Простите

Мама и папа. Я давно должен был сказать вам. Но не мог. Потому что много не понимал. Сейчас, когда я осознаю, что не осталось иного пути, что из крепких черных когтей судьбы мне не выбраться, я пишу. Отец, я помню, что ты говорил мне быть честным и смелым перед семьёй, но я не могу! Бросить такое вам в лицо выше моих сил. Я честно хотел рассказать вам все последние года три. Когда стало понятно, что Волан-Де-Морт воскрес, а потом снова умер. Когда я разглядел в её глазах, во взгляде той самой Гермионы Грейнджер, которая спасла нашу семью и древний род Малфоев, уговорив Поттера повлиять на министра, надежду. Мы сотни раз смотрели друг другу в глаза, насмехались, изливали тонны яда друг на друга, а за всем этим скрывалась её вера в… нет, не в абстрактное добро, а в то добро, которое находится лично во мне. Потому что это Грейнджер. Только из её шоколадных глаз на меня смотрело все то лучшее, что есть в человеке: любовь, добро, надежда. Надежда — дура. Потому что на неё в ответ из-под маски высокомерия и неприязни взирал страх. Животный. Отчаянный. Нездоровый. Неправильный. Теперь если не все, то многое изменилось. Я не мог сказать раньше, потому что был уверен, что тогда чувство стыда поглотило бы меня окончательно, а ведь и без того тяжелый камень на моем сердце постоянно напоминал мне о том, какой я плохой. Насколько неправильные у меня фантазии. Я не берусь описать, как тяжело остаться один на один со своими мыслями, как я боялся посвятить хоть кого-то в эту постыдную тайну! Выговориться… Снова и снова я представлял вкус её губ. Ваниль? Корица? Земляника? Может быть, виноград? Глупо, я ведь знаю, что любой поцелуй состоит из соприкосновения, слюней и кожи. Тем сильнее бился разум, кричал о том, что любой нормальный человек высмеет глупые мечты. Я представлял, как мы пойдем в запретный лес. Вдвоем. Гораций Слизнорт или же кто-то другой из учителей, отправили бы нас на отработку, сбор ингредиентов — что угодно, это не важно. Суть в том, как пахнет темная хвоя, как шевелятся светлые листья под дуновением ветра. Светит солнце. Гермиона идет рядом, растрепанная, как будто у неё на голове воронье гнездо. Она всегда такая. На смуглый лоб спадает каштановая прядь — её волосы всегда такого оттенка, даже в самое тяжелое время я умудрялся подмечать это — губы поджаты, глаза опущены. Гермиона не любит мое общество. Можно сказать, я ей неприятен. Я все думаю об этом, когда её рука несмело касается моей, когда сердце пропускает удар, дыхание у обоих прерывистое. Я упивался воображаемыми событиями. Единственная роскошь, которую мог себе позволить. Тогда события первого курса в чертовом лесу отдаются особой тяжестью. Вы быстро заметили, что мне не хочется есть. Только пить — в этом спасение. Я дарил ей цветы в честь победы. Во сне. И только во сне проскальзывало что-то большее, чувственней и интимней, чем поцелуй. Представить Гермиону, поступающую неправильно или противоестественно, я не мог. Её образ в моем разуме и в моих чувствах чист. Как и я сам перед вами. Насколько это возможно, я пытался избавиться, смыть все оплошности чистой водой, а когда не вышло, не выходило снова и снова, отчаяние поглощало меня, утаскивало все глубже и глубже, я не сдавался. Вытравливал, выжигал, вырезал все чертовы идеи-ростки из моей души, чтобы снова стать правильным. Чистым. Как белый лист бумаги. А потом с легким сердцем взращивал свою любовь снова. Просто потому что Гермиона улыбнулась. Пусть и не мне, но её свет, заставший меня на обугленных останках души когда я в очередной раз пытался возвести стену из запретов, законов, правил для того, чтобы спрятаться за ней, этот свет заставлял мои чувства к нему развиваться. С каждым разом все болезненней. С каждым разом все мощнее. И тем больнее было очищаться вновь. Любить больно. Кроме этого я понял еще кое-что. Потому теперь мне действительно жаль, что я не смог принять всей душой те мелочи, правила, которые сделали бы меня настоящим Малфоем. Мне казалось, что путь Малфоя черен. В определенный момент я думал, что он неправильный. И я действительно сожалею о той пропасти непонимания, что разверзлась между нами, мама, папа. Я действительно не понимал. И теперь не могу. Простите. Мне немного осталось, и я думаю об этом все последнее время. Обо всем этом. Помню, папе не нравилась моя любовь к пустым словам. Знаю, это письмо огорчит вас. Но я хочу сказать, что люблю и уважаю вас. Поэтому хочу объясниться напоследок. Тем ужаснее мне кажется то, что у меня ничего не получается. Даже любить нормально. Любить Вас. Любить Грейнджер. От вас я ухожу. К Ней так и не подошел. Теперь это не имеет значения. Она замужем. А еще она знает, что такое смерть. Мне всегда казалось, что между нами много общего, теперь вот и она. Просто не судьба. Так получилось. А еще Гермиона Грейнджер знает, что такое жизнь. Хотя не думаю, что она сможет хоть что-то рассказать об этом, зубрила с каштановыми волосами. Зато о том, как правильно жить Грейнджер знает все. Как поступить на Гриффиндор, как быть подругой победителя Темного Лорда, как правильно выбрать возлюбленного. Не думаю, на самом деле, что я ухожу только из-за неё. Просто я действительно пытался всю мою жизнь, учил правила хорошего тона, принципы смешивания ингредиентов, даже следовал им! Абсолютный провал. Я осознал это много позже. Равно как и то, что лучшим моментом в моей жизни было знакомство с Грейнджер. Двойное. Необычное. Первое, когда я забыл о правилах приличия, и второе, когда эта зайка напомнила мне об этом. Чертовы правила. Всю жизнь спотыкаюсь о них, как о не нужные костыли. Не надо было считаться с разумом. Жизнь слишком коротка для этого. Я тот, кто я есть. И сил, чтобы нравиться всем, у меня никогда не было. Так много времени ушло на то, чтобы понять это… Теперь все просто. Я больше не хочу нравиться кому-либо из вас. Я жил своей жизнью, правильной или нет, но жил. Мама и папа. Простите.