Портрет

— Ваша почта, капитан. Стюард положил солидную стопку корреспонденции на край стола, составил на поднос опустевший чайный сервиз и вышел, неслышно затворив за собой дверь капитанской каюты. Капитан Уэнтворт дописал последнюю строчку, внося очередную запись в судовой журнал, приложил к странице массивное пресс-папье, мысленно вознося хвалу создателю за столь полезное изобретение, позволившего избавиться от песка. Убрав судовой журнал, он на мгновенье задумался, не стоит ли отложить ли разбор почты, отдав дань более спешным и неотложным делам. Но нетерпение все же взяло свое, и он пододвинул к себе стопку писем и перетянутых бечевкой посылок. Сверху лежал большой конверт с печатью Адмиралтейства, за ним шли письма от капитана Харвилла и нотариуса, несколько счетов — все они вернулись на стол, не будучи распечатанными. Узкий, пахнущий духами конверт от сестры постигла та же участь, а коробки удостоились лишь единого взгляда. Зато лежащее нижним в стопке пухлое письмо привлекло внимание капитана настолько, что он поспешил вынуть из ножен офицерский кортик и, прижав им две из трех страниц письма, полностью погрузиться в чтение первой. Стороннему наблюдателю ничего не сказал бы вид этого послания, однако же лицо капитана осветилось такой светлой и нежной улыбкой, вызвать которую на его красивом, но суровом лице могли только приятные новости от явно очень близкого капитану человека. Мой дорогой Фредерик. Капитан, глубоко вздохнув и бережно погладив плотный лист бумаги, подвинулся ближе к свету и продолжил чтение. Писем от этой прекрасной женщины, каковую он с превеликой радостью и искренней сыновней любовью хотел бы называть матушкой, он ждал всегда. Ведь ее обстоятельные послания позволяли ему прикоснуться к жизни самого дорогого для него человека, с коим его на долгие годы развела судьба и самого капитана Уэнтворта юношеская горячность. ...Мои дети не перестают меня удивлять. И если Джон бесконечно радует меня своими успехами, упорством и самодисциплиной, то Фанни полна столь свойственных юности сумасбродств и фантазий. Только вообрази себе, дорогой Фредерик! Недавно моя дочь забрала себе в голову идею о том, что необходимо срочно заказать ее портрет, пока годы и дурной воздух Милтона окончательно не погубили ее красоту. Капитан Уэнтворт улыбнулся. Сколько лет сейчас может быть младшей сестре Джона? Четырнадцать? Пятнадцать? Ох уж эти юные леди... Он видел ее совсем маленькой, едва вышедшей из младенчества девочкой, но если она похожа на своего брата... Образ Джона Торнтона встал перед внутренним взором сэра Фредерика в тот же миг. Мягкая, чуть смущенная улыбка, смоляные пряди волос, нетерпеливой рукой небрежно зачесанные назад, синие, словно южное море, глаза. Капитан Уэнтворт бережно хранил этот нерукотворный портрет, написанный лучшим живописцем — памятью любящего сердца. Таким был Джон Торнтон в то счастливое, совместно проведенное лето. Лето перед тем, как сэр Фредерик, исключительно благодаря собственной торопливости и неспособности просчитывать наперед свои действия, был вынужден покинуть Итон. Сердце привычно сдавило сожалением и тоской. ...Безусловно, воздух Милтона не назовет животворным даже самый отчаянный оптимист, но не думаю, что он столь губителен для моей дочери, как она желает это представить. Капитан Уэнтворт настолько явно вообразил, как мягко, с иронией и с бесконечной материнской любовью, улыбалась миссис Торнтон, когда писала эти строки, будто она сидела сейчас прямо перед ним, в его каюте. Как я писала тебе ранее, Джон ни в чем не может отказать сестре и слишком ее балует. Разумеется, он нашел хорошего портретиста. И это несмотря на то, что все его время поглощает фабрика. С радостью сообщаю тебе, мой дорогой Фредерик, что усилия, которые прилагает мой сын для ведения дел, окупаются. Каждый день я вижу тому подтверждения. Вот и в этот раз так получилось, что мастера порекомендовал один из деловых партнеров Джона. Я довольно скептически восприняла саму идею, однако сейчас, когда портрет написан и украшает нашу гостиную, могу признать, что была не права. Художник оказался очень талантлив, а работа была закончена им всего за три недели. Мой сын заметил вчера за ужином, что портрет был бы написан еще быстрее, если бы Фанни действительно позировала, а не мешала мастеру, постоянно вскакивая с места, дабы взглянуть на то, как продвигается работа. Заходящее солнце освещало бухту, золотило морскую волну, расцвечивало бордовыми узорами белую рубашку капитана Уэнтворта и зажигало теплые искры в его всегда холодных серых глазах. А описанные в письме каждодневные дела и заботы семейства Торнтонов ничуть не хуже солнечных лучей согревали сердце капитана. Читая, он погружался в далекую жизнь дорогого ему человека и наслаждался этой эфемерной близостью. Признаюсь тебе, мой дорогой Фредерик, портрет Фанни оказался настолько хорош, что я, после некоторых колебаний, все же завела разговор с Джоном о том, чтобы написать и его портрет. Мне горько вспоминать об этом, но в те тяжелые для нашей семьи времена, когда все наше имущество ушло с молотка, была продана и та самая картина, что висела у нас в Каминной зале. Как ни старался Джон разыскать ее, когда положение наше переменилось, увы, «Ахилес и Патрокл» так и не вернулись в наш дом. Наверное, это было эгоистично с моей стороны, но я настояла, и Джон не смог отказать стареющей матери в этом маленьком капризе. Капитан судорожно втянул воздух и с волнением продолжил чтение. Теперь в нашем доме есть два замечательных портрета, на коих вновь запечатлены дорогие для меня люди. Если бы ты только мог видеть их, мой дорогой Фредерик, я уверена, на тебя они бы тоже произвели сильное впечатление. Если бы он только мог видеть их... Капитан Уэнтворт бережно положил письмо на стол, встал, и в сильном волнении принялся мерить свою каюту широкими шагами. Если бы он только мог... В эту минуту ни какие доводы рассудка не были бы услышаны. Все его существо тянулось туда, в далекий дом в Милтоне, где на стене висел портрет Джона Торнтона. Каков он сейчас? Что сделало время с тем худощавым юношей с тонкими запястьями и резкими чертами лица, врезавшимся в память сэра Фредерика? Он, верно, возмужал. Мягкость юношеских черт время и тяжелый труд сделали более твердыми и волевыми. Сердце билось в груди, словно пойманная птица. Капитан Уэнтворт остановился перед баром, глубоко вздохнул, плеснул в бокал щедрую порцию доброго шотландского скотча и выпил одним глотком. Виски обжег горло, прокатился теплой волной по гортани, оставляя на языке легкий карамельный привкус и принося успокоение разыгравшемуся воображению. Успокоившись, капитан Уэнтворт продолжил чтение. Все вышесказанное мной, дорогой Фредерик, было лишь прелюдией, затянувшимся предисловием к тому, о чем я хочу рассказать далее. Ты знаешь, как тепло я отношусь к тебе, как я дорожу твоим душевным спокойствием. И мне невыносима мысль, что сейчас я собственноручно хочу нарушить его. Множество раз я спрашивала себя, правильно ли собираюсь поступить? Нужно ли бередить раны, когда время, лучший врачеватель, уже, верно, успело залечить их? Быть может, своим поступком я причиню тебе, мой дорогой мальчик, ненужную боль? Сэр Фредерик с удивлением перечитал последние строки. Что же собиралась сделать миссис Торнтон, что она, всегда уверенная и решительная, предавалась столь явным сомнениям? Сколь закаленным в боях и дальних плаваниях ни был капитан Флота Его Величества сэр Фредерик Уэнтворт, но душевное волнение, охватившее его в эту минуту, оказалось столь велико, что ему пришлось сесть за стол и несколько раз глубоко вздохнуть, прежде чем вернуться к письму. Несколько дней тому назад художник, о котором я писала тебе, посетил меня с визитом и вручил две миниатюры. Копии портретов моих детей. Одну из них я, по некоторому размышлению, хочу прислать тебе... Дочитав до этих слов, сэр Фредерик оглянулся, будто надеясь, что картина явится тотчас, соткавшись из морского ветра и криков чаек за бортом. На мгновение ему показалось, что каюта со всеми ее принадлежностями — картами морских путей, секстантом и перламутровой чернильницей в виде китайского кораблика, подаренного ему сестрой, с узкой корабельной кроватью и книгами на полке над нею — всё это растворилось, и он сейчас стоит посреди гостиной в доме Торнтонов, оглядываясь в поисках пресловутой картины. Сэр Фредерик моргнул, тряхнул головой, прогоняя морок. Я долго думала и поняла, что только ты сам и ни кто иной не может решить — нужно ли тебе это. Спешу тебя заверить, мой дорогой Фредерик, что, ежели ты сочтешь не нужным иметь подле себя эту миниатюру, пришли мне её обратно. Мы забудем о моем предложении и никогда не станем вспоминать его впредь. Я вышлю миниатюру через неделю. У тебя будет время подумать и принять решение. Через неделю. Капитан Уэнтворт быстро глянул на подпись. Со времени отправления письма прошло более двух месяцев. Он отложил листки в сторону, так и не дочитав письмо до конца, и поднял глаза на стопку нераспечатанной корреспонденции. Небольшой сверток, размером с книгу, лежал под конвертом с печатью Адмиралтейства. Сэр Фредерик взял его в руки и почувствовал, как перехватывает у него дыхание. Адрес на оберточной бумаге был надписан все тем же твердым почерком миссис Ханны Торнтон. * * * Бартоломью Перкинс, стюард «Стремительного», вошел в капитанскую каюту и принялся за уборку со всем тщанием, приобретенным за долгие годы службы на военных кораблях Его Величества. Завтра на рассвете фрегат уходил с рейда. Поэтому-то и с уборкой пришлось повременить. В восемь склянок капитан приказал грузить провизию и готовить корабль к отплытию. А сейчас он и старший помощник отбыли в город, а Перкинс принялся за работу. Через некоторое время отглаженные и накрахмаленные рубашки и панталоны были разложены по местам, сапоги вычищены, до блеска отполированы бронзовые дверные ручки и подсвечники. На столе капитана как всегда царил порядок, и стюарду оставалось лишь долить чернил в изящную чернильницу, изукрашенную китайским перламутром, начистить серебряную крышечку, да сменить бумагу на пресс-папье. Он протер полки рядом с кроватью, в который раз подивившись тому, когда это капитан успевает читать этакую уйму книг. Аккуратно смахнул пыль с нескольких стоящих рядом портретов. На одном из них была изображена дама средних лет — сестра капитана, на другом она же уже с семьей, на третьем — изумительной красоты юная леди. Перкинс знал, что это была покойная мать капитана Уэнтворта. Стюард перестелил кровать, сменил свечи в подсвечнике у изголовья и очень удивился, обнаружив рядом еще одну картину. Это была небольшая миниатюра, изображающая молодого человека с красивым и властным лицом. Несомненно приятные черты лица его отличались гордостью и решительностью. Перкинс с удивлением поставил портрет обратно на прикроватный столик. Пожалуй, здесь уместнее было бы увидеть потрет возлюбленной или матери, нежели кого из друзей и родни, подумалось стюарду, но, бросив взгляд на полку с книгами, он понимающе ухмыльнулся — для новой картины там просто не оставалось места. Капитан Уэнтворт, как на взгляд Перкинса, уж слишком любил читать.