестов — от ее матери, от короля Леопольда, от ее министров — но Виктория отказывается уступать. Он не хочет, чтобы она требовала для него титул, он твердит, что счастлив будет оставаться до конца жизни лордом Мельбурном, а затейливые титулы вроде «король-консорт»… они для тех королевских мужей, которым нужно искусственно поддерживать уверенность в себе. Когда она сообщает, что сделает его герцогом Мельбурном, он поднимает брови. — Я уже говорил вам, мэм, что в этом нет никакой необходимости. (Он не может перестать величать ее «мэм», даже наедине.) — И я ни на чем не настаивала — как и обещала вам, лорд М. — Виктория поправляет стопку документов на письменном столе и бросает на него лукавый взгляд искоса. — Вам не приходило в голову, что мои министры содрогаются при мысли, что я выхожу замуж за простого виконта? Брови Уильяма ползут в молчаливом изумлении выше. Виктория гордо улыбается. — Наслаждайтесь своим непрошенным возвышением, герцог. В итоге у алтаря в Вестминстерском аббатстве стоит человек гораздо более высокого положения, чем тот, который у другого алтаря много лет назад повернулся и увидел королеву фей в белом облаке, отчаянно старающуюся не припустить к нему вприпрыжку. Теперь он поворачивается и видит настоящую королеву, одетую в атлас цвета слоновой кости, с цветками флердоранжа в темных волосах и бриллиантами на шее. Каро на их свадьбе выглядела так, будто ее вот-вот разорвет от радостного волнения и восторга, и в зеленых глазах ее посверкивало чувственное предвкушение. Виктории тоже трудно дышать, и он знает, что она волнуется, потому что он знает ее: ее пробирает дрожь, когда он берет ее руку и произносит свой обет, ее пальцы трясутся, когда она с усилием надевает на его безымянный палец кажущееся вдруг слишком маленьким кольцо, она вспыхивает румянцем, когда епископ объявляет их мужем и женой. Но она не теряет величия, преисполненная благоговейного почтения к обряду. Он так гордится ею. И не до конца верит, что всё это происходит с ним на самом деле.

***

В отличие от первых дней их с Каро брака, их с Викторией жизнь не состоит сплошь беззаботной страсти. Во-первых, Виктория — королева, у нее есть обязанности, у нее есть дела, которые она не может забросить ради бешеных скачек по парку. Во-вторых, она не собирается позориться бездумными шалостями перед лицом Господа и у всех на глазах. Разумеется, в уединении собственной опочивальни она не стыдится быть откровенной — совсем напротив. И когда через неделю после свадьбы Лецен едва не застает их в кабинете за пылким поцелуем, Виктория задыхается от смеха: так веселит ее мысль о том, что Лецен может стать свидетельницей подобной сцены. Но это чистое озорство, а не извращенное стремление быть скандальным центром внимания. Уильям продолжает помогать ей в работе, пытаясь всё же ограничиться объяснением трудных фраз, слов или запутанных политических вопросов вековой давности. В ее кабинете составлены вместе два письменных стола: пока она корпит над своими красными коробками, он занимается собственной обширной корреспонденцией, читает газеты и изучает жизнь и труды Иоанна Златоуста (он непременно однажды закончит эту книгу). Иногда он просто промокает ее подпись на бумагах. Она признательна ему даже за такую помощь — одним делом меньше, одним поводом удерживать его рядом больше. Если она все-таки спрашивает его совета, он высказывается крайне осторожно. С точки зрения конституции, тут он в трудном положении: как бывший премьер-министр партии вигов он не должен настраивать ее против нового правительства тори. И в этом он, возможно, преуспеет: когда однажды утром Виктория ворчит, что скорее встанет перед расстрельной командой, чем еще раз встретится с сэром Робертом Пилем, он берет ее за плечи, смотрит ей прямо в глаза и твердо произносит: — Вы ведь хотите, чтобы я и дальше оставался с вами? Виктория взрывается пламенным негодованием: — Разумеется, хочу… — В таком случае вы должны помнить, что если вы не будете хотя бы вежливы, пальцем начнут указывать на меня. — Он заправляет прядь темных волос ей за ухо. — Вы должны сделать это для нас, Виктория… и никогда не показывать, как тяжело вам это дается. Она вздыхает, слыша этот давний совет, и ее взгляд рассеянно уплывает в сторону, но через миг снова находит его. Уголок ее рта дергается кверху. — Вы всегда умели убеждать, лорд М, — подтрунивает над ним она. Уильям строит насмешливую гримасу. — Что тут скажешь… вы знаете, я всегда поощрял неукоснительное следование принципу беспристрастности. Ее смех успокаивает его куда больше, чем любые словесные обещания быть обходительной с Пилем.

***

Если его сердце — дом, то немногим более года спустя он узнает, что в нем никогда не будет слишком мало места для любви. Этот дом может только расти. Виктория сообщает ему, что ждет ребенка, и он вне себя от счастья. Ликует и вся Англия. В роли мужа королевы он вдруг приобретает популярность, о которой и не мечтал, и народ восхищен перспективой появления королевской принцессы или принца Уэльского. Что до министров, те вздыхают с облегчением: герцог Камберлендский всё дальше от престола. Пусть даже это значит, что престол унаследует сын или дочь Уильяма Лэма. Но тут Уильям обнаруживает еще одно различие между первой и второй женами: в отличие от Каро, Виктории беременность ненавистна. В первые несколько недель ее одолевает тошнота, стоит ей оторвать голову от подушки. Когда этот период проходит, она на несколько месяцев становится сгустком неисчерпаемой кипучей энергии, отказываясь ограничивать свои появления на публике, несмотря на растущий и округляющийся живот. Но в последние несколько недель она попросту страдает. Порой она неловко лежит на боку, примостив голову Уильяму на колени, а он читает ей, пока она не заснет. Порой она просто угрюмо сидит на козетке, поглощая сладости, словно совершая акт неповиновения, бросающий вызов любому (обычно — матери), кто осмелится заметить, что ей стоит остановится, если она не хочет растолстеть. Но случаются и радостные мгновения — когда они с Уильямом прогуливаются рука об руку по саду Букингемского дворца, и она проводит свободной рукой по своему огромному животу, улыбаясь знакомой и понятной ему слабой улыбкой. Это пинается в ее утробе ребенок, он или она — плод их любви… и он снова станет отцом. Порой мысль об этом лишает его покоя. Он давно уже не тот беспечный Уильям Лэм, что впервые взял на руки кроху Огастаса. Но когда он делится своими сомнениями с Викторией, она смотрит на него через их соединенные столы так, будто у него вдруг выросли две лишние головы. — Не говорите глупостей, — едва не смеется она. — Вы самый добрый человек из всех, кого я знаю. Вы будете замечательным отцом этому ребенку. — Но не будет ли она однажды стыдиться меня? Отца с прошлым, о котором люди продолжают шептаться за его спиной всякий раз, как он появляется на приеме? Он произносит это с горечью — и немедленно об этом жалеет, видя, как с лица Виктории сходит и тень улыбки. Она сжимает губы, с трудом поднимается с кресла, подходит к дивану, на котором он сидит с газетой в руках. Она садится рядом и кладет свою маленькую гладкую ручку на его большую руку. — Я не стыжусь вас, — шепчет она. — Не будет стыдиться и она — или он. Не будет — пока я жива и могу рассказать и объяснить, что стыдиться тут нечего. Ее пальчики сжимают руку Уильяма, и в ее улыбке только безграничная любовь и уверенность.

***

Схватки начинаются посреди ночи, и он напоминает себе, что он уже переживал это прежде. Нет причин волноваться. Он знает, что и как будет происходить, а Виктория, пусть она и мала ростом, в два раза сильнее, чем была Каро. Но доводы рассудка не помогают. Он сходит с ума от тревоги. Виктория стонет, бродит по комнате, становится на колени у кровати, чтобы унять боль, зарывается лицом в сложенные руки. Доктор и Лецен буравят его мрачными недобрыми взглядами, недвусмысленно велящими ему убираться прочь. Он пытается послушаться этих взглядов, еще раз, последний раз погладить Викторию по спине и прошептать, что она справится, она сможет, а он, он будет прямо там, за дверью… Не успевает фраза «за дверью» слететь с его губ, как она вскидывает голову. Виктория с такой силой вцепляется в его предплечье, что ногти больно впиваются в кожу. — Не оставляйте меня, — хрипит она. — Пожалуйста, пожалуйста, не оставляйте меня. От ее слов, до жути знакомых, его пробирает дрожь. То же самое, слово в слово, повторяла в родовых муках Каро. Уильям бросает взгляд на каменное лицо Лецен… да пусть себе хмурится сколько угодно. Он опускается на колени рядом с женой и так же, как она, складывает на кровати руки. — Как вам будет угодно, мэм, — шепчет он полушутя. Виктория слабо улыбается, но опять роняет голову на руки и стонет от новой волны боли. Через несколько часов она кричит не смолкая, и каждый крик ее вонзается в него сотней кинжалов. Темные волосы пристают к влажному раскрасневшемуся от натуги лицу: она снова и снова подается вперед, на несколько секунд задерживая дыхание и падая спиной обратно на подушки с задыхающимся вскриком. Доктор с бесстрастным лицом стоит на коленях между ее ног. Лецен грызет ногти. Уильям отводит мокрые пряди со лба Виктории. — Вы справитесь, — шепчет он. — Я знаю, что вы справитесь. Она не может говорить, она просто смотрит на него полным боли и усталости взглядом и, совершив над собой усилие, приподнимается и тужится еще раз, сначала молча, затем переходя на стон, срывающийся в крик, и кричит, и кричит, и кричит, так, что у Уильяма леденеет кровь в венах, а потом… Она откидывается на подушки, с всхлипом втягивая воздух, и пронзительный сиплый детский плач заполняет комнату с высоким потолком, в которой три с лишним года тому назад, когда дворец был просто запыленным и необитаемым особняком, лорд Мельбурн сказал Виктории Английской, что она королева в каждом дюйме.

***

Лецен вручает ему его дочь — само совершенство, идеальное крошечное существо с десятью идеальными пальчиками на руках, десятью идеальными пальчиками на ногах, с идеальным острым носиком, как две капли воды похожим на нос Виктории — и Уильям готов разрыдаться. Он всегда был человеком чувствительным, но сейчас, когда он разглядывает этот второй подаренный ему шанс быть отцом, его захлестывает ощущение, что он спит и видит сон. Он гладит бархатистую щечку тыльной стороной указательного пальца, и глаза его застилает туман. Малышка наконец перестала плакать и смотрит на него огромными черно-голубыми глазами, сложив крохотный бутончик губ удивленной «О». Уильям делает дрожащий вдох и целует наморщенный лобик. — Не монополизируйте ее, — зовет с кровати Виктория. — Дайте и мне посмотреть. Он медленно подходит к кровати и садится на поставленный рядом стул, осторожно опуская крошечный сверток на сгиб ее локтя. Тихонько ахнув, она рассматривает детское личико и восхищенно смеется. — Она похожа на вас! — восклицает она. — Да помогут ей небеса, — пытается пошутить он. — Однако я позволю себе не согласиться. Я вижу поразительное сходство с ее матерью. Виктория косится на него, заломив бровь. — Я бы оспорила это утверждение, но знаю, что вы ни за что не примете комплимент, а я слишком утомлена, чтобы отстаивать свое мнение. Он улыбается, заправляя влажную прядь ей за ухо. Виктория легонько вздыхает от его прикосновения и снова смотрит на дочь. — Как мы ее назовем? — спрашивает она. — Тут двух мнений и вовсе быть не может, — мгновенно откликается он. — По-моему, она вылитая Виктория. — Вы ведь и это не позволите мне оспорить? — Ни в коем случае. Виктория смеется. — Хорошо… только если второе ее имя будет Элизабет. В память о вашей матери… и в память о нас. В память о нас. В память о Елизавете и Лестере, которыми они когда-то себя считали. Молча соглашаясь, он целует ее в лоб. Виктория улыбается, и вместе они вновь смотрят на малышку, которой суждено вскоре получить прозвище «Вики» от матери, которая не может не наделять ласковыми прозвищами тех, кого любит больше всего на свете. Сидя с двумя своими девочками, Уильям Лэм удовлетворенно думает, что сегодня ему не понадобится фальшивая улыбка.