Последний оплот человечества

Чаще других в забегаловку стал захаживать Даррел Симмонс, местный балагур и весельчак. Не сказать, чтобы здесь его сильно любили, но ему всегда было что рассказать. Он был небольшого ума парень, под стать бродяге Питу, с которым они стали практически собутыльниками, объединенные не иначе как совместной страстью ко всякого рода крепкой выпивке и длинным историям, потому что больше ничего общего у них, конечно же, не было. Так, язык у Даррела был подвешен не в пример лучше, чем у Пита, и уже за одно это местная публика готова была поить его за свой счет, принимая в качестве оплаты очередную байку. Даррел ставил стул спинкой вперед, седлал его словно коня и начинал говорить, слегка покачиваясь взад-вперед, чем неизменно раздражал тех, кто не был достаточно пьян. — Вы же знаете, что у меня с фотографиями особые отношения? Почти такие же особые, как с девушками, только с фотографиями получается чаще, ну вы понимаете, о чем я. Хорошие девушки нынче в Аркхэме большая редкость, особенно в своем уме и без пистолета, направленного тебе прямо в лоб. Зато хороших фотографий хоть отбавляй. Я ежедневно приношу редактору целую пачку, хоть он и орет, что половину из них нужно отправить в мусорную корзину, потому что нам не нужны все эти ужасы на страницах газеты. А считаю так: нужно показывать людям правду, какой бы уродливой она ни была. Многие ведь даже не задумываются о том, что творится вокруг. Привыкают жить в этом хаосе, старательно делают вид, что все в порядке. Это на самом деле не так сложно. Хотите знать, что нужно делать? А ничего. Просто ничего не делайте и не замечайте. Слышите крик из подворотни — проходите мимо. Может быть, вы проживете на день или два подольше. Увидите тень, промелькнувшую на крыше, — просто продолжайте идти своим путем, как будто ничего не случилось, и ни в коем случае не оборачивайтесь. Они не любят тех, кто их боится, и тех, кто оборачивается. Когда вечером кто-то поскребется в вашу дверь, убедите себя, что это просто собака. Старая бездомная собака, которая дышит как огромный медведь размером с грузовик. А в окно стучится ветка, только лучше задвиньте шторы и не старайтесь ее разглядеть. Потравите мышей в доме и делайте это почаще, чудовища не боятся отравы, но какое-то время будут сыты, а значит, вы сможете выторговать себе еще пару деньков. Живите так, будто ничего не происходит. Читайте газеты, в которых лишь чистенькие снимки тихих улиц, на которых всегда спокойно, и никто никого не поедает заживо. Не общайтесь с соседями, кто знает, что они могут вам рассказать. И пореже выходите из дома. Так у вас будет хоть какой-нибудь шанс. Однако если вы посмотрите правде в глаза, шансов выжить у вас будет гораздо больше. Но для этого нужно хотя бы печатать в газетах правдивые снимки. На этом месте Даррел обычно делал передышку и разом опрокидывал в себя пинту пива, после чего переходил к основной части своего рассказа. В отличие от пролога, эта часть всегда была разной. В один из дней, вскоре после открытия врат, Даррел был необычайно возбужден, даже фотоаппарат свой, с которым не расставался нигде, едва не выронил, когда ставил на стол. Пиво пил как не в себя, заливал большими глотками не считая пинт, потом быстро оттараторил заученное вступление про фотографии, шумно выдохнул через нос и начал говорить уже медленнее, всем своим видом показывая, что именно ради этой истории он сюда и выбрался. — Помните, я говорил, что этому миру нужно больше правды? Сегодня я упустил возможность сделать свою лучшую фотографию. Она была бы самым большим, что я мог сделать для этого города. Но если бы я ее сделал, меня бы здесь не было. Я трус. Да-да, кто там хмыкнул? Я все слышал. Можете смеяться, я не скрываю этого. Я трус, но кто сейчас не трус? Только тот, кого уже похоронили. Сегодня утром мне пришлось сделать выбор: остаться в живых или принести в этот мир сенсацию, и я его сделал. Но обо всем по порядку. Я вижу, вы смотрите на меня так, будто я самый главный брехун из всех брехунов в этой забегаловке сегодня. Наверное, это так. Он резко замолчал и какое-то время сидел неподвижно, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Когда все уже устали ждать, сочтя его сошедшим с ума (что было нередким делом в Аркхэме), он вдруг замер, вцепился руками в стол и заговорил так, словно и не прерывался, продолжая историю с того места, где закончил. — Это случилось утром, задолго до рассвета. Вы же знаете, когда у нас, у фотографов, наступает утро. Я должен был успеть на вокзал до того, как взойдет солнце: в сумерках возле врат можно поймать интересные кадры, если, конечно, быть предельно осторожным. Я уже почти дошел до них, когда внимание мое привлекло какое-то движение в стороне от основной улицы. Я очень восприимчив к таким вещам, ведь только чутье помогает мне находить особенно редкие и ценные кадры. Оно сразу подсказало мне: тут что-то есть. Возможно, это что-то опасное. Но я не был бы фотографом, если бы боялся опасности. Я свернул в переулок, который оказался перекрыт. И там, в конце тупика, куда даже днем вряд ли проникал свет, в темноте я увидел какое-то движение. Мне захотелось одновременно сбежать оттуда и двинуться прямо вперед, но я выбрал второе. Сделав пару шагов, я почувствовал, как наступил во что-то вязкое и жидкое. Ну, знаете эти грязные темные переулки, там всегда полно такой гадости, что тебе остается лишь молиться никогда не узнать, во что именно ты наступил. Я бы и не обратил на это внимание, если бы то, во что я наступил, не начало шевелиться. Так слабо-слабо, но настойчиво, оно начало обволакивать мои ботинки и тянуть меня вглубь тупика, в самую темноту. Я попытался осторожно освободиться, потому что понял, что если дернуть ногой слишком сильно, то эта тварь, которая ее держит, бросится на меня целиком и сожрет, а то и чего похуже. Черт побери, я не знаю, откуда вдруг появилась эта мысль, но в тот момент я был уверен, что это именно так. И вовсе не потому, что наделал в штаны и не мог бежать, сраный ублюдок, я слышу, что ты там бубнишь! Если не заткнешься, я не буду рассказывать дальше! Вот так. Хорошо. Значит, я начал пытаться освободиться, а тварь — я был уверен, что это нечто живое, а не плод моего воображения, — начала усиливать свою хватку. Мы оба боролись вполсилы, как будто она тоже не знала, чего от меня ожидать, и боялась нападать открыто. А потом я понял, что глаза мои привыкли к темноте, и я наконец могу разглядеть то, что засело в глубине тупика. Даррел снова замолчал и мощными глотками осушил стакан до дна. Потом вытянул руку с кружкой перед собой, оценивающе посмотрел на нее — чуть дрожит — и бухнул о стол. Вторую руку сжал в кулак и бухнул рядом. Обвел всех диким нехорошим взглядом, от которого некоторые похватались за оружие, какое у кого было, усмехнулся и продолжил так, словно ничего не произошло. — Это действительно было существо, огромное, бесформенное, и оно было живое, живее всего, что доводилось мне видеть раньше. Оно не мигая смотрело на меня своими нечеловеческими глазами. О, что это были за глаза! Вы бы многое отдали ради таких глаз, уж поверьте мне. Они были огромные, что моя голова. Нет, пожалуй, даже больше. Огромные и такие круглые, как мячи, которые мальчишки пинают на улице. Эти глаза смотрели прямо на меня, внутрь меня или даже сквозь меня, я не знаю. Но на меня никто никогда так не смотрел, будто я — это все, что это существо видит вокруг. Меня как будто прибили к земле, так, что я даже двинуться не мог в сторону, только стоял, а оно все приближалось и приближалось, или это я к нему приближался, пойди разбери там, когда оно расплывается, словно желе, и когда не видно ни черта, и еще эти глаза на тебя смотрят. А потом я увидел рот. Рты. Много ртов. Не знаю уж, как так вышло, но я перестал вдруг смотреть в его глаза и поэтому начал видеть все вокруг. Оказалось, что эта тварь вся покрыта слизью, какими-то отростками, похожими на хоботы, и ртами. Я понял, что это рты, а не бездонные провалы, потому что в них были зубы. Вы когда-нибудь видели акулу? Обязательно зайдите в музей естественной истории, как будет время. Он, правда, сейчас закрыт, но уже все равно, оттуда все сбежали давным-давно, и вас никто не выгонит. На втором этаже в одном из залов висит чучело акулы. Больше всего меня в ней поражают ее зубы, они такие острые, что кажется, будто ими можно отрезать все, что угодно. У этой твари из тупика были такие же зубы, в каждом из ее чертовых ртов, которые она открывала и закрывала, как будто рыба, выброшенная на берег. А потом я понял две вещи. Первым было то, что я держу в руках фотоаппарат. Ей-богу, не спрашивайте, как это произошло! Возможно, это сила привычки, руки сами схватились за него в минуту опасности, или я не знаю. А второе, что я понял: меня больше не удерживают. Совсем. Даже та часть твари, что оплетала мои ноги, куда-то делась. И тут до меня дошло: она втянула ее в себя, чтобы броситься вперед. Наверняка то, чем она держала меня, было у нее чем-то вроде рук, если только руки могут быть такими длинными, уродливыми и липкими, и расти целыми пучками. Я вдруг осознал, что у меня есть всего пара мгновений до того, как она кинется на меня. Я мог нажать на кнопку фотоаппарата, это заняло бы ничтожное мгновение, целый миг, которого бы мне не хватило для того, чтобы сбежать. Возможно, вспышка сбила бы ее с толку, или наоборот, послужила бы маяком, точно указывающим на цель, я не знаю. Я выбрал второй вариант: сбежать. Один миг я потратил на то, чтобы повернуться к ней боком, потому что бежать спиной к чудовищу достаточно безрассудно, а второй миг понадобился мне, чтобы преодолеть те несколько шагов, что отделяли меня от выхода из тупика. Я не очень похож на атлета, как вы, наверное, видите, но тогда я бежал так быстро, что уже через пару мгновений оказался на другой стороне улицы, в паре десятков шагов от того места, где стоял. Только там я рискнул обернуться. Тварь не преследовала меня и лишь шарила своими отростками-хоботами где-то в темноте. Возможно, ее напугал солнечный свет: мне показалось, что я провел в переулке всего несколько минут, но уже начинался рассвет, и, хотя я опоздал в этот день на свой пост на вокзале, я был счастлив, что остался жить. И знаете, что я вам скажу? Никогда отныне не ходите по темным переулкам, если только вам дорога ваша жизнь. Кто знает, сколько таких тварей может там обитать. Наступила недолгая тревожная тишина, которая почти сразу взорвалась голосами, перекрикивавшими друг друга: каждому хотелось сказать. Так часто бывало, когда история оказывалась достаточно интересной, чтобы затронуть умы местной публики, и недостаточно жуткой, чтобы заставить молчать. Кто-то говорил, что попадись ему эта тварь — ух он бы ее! Не стал бы стоять истуканом, зря что ли таскает с собой верный револьвер! Другие вспоминали, как не раз видели странные тени в темных переулках, куда забредают только безумные да пьяницы, да пьяные безумцы. И тени эти, мол, точно-точно шевелились. Конечно, это могли быть обычные крысы, да только когда вы видели живых крыс в последний раз? Вот то-то и оно. И хорошо, что никому больше не пришло в голову пойти посмотреть, что это там шевелится в темное (а кому пришло, о том никто уже никогда не узнает). Бог, как говорится, миловал... Ну или что там осталось заместо Бога. А потом, неожиданно для всех, слово взял пожилой профессор, чьего имени никто не знал. Он говорил так тихо, что его не сразу услышали, а услышав, зашикали друг на друга, призывая молчать, что подняло еще больший шум, и профессору пришлось ждать, пока все успокоятся. Он часто бывал здесь, но, хотя сидел не особняком, а напротив, в самом центре зала, вопреки ожиданиям был молчалив, никогда ничего не рассказывал сам и редко вступал в обсуждение чужих историй, даже если его просили. Никто особо не обращал внимание, когда он появлялся и уходил, он просто всегда сидел здесь и слушал, изредка делая пометки в толстой потрепанной тетради, которую носил с собой. Голос у старика был надтреснутый и тихий, но когда все замолчали, то слышно его было отчетливо, как будто в прошлом своем он был лектором или кем-то еще, кто умеет заставлять себя слышать. — Как, вы говорите, выглядело то существо из тупика? Даррел понял, что обращаются к нему, лишь когда кто-то из сидевших рядом людей грубо толкнул его в бок — отвечай, мол, тебя спрашивают. Он уже успел порядком набраться и полагал, что его роль в качестве рассказчика на этот вечер уже закончена. — Э-э, сэр? — То существо, — терпеливо повторил старик, — как оно выглядело? — Ну, оно было такое... ик! Такое огромное. Больше меня. Вытянутое, как яйцо. И глаза. У него были глаза, тоже огромные, что моя голова. Они крутились туда-сюда, туда-сюда... ик! Ой. Как мячи. И хоботы, ну, отростки, а на них рты. С зубами. Зубищами! Ой. Ну то есть натурально вам говорю. Вы мне не верите? Старик молчал, но тем, кто сидел поближе, было видно, что он достает из сумки толстую книгу в кожаном переплете. Судя по множеству самых разных цветных закладок, ею часто пользовались. Название книги было написано на латыни, но прежде чем кто-нибудь успел запомнить буквы с обложки (для того чтобы прочитать их, нужно было обладать несколько более глубокими знаниями, нежели просто хорошей памятью), профессор открыл книгу на месте, которое было заложено закладкой. Он пригладил страницы и жестом подозвал к себе Даррела. Толпа буквально вытолкнула его вперед, вынуждая подойти ближе и склониться над столом. — Скажите, молодой человек, существо, которое вы видели, — оно похоже на то, что изображено здесь? Даррел уставился перед собой. Иллюстрация, на которую указывал профессор, изображала ужасного монстра, один вид которого заставлял его желудок мечтать о том, чтобы вернуть все его содержимое обратно. Ничего более жуткого Даррел в своей жизни еще не видел — а они с его верным фотоаппаратом повидали немало, по ту и эту сторону объектива. Нечто, искусно нарисованное неизвестным художником тушью, синей и черной, было похоже на клубок отвратительных отростков, из которых торчали почти человеческие глаза, смотревшие со страницы, казалось, прямо в душу тому, кто их рассматривает, и зубастые пасти, похожие на то, какими выглядят некоторые морские чудовища, в прилив вымываемые порой на берег из самых глубин, а еще длинные тонкие ноги с копытами, как у козла или черта. Даррел задрожал, он никогда не был смелым парнем. — Д-да, сэр. Умоляю, уберите эту гадость! Это оно, оно! Он резко отпрянул назад, сшибая стул, и начал пятиться к выходу, но его перехватили и усадили на место, сунув в руки очередную кружку пива. — Похож, значит? Замечательно. — Старик даже причмокнул от удовольствия, но больше никто кроме него не улыбался. Все напряженно ждали развязки этого странного разговора. Он меж тем неторопливо убрал книгу обратно в сумку, пригубил пиво и лишь потом заговорил. — Существо, которое я показал вам в книге, зовется Шаб-Ниггурат. Мы называем подобных ему Древними. Вам, конечно, это ни о чем не скажет, впрочем, вам и не надо. Это всесильное существо, но в нем очень мало от Бога, скорее — от Дьявола. Древние уже не раз пытались пробудиться в нашем мире, сами или с помощью своих безумных поклонников, но пока ни одна попытка не увенчалась успехом, как вы можете понять по тому, что мы с вами все еще живы. Хе-хе. Так что пока волноваться о чем-то рано, хотя как знать, как знать... существо, которое видел этот молодой человек, конечно, никак не могло быть Шаб-Ниггурат. Но, возможно, это была так называемая темная молодь, его потомство, постоянно исторгаемое и пожираемое обратно, по крайней мере, так о них говорят. Темную молодь крайне сложно встретить, но все же некоторые упоминания об этих существах имеются. Учитывая тот факт, что появление темной молоди почти всегда предваряет собой пробуждение самого Шаб-Ниггурат, а не далее, как на днях открылись врата в иной мир... Я бы все же сказал, что беспокоиться уже пора. Есть, так сказать, повод. Мало кто что понял из его слов, кроме того, что скоро всем будет плохо. Но так как "будет плохо" в Аркхэме уже стало совершенно обычным делом, то никто даже толком не испугался. Старику проставились бесплатным пивом, и народ потихоньку стал успокаиваться. Ну было просто плохо, ну будет еще хуже, невелика потеря. Дальше пошли уже совсем обычные истории, вроде того, кто кто-то видел на улицах культистов, и у них даже не было бороды и рогов, как часто описывают, или того, что на кого-то прямо в собственной ванной напала тварь размером с кулак, но такая грозная, что исцарапала все руки и чуть не откусила нос, а что мяукала при этом — так кем только те твари не притворяются, все же знают. Так все и забыли бы о странном профессоре, его не менее странной книге и жуткой истории Даррела, но на следующий вечер, когда в забегаловке было относительно тихо, в помещение вошла молодая женщина, прошла мимо столиков и остановилась напротив профессора, который по обыкновению сидел прямо в центре зала, у всех на виду. Необычного во всем этом на первый взгляд было мало. Женщины были в забегаловке Гиббса не самыми редкими посетителями, особенно в последнее время. Например, собаки сюда заходили еще реже, но никто ведь не удивлялся Дюку, псу бродяги Пита? Вот и женщина сама по себе вряд ли вызвала бы у кого-то удивление. А вот женщина в плаще культиста — это уже, как говорится, совсем иное дело. На самом деле она нередко появлялась здесь, сидела в глубине зала, там, где сгущаются сумерки и так любят сидеть маги, культисты и маньяки, и всегда молчала. Ее не гнали, хоть и не приветствовали. По негласному правилу, забегаловка была нейтральной зоной, где не было места распрям и ссорам. В конце концов, что, культисты — не люди, что ли? К тому же эта культистка выглядела вполне прилично, и даже бороды или рогов у нее не было. Но сейчас взгляды всех присутствующих были прикованы к ней. Так бывает, когда на горизонте назревает что-то действительно интересное, все сразу забывают прежние разговоры и обращаются в слух, старательно делая вид, что они просто поглощены выпивкой. Женщина села напротив профессора, не спрашивая разрешения, и сразу перешла к делу. — Вы профессор Уолтерс из института Мискантоник? — Предположим, что так. У вас ко мне что-то есть? — Это ведь вы вчера говорили про древнего бога, который должен пробудиться? — Должен? О нет, моя милая, это лишь мои предположения, не больше. Вы даже не представляете, что нужно сделать, чтобы пробудить Древнего. — И тем не менее они хотят сделать это. — Они?.. — Члены Ордена, культисты. — Я должен был догадаться. А вы, стало быть?.. — Я собираюсь уйти оттуда. — Позволите поинтересоваться, почему? — Вы знаете, чем занимаются члены Ордена? — В общих чертах. — Они пытаются прорвать завесу между нашим миром и обиталищем жутких тварей, которых они именуют Древними. — Не могу не согласиться, выглядят они действительно жутко. — Вы не понимаете. Они ведь не просто кучка фанатиков, они действительно помогают им попасть в этот мир! — И что, есть успехи? — Вы знаете, что на севере от Аркхэма в трех днях пути еще недавно был город, ныне полностью уничтоженный? — Да, некоторое время назад один молодой человек упоминал об этом. — Так вот, его больше нет. Некоторые члены Ордена были там, когда... — женщина закрыла лицо руками и рвано выдохнула, собираясь с силами, — когда все это случилось. Они научились открывать врата между мирами, а когда их стало слишком много... Им почти удалось привести одну из тварей в наш мир. Говорят, что-то помешало им, но они были близки. И тот город... Они показывали мне фотографии. Это ужасно. Вы когда-нибудь видели места языческих жертвоприношений? — Только в книгах. — Так вот это было не в книгах, это было по-настоящему. Целый город, принесенный в жертву. Это... Это было ужасно. Когда я поняла, что они хотят сделать с Аркхэмом то же самое, то не смогла там больше оставаться. Им необходимо помешать! — Как вы себе это представляете... Кстати, как к вам обращаться? — Меня зовут Диана Стэнли, — называя свое имя, женщина бегло огляделась и понизила голос, словно опасалась чего-то. — Мисс Стэнли, значит. Или миссис? Нет, мисс? Ну вот и хорошо. Вы видели хоть раз ритуал призыва? — Нет, но была наслышана о нем. Основу ритуала составляют врата. Они позволяют монстрам пробираться в наш мир и усиливают влияние на него. Я не знаю, как они открывают врата... — А как закрывают? — Тоже нет. Но я знаю, что, если этого не сделать, если их не закрыть, мир погибнет. — Что ж, давайте подумаем вместе. Вы говорите, они призывают Древних при помощи врат. Это звучит разумно, ведь что есть врата: окно в иной мир. Чем больше окон, тем проще прорвать завесу реальности. Но врата можно закрыть, с ваших слов. Об этом я, признаюсь, слышу впервые. Во всех книгах, где дается описание врат, обычно нет ни слова о том, что с ними можно каким-то образом взаимодействовать, да и сами описания носят чисто теоретический характер. Я впервые увидел врата своими глазами на площади у вокзала три дня назад. Красивое, надо признаться, зрелище. Завораживает. Но каким образом его можно закрыть? — Закрыть врата можно только изнутри. — Послышалось из темного угла. Это был Декстер собственной персоной, живой, хоть и порядочно потрёпанный, он сидел на своем обычном месте и, как всегда, постукивал по полу тростью с металлическим наконечником. Его возвращение встретили столь же равнодушно, сколь и отсутствие — ну сколько там его не было, четыре дня, пять? Это сущие мелочи, если вспомнить, сколько людей пропадали в Аркхэме навсегда. Декстер поднялся и, раздвигая тростью толпу зевак, двинулся в центр зала. — Я знаю это наверняка, поскольку намедни собственноручно закрыл врата на вокзальной площади. Кто-то шумно вдохнул. Звякнули от неожиданности стаканы, столкнувшиеся друг с другом. Упала на пол вилка. Это была совсем свежая новость, ее еще не успели разнести по всему городу и обсудить в каждой таверне. К ней еще не успели привыкнуть. Пожилой профессор выдвинул ему стул. Декстер сел рядом с Дианой и блаженно откинулся назад, вытягивая ноги и прикрывая глаза. Пару минут он наслаждался тишиной, потом заговорил. — Я был там, внутри. На самом деле это несложно, понадобилось всего лишь немного смелости или глупости, называйте как хотите. Я просто подошел к вратам достаточно близко, чтобы меня затянуло внутрь. Он открыл глаза и огляделся по сторонам. Люди молчали. — Вы не верите мне? О, глупости, сходите сами на вокзал и посмотрите, что осталось от этого вашего "окна" в другой мир. Я скажу, что вы там увидите: ничего. Его больше нет. На этот раз заговорила Диана. — Но если вы говорите, что все так просто, тогда почему в том другом, погибшем городе?.. — Почему там не закрыли врата, пока не стало слишком поздно? Потому что мало попасть во врата, надо еще выбраться оттуда и провести ритуал освобождения. Разве я говорил, что это просто? О нет, это очень, очень непросто. Ужасно непросто, моя дорогая. Я вижу на вас плащ культиста, значит, вам, как никому другому, должно быть понятно, что значит ритуал освобождения и чем он чреват для того, кто его проводит... Не важно, удастся он или нет. В этом мире все имеет свою цену, но некоторые вещи особенно. — И чем же вы заплатили, чтобы закрыть врата? — Многим и ничем. Вам ни к чему это знать, все равно у каждого своя плата. Кстати, основу ритуала освобождения мне любезно поведала женщина, некогда носившая плащ культиста... Нет-нет, Диана, не дергайтесь, вы не единственная, кому пришло в голову порвать с этим сборищем безумцев. Она дала мне подробную инструкцию, как закрыть и запечатать врата, а я поделюсь ею с вами, но позже, когда закончу свою историю. Я думаю, всем будет полезно знать, как это делается и чего ожидать на той стороне, я уверен, что одними вратами наши любители призывать в мир всякую пакость не ограничатся. Значит, нам следует ждать новых врат и по мере возможности стараться как можно скорее с ними покончить. Подходите ближе, ну же! То, что я расскажу, может однажды спасти вам жизнь. Вряд ли вы найдете другого человека, побывавшего в ином мире и вернувшегося оттуда живым... Ну, по крайней мере, если мы говорим о человеке, сохранившем разум. Главное, что вам нужно запомнить: мир, в который вы попадете, вряд ли будет похож на наш. Если то, что рассказывала мне шаманка из дикого племени, правда, то врата ведут к разным мирам, и мне довелось побывать лишь в одном из них. Попадете ли вы в него же — кто знает? Но я бы посоветовал вам быть готовым ко всему, если когда-нибудь вас по вашей воле или против нее затянет в портал. Первое, что бросилось мне в глаза, когда я очутился в ином мире: небо. Темное, мрачное, ночное небо, оно было усыпано звездами. Я немного занимался астрономией и могу с уверенностью сказать, что они были расположены совсем не так, как должны. Это был не наш мир, и он находился очень и очень далеко от нашего мира, насколько я мог судить по тому, где находятся некоторые из известных мне созвездий. Но не это поразило меня в первую очередь: три луны. Три огромных светящихся спутника... Никогда прежде я не видел ничего подобного. Это вызывало восхищение и пугало одновременно. Я пробыл в том мире достаточно времени, но все это время троелуние не сходило с небосвода. Не знаю, имелось ли в этом мире солнце, но, если оно там и было, я его так и не дождался. Не только небо вызвало мой интерес. То место, куда я попал, само по себе было занятным в высшей степени. Я находился у подножия горы, на вершине которой виднелся огромный город, и более до самого горизонта не было ничего, что напоминало бы о человеке. Мне пришлось подняться по длинной и довольно крутой каменной лестнице, и все время подъема меня не оставляло тревожное чувство. Мне чудилось, будто за мной кто-то постоянно наблюдает, десятки, а то и сотни взглядов чувствовал я на себе, но не смог разглядеть ни одно живое существо, лишь пустыри и колонии светящихся грибов простирались там, где еще не начался город. О, как же я был глуп и наивен! Подъем был тяжелый, и я хотел было устроиться на отдых, когда порыв ветра донес до меня громкий шум, возникший словно из ниоткуда. Пригнувшись, я успел разглядеть, как что-то огромное схватило меня сильными когтистыми лапами, оставив глубокие раны на плечах, и потащило прочь, по всей видимости в гнездо. У меня не оставалось иного выбора, кроме как подчиниться, ведь чудовище стремительно набирало высоту, и падение было чревато серьезными травмами или смертью. Вскоре я сумел разглядеть внизу то, что поначалу принял за травянистую пустошь: это было море, чья гладь ввела меня в заблуждение. Мы летели относительно близко к берегу, и я понял, что в этом мой шанс. Мне удалось вывернуться из лап монстра и упасть в вязкую вонючую жижу, которую столь неосмотрительно я именовал морем. Мне повезло дважды: глубина воды была достаточной, чтобы не разбиться о дно, но недостаточной, чтобы утонуть, так как плавать там было решительно невозможно, и я почти сразу опустился на дно, скорее выходя, чем выплывая на берег. Чудовище, по всей видимости, решило оставить попытки сделать меня своей добычей, потому что я больше не мог ни разглядеть его, ни услышать его присутствия. Уповая на милость богов, какие только существовали в этом мире, я стал искать путь обратно. Меня окружало смрадное грязное море с одной стороны и неприступные скалы с другой. Позади до горизонта картина не менялась, и я понял, что идти можно только вперед, и если есть какой-то выход из этого мира, то он должен быть в городе, путь к которому теперь был еще дальше, чем раньше. То и дело я натыкался на отдельные светящиеся грибы, а то и целые грибницы. Стоило задуматься, что именно здесь, среди них мое чувство тревоги и ощущение незримых наблюдателей усиливалось стократно, но я был слишком уставшим для этого. Прошло достаточно много времени, часов пять или, может быть, восемь, и я, уставший и изможденный, снова был у подножия лестницы, ведущей к городу. Но, прежде чем вступить на нее, я остановился и огляделся, потому что увидел то, чего не заметил в самый первый раз, оказавшись там. Видимо, глаза мои достаточно привыкли к сумрачной темноте этого мира, потому что я вдруг разглядел, что опоры, державшие лестницу, — это резные колонны, подобно тем, что можно встретить до сих пор в некоторых старинных зданиях. Я отошел от своего маршрута, ведомый любопытством, хоть и понимал прекрасно, что любое продление может выйти мне боком. Но устоять перед искушением рассмотреть их было сложно, они словно притягивали меня. Приблизившись к колоннам, я испытал странное чувство, будто знаки, вырезанные на них, мне знакомы, хоть я и могу поклясться своей головой, что никогда не видел ничего подобного. Поймите меня правильно, мне доводилось работать с разными языками, некоторые из них были весьма редкими или даже давно умершими, и поэтому я практически уверен, что язык, которым были исписаны колонны, совершенно не похож на земные языки. И тем не менее этот язык был мне знаком. К величайшему своему удивлению, я понял, что могу прочитать то, что там написано, хоть и не могу перевести это: смысл написанного был от меня далек. Не теряя времени даром, я записал все звуки, что смог воспроизвести, и лишь после этого почувствовал, как гипнотическая сила этого места ослабила свою хватку. Я сумел отойти от колонн на достаточное расстояние, чтобы не бояться, что они снова начнут манить меня к себе, и лишь после этого вернулся к лестнице, испытывая огромное облегчение. Уже много позже, находясь в нашем с вами мире, я разобрал написанное. Это оказалось необычайно сильное и довольно полезное заклинание, которое я немедля испытал в деле. Что ж, надо сказать, какую-то пользу можно извлечь даже из иной передряги. И все же в тот момент я был готов пожалеть о том, что прервал свой маршрут, ведь путь наверх предстоял неблизкий, а я был уже порядочно истощен и измотан. Та еда, что была у меня с собой, оказалась почти непригодна к пище после купания в море, а пробовать местную еду и питье у меня не было никакого желания, даже если бы они мне попались. Но пути назад уже не было, поэтому я просто шел вперед, стараясь особо не думать о том, что случится, если мне не хватит сил дойти до города. Я шел и шел, наверное, вечность. Это было ужасно медленно, словно во сне. Иногда мне казалось, что я раздумываю целый час, прежде чем сделать новый шаг. Возможно, так оно и было. В другое время мне казалось, что воздух вокруг становится слишком разреженным, словно в горах, и что я скоро не смогу им дышать, от чего меня охватывали отчаяние и паника, но потом и это проходило. Единственное, чему я был рад, так это тому, что нет солнца. Если поначалу темнота пугала меня, то во время подъема я оценил ее в полной мере: идти под палящими лучами, изнывая от жары, было бы гораздо сложнее. Один раз мне показалось, что силы покинули меня окончательно. Я сел на ступени, но сознание стало покидать меня, и я не удержался, завалившись опасно близко к краю, головой примостившись прямо на очередной светящейся грибнице, которые сопровождали меня на всем моем пути тем чаще, чем ближе я был к вершине горы и к городу. То, что случилось дальше, можно списать на краткий миг сна, но я все же склонен считать это реальностью. Едва моя голова коснулась грибницы, как я ощутил присутствие в своих мыслях чужого разума, заполнившего мою голову мириадом образов и видений, не принадлежавших нашему миру. Вторжение было таким мощным, что я мгновенно очнулся и ощутил в себе силы не только подняться, но и пойти дальше, с каждым шагом лишь ускоряясь и стремясь как можно быстрее покинуть эту лестницу, где за каждой ступенью, за каждым пролетом тянутся длинные тонкие грибные ножки, внимательно изучающие меня. Теперь я знал, откуда взялось это тревожное чувство, но лучше мне было вовсе не знать этого, ведь теперь эти образы не покидают меня ни днем, ни ночью... На этом Декстер прервал свой рассказ, чтобы жестом потребовать чью-то непочатую кружку пива. Никто раньше не видел, чтобы Декстер пил пиво. По правде говоря, никто вообще не видел, что именно Декстер пьет, но то, что в вычурном железном бокале, который он всегда приносил с собой, отнюдь не пиво и даже не ром, не вызывало сомнений. Такие напитки по нраву людям простым, без изысков. Но маги не пьют пиво, маги вообще не пьют и не едят ничего из того, что подходит обычным людям, это все знают. Однако в этот раз Декстер пошел против своей природы, осушив кружку до дна и потребовав еще, а потом и еще. Лишь после третьей кружки он вернулся к рассказу, ни капли не захмелев, что в очередной раз подтверждало, что маги — очень необычные люди. — Итак, на чем я остановился? Ах да, конечно. Лестница. Сколь бы длинной она ни была и сколь бесконечным ни казался мне мой путь, но спустя много часов, когда стало казаться, что сил у меня не хватит даже на один-единственный шаг, я вдруг понял: что-то изменилось. Я больше не стоял на твердой каменной поверхности ступеней, теперь у меня под ногами были мелкий щебень и песок, а лестница осталась позади, теряясь во мгле и тумане. Это придало мне сил, чтобы прибавить скорости и в несколько шагов, что казались мне вечностью, достигнуть огромных ворот, ведущих в город. Я настолько потерял себя от радости и облегчения, что просто сел на землю там, где начиналась каменная мостовая, и лишился последних крупиц сознания. Нельзя назвать это сном, скорее это было беспамятство, из которого я то и дело вырывался в жадные лапы видений, что настигали меня с тех пор, как в голову мою проник грибной разум, но сил на то, чтобы бороться с ними, у меня уже не оставалось. Не знаю, сколько я проспал, может, час, может, десять часов. Но проснулся я вновь от этого мерзкого чувства, как будто за мной внимательно наблюдают сотни глаз. Я огляделся. Ни грибов, ни других существ поблизости не было, но тревога не покидала меня, и я решил продолжить свой путь, тем более что силы мои значительно восстановились. Я чувствовал, что могу идти дальше хотя бы еще какое-то время, пока окончательно не стану слаб и беспомощен. Город, что открылся моему взору, когда я миновал ворота, был настолько грандиозен, что мне не хватит слов, чтобы описать его величие. Огромные стройные башни из черного камня уходили в небо и терялись в облаках, таким образом создавалось впечатление, будто я нахожусь в древнем первобытном лесу из камня, это чувство заставляло меня трепетать. Странно, но ни на одной из башен, служивших, по всей видимости, домами, не было окон. Двери, впрочем, тоже видны были далеко не везде. Вокруг не было ничего, что могло бы указывать на то, что город обитаем. Он либо был покинут, либо мертв, причем случилось это уже очень давно, о чем говорили мне камни мостовой, так сильно занесенные землей и пылью, что не всегда можно было определить по ним дорогу. Я шел по городу, и тишина вокруг угнетала меня. Не в силах справиться с тревогой, я стал ломиться во все двери, что встречались мне на пути, но они были заперты. Лишь однажды мне повезло: я почувствовал, как дверь дрогнула, когда я изо всех сил потянул ее на себя. Возможно, от старости ее петли проржавели и ослабли, и мне удалось спустя лишь немного времени расшатать их достаточно, чтобы они позволили мне снять дверь. Проход был открыт. Но что ждало меня там? Я был настолько истощен и измучен путешествием, настолько ослаб без еды и питья, что не испытывал ни капли страха, входя в темное сырое помещение башни. Внутри она выглядела еще больше, чем снаружи. Я словно попал в одно из тех древних сооружений, что в нашем мире давно превратились в развалины. Все в башне было покрыто толстым слоем пыли и какой-то липкой грязи, возможно, копоти. Я не обнаружил там каких-то предметов обихода и жилых комнат: те, кто покинул это место, явно не торопились, когда уходили. Первый этаж по высоте своей был огромен, но второй оказался еще выше и еще пустыннее. Ни стульев, ни шкафов, ничего, что могло бы дать подсказку, как выглядели обитатели этой башни. На третьем этаже, еще более огромном и пустом, я увидел целую вереницу картин, висевших по двум стенам друг напротив друга, но из-за пыли и грязи не смог разглядеть, что на них изображено. Возможно, это к лучшему... Четвертый этаж неожиданно оказался лабораторией. Не знаю, какие причины заставили обитателей башни оставить ее практически нетронутой, но тем не менее она выглядела так, будто ее владелец вот-вот вернется, и от этого, конечно же, было не по себе. Я прошел вдоль столов, отмечая, что они немного выше и глубже, чем мы привыкли видеть на земле, рассмотрел длинные вытянутые колбы с жидкостями и порошками, которых не коснулась печать времени, но не решился их трогать, прекрасно представляя, к чему это может привести. Когда я уже собирался покинуть лабораторию и продолжить свой путь, взгляд мой наткнулся на одну из полок, нависавших над столами. Сначала мне показалось, что сосуды на них сделаны из металла, настолько они были блестящими и непрозрачными, но потом я догадался взять один из них в руки и обнаружил, что он просто покрыт все той же липкой копотью. Мне удалось оттереть сосуд полой плаща и рассмотреть, что в нем хранилось. О, боги, лучше бы мне было не делать этого! Потому что в сосуде этом хранилось не что иное, как человеческий мозг, похожий на те, что есть в голове каждого из нас, даже старины Пита. Но хуже всего было то, что мозг этот не просто лежал, будучи помещенным в жидкость, нет, он дрожал и пульсировал! На боковине сосуда я обнаружил неисправный тумблер, который переключался между двумя положениями, и гнездо, предназначенное, видимо, для того, чтобы подключать сосуд к какому-то аппарату. Но меньше всего на свете мне хотелось в тот момент выяснять, что все это значит. Дрожащими руками я поставил сосуд на место и посмешил покинуть помещение по лестнице, ведущей на следующий этаж. Будет глупцом тот, кто посмеет обвинить меня за это в трусости! Следующий этаж был так же пуст, как первые три, и лишь в углу его у стены лежало нечто, по размерам не превосходившее обычную книгу. Я подошел ближе с тревогой и опаской, еще не успев забыть печальный урок своего любопытства, и понял, что это какой-то механизм. Взяв его в руки и тщательно изучив, я понял, что у него есть нечто, напоминающее дуло, и нечто, похожее на спусковой крючок. По всему выходило, что это какое-то оружие, и я был готов опробовать его прямо там, но вдруг почувствовал, что все вокруг пришло в движение. Стены и пол задрожали так, словно снаружи исходили какие-то очень мощные колебания. Если бы у здания были окна, я бы знал это наверняка, а так мне пришлось броситься вниз, опасаясь в любой момент быть погребенным под обрушившимися стенами башни. Странный прибор, впрочем, я не оставил — какой-никакой, а это трофей. Не знаю до сих пор, был он причиной колебаний или это простое совпадение, но когда я выбежал на улицу, то обнаружил, что поблизости начинают открываться врата. Это зрелище, достойное картины какого-нибудь безумного художника, вы знаете? Они словно прорывают ткань реальности изнутри, так, что мир вокруг врат выворачивается наизнанку и сминается, подобно листу бумаги, а потом разворачивается обратно. Когда врата перестали расти, я рискнул подойти ближе и почувствовал, как меня затягивает внутрь. Одновременно с этим я успел заметить, как с разных концов города в сторону врат тянутся темные тени, на глазах обретая объем и превращаясь в ужасных уродливых монстров, но тут врата закрылись, выталкивая меня в наш мир, и все закончилось. Ритуал запечатывания я проводил уже практически в бессознательном состоянии, потому что по возвращении обратно все силы, что поддерживали меня в ином мире, окончательно иссякли. Но главное было сделано: я избавился от врат и получил ценный опыт, хотя плата за него была, конечно, весьма ощутимой. Декстер замолчал и посмотрел на своих слушателей. Профессор все это время делал пометки в толстом лохматом блокноте, который вытащил из недр своей бездонной сумки, и теперь листы блокнота были покрыты ровными рядами текста с редкими зарисовками. Диана Стэнли, напротив, за время рассказа ни разу не шевельнулась и лишь следила за Декстером своими огромными испуганными глазами с каким-то болезненным интересом, нервно кусая губы. Остальные посетители таверны глазели на него кто с любопытством, кто с недоверием, словно прикидывая, сколько в его истории было правды, а сколько вымысла. Даже бродяга Пит на время отложил бутылку и лишь вяло раскачивался на стуле, превратившись в довольно заинтересованного слушателя. — Вам кажется, что моя история — вымысел? Готов биться об заклад, сейчас каждый из вас думает что-то вроде "красиво брешет, пройдоха". Это ваше право. Я понимаю, моя история не очень похожа на ту, что можно было бы напечатать в газете, но спросите у мистера Симонса, когда встретите его в следующий раз, сколько из его фотографий попадает в печать? Есть вещи, которые не рассказывают и тем более не показывают в газетах. Моя история именно из них. Подумайте сами, черт возьми, каждый из вас хоть раз за последний год встречался с чем-то потусторонним. Сколько историй о монстрах, вылезающих из сливов в ванной и живущих на чердаке, вы слышали? Или даже, быть может, сами рассказывали? Но все привыкли, все считают это нормальным. Чем же история про иной мир, в котором никогда нет света и обитают разумные грибы, отличается от истории про тварь с рогами на голове, которая сожрала недотепу из банка на прошлой неделе? Забегаловка молчала. Молчал даже вечно болтливый Пит. Молчали и остальные. Каждому хотелось сказать что-то умное или грубое, но никто не решался. Есть вещи, в которые не хочется верить, потому что вера эта подобно червю будет грызть тебя изнутри, пока не сведет с ума. А есть вещи, которые просто происходят с тобой каждый день, и тебе не нужно верить в них, чтобы знать: просто они существуют. Вот и вся разница. — Ну что ж, вижу, мне пора. Всего вам хорошего, господа, спокойных снов и крепких нервов. Декстер резко поднялся со своего места, подхватил трость и коснулся полей шляпы в прощальном жесте, но потом задержался, чтобы суетливым движением вынуть из нагрудного кармана свою карточку и бросить ее на стол перед профессором. — Вы выглядите единственным разумным человеком здесь. Если надумаете поговорить про врата, найдете меня по этому адресу. И с этими словами вышел прочь. Возобновился обычный для забегаловки разговор, каждый как мог стремился перебить послевкусие этого вечера, но под конец, когда все стали расходиться, Диана вдруг заговорила, обращаясь как будто даже не к профессору, а куда-то в пространство между ними. — А ведь я вспомнила, почему мир, о котором рассказывал этот человек, показался мне смутно знакомым. На одном из собраний Ордена, давно, еще до первых наплывов монстров, один полубезумный старик, который, по слухам, был в высших жрецах в погибшем городе, начал говорить о мире, в котором на небе три луны и совсем никогда не восходит солнце. "Этот мир — высшая благодать для нас", — говорил он, и многие относились к его словам с особым трепетом. Он рассказывал, что в том мире живут существа гораздо умнее и достойнее, чем мы, и если мы будем следовать их заветам и помогать им, однажды они заберут нас туда. "Но не целиком, конечно, зачем нам эти бренные оболочки? Туда отправится самое важное, что в нас есть: наш разум и дух", — говорил он, и тогда я не смогла понять смысл его слов, а после и вовсе забыла о них. Но сейчас... Тот мозг в стеклянном сосуде... Кажется, я знаю, что он имел в виду. Она посмотрела на профессора, ожидая не то поддержки, не то насмешки, но он лишь ободряюще похлопал ее по плечу. — Я понимаю, о чем вы говорите. Это место было описано в одной из старых рукописей, расшифровкой которой занимался мой хороший знакомый, профессор Адамс. К сожалению, в последние месяцы связь между нами прервалась по непонятной для меня причине, но из прежних его писем я успел получить немало информации о древних мирах, которые так или иначе, если верить рукописи, связаны с нашим миром. Один из этих миров он называл царством Юггота. Он писал о пришельцах, которые, согласно рукописи, ищут на нашей планете некие минералы и другие ископаемые, чтобы потом вернуться с ними обратно в свой мир трех лун, навсегда погруженный во тьму. Так они и ушли, не прерывая беседу, и многие из тех, кто еще оставался в забегаловке, вздохнули с облегчением. Боб Дженкинс, этот вечный брюзга, который в своей жизни любил только две вещи — деньги и большие деньги, — сплюнул им вслед и подытожил: — Придумают же такое.