Грани

— Добрый день. Вы позвонили самаритянам. Я Элис, чем я могу вам помочь? — … — Алло? — Я… Добрый день. Вы… Я спортсмен, и у меня проблемы. Каждый апрель в Шеффилде начиналось настоящее сумасшествие. Стальные шары на театральной площади внезапно переставали символизировать местную сталелитейную промышленность — в апреле каждый житель, глядя на них, тут же вспоминал, что скоро, совсем скоро начнётся чемпионат мира по снукеру. Однажды какой-то местный скульптор даже предложил соорудить в центре площади огромный кий, для большей символичности. Кий должен был находиться рядом с самым крупным шаром, стоять вертикально, и выглядел достаточно непристойно, чтобы городские власти зарубили инициативу на корню. Но и без этого от снукера весной было никуда не деться. Центр города украшали плакаты, зазывающие зрителей на матчи, все рекламные щиты были обклеены тартаном «Хайленд спрингс», местный телеканал крутил нарезку из самых лучших ударов и самых дурацких ошибок, которые может совершить снукерист. Наверное, только до окраин не докатывался снукерный бум — но даже здесь, в клубах, которые каждый вечер были полны рабочими, отдыхающими после смены, стучали бильярдные шары и шли жаркие споры. И основной предмет спора каждый год был одним и тем же — кто же в этот раз станет чемпионом. Ставили в основном на Хиггинса. Давно пора ему было стать двукратным, и, по общему мнению, 2001 год будет его. Другие настаивали, что чемпионом будет Хендри. Владелец одного из пабов вывесил у себя в витрине футболку с надписью «Хендри Восьмой» и обещал всю ночь после финала поить посетителей за свой счёт, если восьмой титул Хендри всё же покорится. Но о ком бы ни заходила речь, разговор неизменно скатывался на Ронни О’Салливана. Он гений, ему давно пора стать чемпионом мира — говорили фанаты. Потому и не станет, что гений — возражали скептики. Чемпионами не становятся на одной гениальности, нужна дисциплина, нужно выдерживать долгие нудные сессии. У Ронни есть всё, кроме терпения, его никогда не хватит на самый длинный в году турнир. Ронни перфекционист, и это его подводит — рассуждали эксперты. Он хочет быть идеальным, но нельзя сыграть шестнадцать идеальных сессий подряд. Даже Хендри, даже Дэвис, даже Риардон в свои лучшие годы могли провалить часть матча, но выиграть всё равно, потому что понимали, что нельзя всегда быть совершенством. Ронни не умеет этого. Поэтому и в этом году он не станет чемпионатом мира. И это будет потерей для снукера, соглашались все. Самый талантливый игрок в истории, который так и не смог выиграть самый главный титул — в этом есть нечто драматичное, не правда ли? В снукере любили драмы. Не случайно чемпионат мира проходил на театральных подмостках, на той же сцене, где ставились шекспировские трагедии и современные мрачно-депрессивные пьесы. Так что история Ронни О’Салливана нравилась всем. Ему сочувствовали, но и наслаждались его сражениями с собой самим — и его неудачами тоже. Так люди наблюдают за автокатастрофой, не в силах отвести глаз, следят за скандальным разводом соседей или очередным бесконечным сериалом по телевизору. Так наблюдали за тем, как Алекс Хиггинс уничтожает себя на глазах у всех, так следили за Джимми, проигрывающим очередной финал чемпионата мира. И теперь с тем же интересом все ждали, как их наследник, новый «народный чемпион», раз за разом оступается в шаге от цели. Все знали, что Ронни уже в Шеффилде, сидит взаперти в гостинице и непонятно, тренируется или нет, готов играть или выйдет на первый матч только для того, чтобы безропотно сдать его сопернику. Всякое бывало. Букмекеры потирали руки, принимая ставки на Ронни, и планировали прибыль. Фанаты Ронни запасались успокоительным, а те, кто терпеть его не мог, предвкушали очередной провал. Словом, все были готовы к турниру. В Крусибле демонтировали сцену и собирали столы, разворачивали рулоны зелёного сукна, перетаскивали ящики с минеральной водой и наскоро переоборудовали гримёрки под раздевалки игроков. В зимнем саду собирали подиум и прокладывали рельсы для камер. В пабах пополняли запасы пива и срочно нанимали дополнительный персонал, в отелях готовились к наплыву туристов, таксисты присматривали стоянки поближе к Крусиблу. Казалось, сам город прихорашивался, зеленел свежей листвой и распускался цветами на клумбах, готовясь блистать на телеэкранах всего мира. В одном из пабов уже видели Стива Дэвиса, на какой-то улице заметили спешащего по своим делам Пола Колиера, в отеле на главной площади поселился Дэвид Вайн, недалеко от «Лицеума» пристроился автобус техников Би-Би-Си, а сами техники делали выручку ближайшему Макдональдсу, поглощая литрами кофе и заедая его гамбургерами. «Выиграет Хиггинс!», можно было услышать в салоне автобуса. «Точно Хендри», спорили в очереди в супермаркете. «Ронни, в этом году только Ронни!», настаивал какой-то энтузиаст у газетного киоска на театральной площади. Шеффилд ждал самого главного события весны. Даже те, кто терпеть не мог снукер, смирились с мыслью, что до первых выходных мая ни о чём другом говорить в городе не будут. ___________________ «Кто же будет новым чемпионом мира? Сможет ли Джон Хиггинс стать первым игроком, преодолевшим проклятие „Крусибла“? Удастся ли Мэттью Стивенсу завершить сезон победой на главном турнире? Или титул наконец-то покорится Ронни О’Салливану? Нас ждут захватывающие шестнадцать дней, полных настоящей драмы.» Evening Standard, 20.04.2001 ___________________ — Это всё не первый год. Я справлялся, хреново, конечно, пробовал наркотики даже — травку, ничего такого, но я спортсмен, нас проверяют на допинг. Алкоголь тоже, но он только глушит мысли, а утром снова просыпаешься… Я устал. Само собой, внимание доставалось далеко не всем. За чемпионами бегали фанаты с фотоаппаратами и ручками наперевес, требовали фото и автографов, желали удачи и даже давали советы по игре. Даже иногда стоящие — Стив Дэвис однажды послушался какого-то дедка, утверждавшего, что он ведёт руку не так на кручёном ударе, и не прогадал. А ведь казалось бы, чему может научиться шестикратный чемпион мира у того, кто и разу не держал кий в руках? Энтони Хэмилтон на подобное не рассчитывал. Он был одним из тех, кто проскальзывал в двери Крусибла незамеченным. Фанаты, вечно ожидающие у сценического входа, не обращали внимания на кудрявого молодого человека с бородкой и усами, делавшими его похожим на благородного разбойника из приключенческого романа. Конечно, у него были болельщики, но Энт привык, что на улице его не узнают. Да и, если быть совсем честным, он не очень желал славы, которая обрушивалась на голову суперзвёздам. Глядя, как Хендри, нацепив на лицо дежурную улыбку, фотографируется с фанатами, пока его ужин остывает на столе, он даже немного сочувствовал более успешным коллегам. Вот только подобная известность была дополнительным бонусом к самому важному — к титулам. А с ними-то у Энта и не ладилось, и к нему уже начинал цепляться ярлык самого талантливого игрока, который так и не смог ничего выиграть. Этот эпитет упоминался так же часто, как и его прозвище — «Шериф Поттингемский». И если своё игровое имя Энт любил — звучало оно красиво, куда лучше многих, да и к образу подходило, то от звания неудачника он бы с удовольствием избавился как можно скорее. Только не получалось. На тренировочном столе все профессиональные игроки — гении, набивающие по пять максимумов в день. А вот попробуй воспроизвести эту форму во время матча, когда от каждого удара зависит, пройдёшь ты дальше или нет — и вот тут разница между гениями и такими, как Энт, вставала во весь рост. Таланта ему было не занимать, но что-то не клеилось. Он обращался к разным тренерам. Его технику разбирали по косточкам и собирали снова, не находя никаких проблем. Его выбор ударов анализировал сам Терри Гриффитс, и так и не придумал, что стоит изменить. Ему советовали сходить к психологу, к известному шеффилдскому экстрасенсу, изучать дианетику, познавать истины буддизма, или просто забить и не париться. Последний совет был от Марка Уильямса и очень в его духе — но Марку с его полным шкафом кубков легко было говорить. Так что всякий раз, когда аналитики Би-Би-Си заводили шарманку про Ронни О’Салливана и его до сих пор не выигранный чемпионат мира, Энт чувствовал себя в хорошей компании. Быть таким же неудачником, как Ронни, было лучше, чем быть просто неудачником. Конечно, масштаб их трудностей был не сопоставим, но Энт подозревал, что Ронни вся эта болтовня доставала не меньше, чем его. Но Ронни как раз не парился, продолжал выигрывать кубки и творить невероятное на столе, и в целом был неплохим парнем, когда на него не находило. Энт с удовольствием перекидывался с ним парой фраз, когда приходилось сталкиваться, да и тренироваться с ним было… По крайней мере, полезно. Когда ещё выпадет случай посмотреть вблизи на игру настоящего гения? А только смотреть обычно и оставалось, на тренировках Ронни не промахивался. Словно призванный этими мыслями, О’Салливан появился в тренировочном зале внезапно. Он просочился — другого слова и не подобрать — сквозь боковую дверь, пробрался внутрь по стенке и оказался у стола, за которым Энт только собирался начать новую партию с самим собой. — Вспомнишь чёрта, он и появится, — поприветствовал его Энт, делая приглашающий жест. Тренировка всё равно не ладилась, и идея дружеского спарринга казалась даже заманчивой. Заодно и способ отвлечься от ненужных мыслей. — Привет, — пробормотал себе под нос Ронни и вытащил первый попавшийся кий из подставки. Долбаный гений, способный играть прошедшим через десятки рук дешёвым кием, шваброй и чем угодно ещё. — До восемнадцати? — предложил Ронни. — Если у тебя есть время… Энт планировал посидеть с приятелями в пабе, но это могло и подождать. Всё-таки он профессиональный игрок, тренировки на первом месте и всё такое. — Давай, — ответил он. Игра не заладилась. Не то сукно на столе было недостаточно хорошим, не то температура слишком низкой, но игра не шла. Энт даже залез под стол, чтобы посмотреть на термометр, и искренне удивился, что всё в порядке. Матч не получался. Ронни торопился, совершал самоубийственные удары, подставлял шары, бросался на каждую ошибку Энта и забивал фантастические по сложности шары, чтобы промахнуться на чём-нибудь элементарном. И всё равно умудрялся строить невероятные по красоте брейки. Долбаный гений. Но игра не шла. Ронни разбил, поставив два красных вокруг чёрного, но не довёл биток до борта. Энт попробовал отыграться, не рассчитал силу удара и подставил биток к болкерной линии. Ронни забил — прямо по центру, идеальный дальний, но оказался без выхода. Сыграл нереальную резку на жёлтом, удивлённо покачал головой, когда забил, и стал выцеливать самый сложный из стоящих на игре красных. Энт не сомневался, что он забьёт, и так и вышло, но идеальным выходом на чёрный Ронни не воспользовался и принялся примериваться к синему, который, на взгляд Энта, не игрался ни в одну из шести луз. Но Ронни попробовал — и опять попал, но остался без выхода, с битком, стоящим вплотную к нижнему борту. Энт на его месте поставил бы снукер за заманчиво стоящими рядом коричневым и розовым. Но Ронни, почти не целясь, наклонился над столом и сыграл плант в дальний угол. И Энт не удивился бы, если бы и эта выходка увенчалась успехом. Но красный закачался над лузой и повис над ней. Ронни с размаху швырнул кий на стол. — Энт, я не могу больше. Он выглядел… не то больным, не то насмерть уставшим. Неудивительно, подумал Энт, со всей этой шумихой ещё до начала турнира заработать себе нервный срыв — пара пустяков. Особенно если ты долбаный гений. — Вижу. Ты в порядке? Ронни дёрнул головой. — Я просто больше не могу. ___________________ «Ронни О’Салливану потребовалось чуть больше получаса, чтобы выиграть вторую сессию матча с Энди Хиксом и пройти в следующий раунд. Более того, своей игрой Ронни убедительно продемонстрировал, что его не случайно считают главным фаворитом турнира, несмотря на то, что, по его словам, он готов навсегда расстаться со снукером даже в том случае, если выиграет кубок. „Я чувствовал себя совершенно опустошённым после проигрыша в Шотландии, — рассказал Ронни в недавнем интервью каналу Би-Би-Си. — Я не желал даже подходить к столу. Я почти не тренировался“. И эта тактика дала желаемый результат — в матче первого круга Ронни выглядел расслабленным и отдохнувшим. Тревожный знак для его соперников!» The Guardian, 26.04.2001 ___________________ — Мне посоветовали сходить к психологу. — И что он сказал? — Они очень много говорят. Разное. Но ничего не помогает. За окном сияло радостное утреннее солнце. Оно высушивало лужи на асфальте, золотило кроны деревьев и согревало спешащих по своим делам прохожих. Дэл скинул куртку и полной грудью вдохнул весенний воздух. Утро получилось суматошным, но это было даже к лучшему — он терпеть не мог бездельничать. Сейчас, на турнире, он был в своей стихии. Он налаживал отношения с персоналом отеля, шутил с журналистами, узнавал последние новости обо всех игроках, заказывал еду, мотался ночью за сигаретами и завёл дружбу со всеми таксистами в радиусе пяти миль от гостиницы. Словом, делал всё, что должен делать менеджер, чтобы помочь своему подопечному выиграть турнир. Подопечный Дэла спал. Лучи яркого солнца, пробивающегося сквозь щели в занавесках, его не разбудили. На громкий стук в дверь он не отреагировал тоже. Укрывшись с головой, Ронни спал беспробудным сном. На ковре у кровати валялась бутылка из-под водки. Дэл водрузил на стол принесённый поднос с завтраком и бесцеремонно стащил с Ронни одеяло. — Пора вставать, — громким голосом пропел он и для надёжности ткнул Ронни кулаком в плечо. Ронни открыл глаза. Дэл привычно отметил расфокусированный взгляд, складку между бровями и потерянное выражение лица. Похмелье тому было виной или хандра, заставляющая Ронни раз за разом лезть в бутылку, Дэл не знал, да и разбираться не собирался. Его дело было помочь. Для Дэла проблемы существовали только затем, чтобы их решать. И депрессия, с его точки зрения, мало чем отличалась от сломанного обогревателя в гостиничном номере — можно сидеть, мёрзнуть и ничего не предпринимать, а можно встать с кровати и найти человека, который всё исправит. А если сам Ронни предпочитает упиваться своей хандрой и ничего не делать, что ж, на это у него и есть менеджер. — Вставай. Умывайся. Завтракай, — скомандовал он, не давая Ронни времени опомниться. — Мы едем к доктору Ходжесу. Доктор оказался на удивление адекватен. Никакой ереси про левую руку, отца, сексуальные девиации и луну в четвёртом доме. Доктор Ходжес оперировал исключительно научными терминами, рассказывал про гормоны и стадии депрессии — Ронни кивал и выглядел заинтересованным, и Дэл в очередной раз поздравил себя с тем, что сумел затащить Ронни к врачу. Пора было решать следующую проблему — тренировки. Дэл принялся разыскивать в записной книжке номер менеджера клуба. ___________________ «Ронни О’Салливан вышел в четвертьфинал после блестящей победы над Дэйвом Харолдом. Но, несмотря на великолепную игру, он по-прежнему не считает, что может победить на турнире. „Я просто выхожу и делаю, что могу“, говорит Ронни в ответ на вопросы о собственных перспективах. Дэйв Харолд придерживается иного мнения. „Ронни невозможно остановить. Даже Хендри и Хиггинс не смогут ничего противопоставить игроку, который находится в такой форме. Ходят слухи, что у Ронни какие-то проблемы, но если это и правда, на его снукере это не отражается. Сейчас он однозначно лучший“.» The Telegraph, 28.04.2001 ___________________ — Рассказывал мне, что я на самом деле болен. Как, знаете, это не просто хандра и всё плохо, а у меня что-то не так с… гормонами, кажется, так он говорил. Не хватает каких-то веществ, и это можно вылечить, и я буду жить как нормальный человек. Только играть в снукер на этих таблетках я не смогу, а так всё будет нормально. И сразу они всё равно не помогут. Я сказал, что не буду их пить. — И врач… — Я вообще сначала хотел выкинуть их, но потом подумал… Знаете, я хочу покончить с собой. Только я боюсь, это же больно, умирать — но я думал о том, как можно себя убить, чтобы было не очень больно. Если бы таблетки помогали от этого, я бы начал их принимать. Наверное. Стивен задумчиво крутил в руках пульт от приставки. Спать не хотелось, играть в одиночку не хотелось тоже, но Марк проводил весёлый вечер в пабе, а Ронни… Ронни не отвечал на звонки. Расстраивает это его или радует, Стивен не понимал. Их последняя попытка поиграть в гонки в перерыве между матчами закончилась разговором, от воспоминаний о котором Стивена до сих пор передёргивало. Азартно обдирая ярко-алые крылья своей «Феррари» об небрежно прорисованные отбойники, Ронни рассуждал о способах умереть. — Главное, чтобы быстро и безболезненно, так ведь? — всё время повторял он. Стивену очень не нравился возбуждённый блеск в его глазах. — Вот топиться, например, это страшно и ощущения отвратные, как описывают. И долго. — И труп отвратно выглядит, — добавил в тон ему Стивен. Ронни закивал и дёрнул джойстиком, заставляя машину на экране впечататься в толстую стену из покрышек. — Ага. Вот на машине разбиться, другое дело. Не успеешь понять, что к чему, не то что почувствовать. Правда… — он помолчал, — можно же и не насмерть. А остаться инвалидом там, лежать овощем. Бррр. С крыши спрыгнуть? — Тоже не гарантия, что сразу умрёшь, и страшно, — возразил Стивен. Ему не нравился этот разговор, но пусть лучше Ронни говорит, чем в самом деле пойдёт прыгать с крыши — так он думал, глядя на несущуюся по экрану красную машину. — Страшно, — согласился Ронни. — В том и хрень, что страшно. Напиться перед этим, чтобы… — И представь, чего ты наворотишь, столько выпив, — разбил и этот аргумент Стивен. Ронни покивал и погрузился в свои мысли. Ту гонку Стивен выиграл. Победа в споре, как он надеялся, тоже осталась за ним — по крайней мере, про самоубийство Ронни больше не заговаривал. Но и на звонки не отвечал. Впрочем, не только Стивену. ___________________ «О’Салливан обеспечил себе место в полуфинале, окончательно сломив сопротивление Питера Эбдона. Несмотря на то, что последняя сессия начиналась со счёта 12-4 в пользу Ронни и до победы ему оставался всего лишь один фрейм, Эбдон вышел к столу, настроенный на борьбу, и сумел взять первые два фрейма. Но Ронни не сдался, и брейк в 50 очков помог ему оформить победу в матче. Это хороший знак для болельщиков О’Салливана, который отличается психологической нестабильностью и уже не раз проигрывал матчи, ведя в счёте с большим преимуществом. Но в этом году Ронни выглядит сосредоточенным и уверенным в себе, и неважно, кто окажется его соперником по полуфиналу — Джо Свейл или Патрик Уоллес, — Ронни однозначный фаворит. Но сам О’Салливан не хочет рассуждать о шансах на победу. „Я снова возьму кий в руки лишь за полчаса до следующей игры, — говорит он. — Выиграю я или нет, кто знает. Нам остается только подождать и проверить“.» Sheffield Telegraph, 2.05.2001 ___________________ — Я чувствую себя какой-то чёрной дырой. Не могу ни с кем общаться — ну или со мной никто общаться не может, не знаю, как правильнее сказать. Мне стоит прийти в компанию и посидеть пять минут, чтобы убить всем настроение. Я не специально. Просто… Я не хочу никого видеть. — Мудак он, вот он кто. Кен откинулся на спинку стула, прислушиваясь к разговору за соседним столиком. — Слышал, что он наговорил Мэтту? Вчера, тренировались вечером… А, ты же Джин водил в кино. И как, удачно сходили? Раздался взрыв смеха и стук пивных кружек. Кен вздохнул — по крайней мере, они поменяли тему. Вчера Ронни наговорил Мэтту откровенной чепухи. Мэтт предсказуемо обиделся. Утром весь Крусибл, от пресс-центра до главной студии, обсуждал и осуждал очередную выходку, и с выражениями не церемонились — слишком невыносимым был Ронни в последние дни, чересчур, нарочито невыносимым. Он сидел затворником у себя в номере, появлялся редко, а когда появлялся — тут же начинал старательно портить настроение всем, кто оказывался неподалёку. Говорил резкости, нарывался на ссоры, после чего утверждал, что его неправильно поняли, и делал вид, что ничего не произошло. Или просто сидел в углу с мрачным видом, таким, что от одного взгляда на него становилось тошно. Журналисты «Сан» и «Ньюс оф зе ворлд» довольно потирали руки и по крупицам собирали слухи для статей. Дэл Хилл смеялся, балагурил и сглаживал как мог острые углы. Кен… беспокоился. Ронни давно уже был взрослым человеком и благополучно — более или менее — справлялся со своей жизнью сам. А Кен предпочитал не вмешиваться в чужие дела, когда его об этом не просили. Но не мог прогнать беспокойство — и глухое раздражение, когда кто-нибудь снова заводил разговор о Ронни. Пересуды были неизбежны. Беспокойство тоже. — Как тебе последний ронов выбрык? — за столик к нему подсел Питер со стаканом сока и странного вида гамбургером. От еды исходил резкий запах пряностей. — Давай не будем обсуждать то, чего не знаем, — ответил Кен резче, чем собирался. Он устал от этих разговоров. ___________________ «Ронни О’Салливан не в первый раз демонстрирует неоднозначное поведение, и этому давно уже не удивляются ни болельщики, ни игроки. Но на игре Ронни это не сказывается. Полуфинальный матч с Джо Свейлом в очередной раз показал, что О’Салливан имеет все основания претендовать на звание нового народного чемпиона, как Алекс Хиггинс и Джимми Уайт. Но, в отличие от Джимми, уже в этот понедельник Ронни может завоевать титул чемпиона мира. До победы ему остался один матч. „Я удивлен, что так долго шел к своему первому мировому финалу, — сказал Ронни после матча. — Наверное, сумей я удержать форму, которая была у меня в 16 лет, я давно бы был многократным чемпионом. Но сейчас я должен смотреть вперёд и попытаться выиграть финал. Самое худшее, это смотреть, как кубок достаётся не тебе, и, надеюсь, это будет для меня достаточным стимулом, чтобы показать мой лучший снукер. Не имеет значения, с кем мне придётся играть завтра, я хочу победить“.» News of the World, 5.05.2001 ___________________ — Я ничего не хочу. — Даже выиграть чемпионат мира? — Или нет. Хочу, чтобы меня оставили в покое. Хочу бросить снукер. Но не могу, потому что не знаю, что я буду с собой делать тогда. Слова текли сами. Где-то Ронни слышал, что нет смысла звонить самаритянам, если собираешься лгать. Он вообще не был уверен, что в этом звонке есть какой-то смысл, но раз уж набрал номер и начал говорить, лгать было тем более бессмысленно. Незнакомой девушке на том конце провода Ронни рассказывал правду, даже если и не всю. «Я спортсмен». Всю мою долбанную жизнь я не делал ничего, только занимался долбанным снукером. С самого детства тренировался, потом тренировался и потом для того, чтобы отдохнуть, ехал на какой-нибудь турнир, потому что мне надоедало просто так тренироваться. Пахал как проклятый, выигрывал всё, что мог, и пахал снова. «Я играю в снукер». Я очень хорошо играю в снукер. У меня целый шкаф трофеев, в который влезают только самые престижные, остальные давно хранятся где-то не то на чердаке, не то в подвале, потому что плевать мне на трофеи. Я ловлю кайф от того, что выигрываю. Все вокруг говорят, что я гений, талант — и прочие высокопарные слова, вот только Хендри выиграл семь титулов, а я, со всей своей гениальностью, ни одного. Но мог бы. Я ведь офигенно играю в снукер. «У меня случаются панические атаки». И любой догадается, когда они начались. Конечно же, после того, как отца посадили. Со мной случаются эти чёртовы приступы, когда я ничего не вижу, не могу дышать и хочу забиться в дальний угол и исчезнуть. Дэл пичкает меня какими-то витаминами и душеспасительными речами, но они не помогают, а помогает старая добрая бутылка водки. Много бутылок. А может быть, от них всё становится только хуже, и за последний месяц панических атак у меня было пять, одна даже во время матча. «По утрам я боюсь вставать с кровати, потому что мне придётся общаться с людьми». Бывают дни, когда я не могу это выносить. Во время прошлого турнира я всю неделю просидел в номере, выходя только на матчи. У меня было три телевизора — один я подключил к приставке, другой сутками показывал какую-то ерунду, а на третьем я смотрел футбол. Я боялся спать в тишине, но ещё больше боялся просыпаться. Еду мне приносил Дэл, потому что я был не в состоянии дойти до ресторана. «Я боюсь». Всего сразу. Того, что будет завтра. Людей. Себя. Жизни. Снукера. «Я не могу больше играть в снукер». Я разучился играть. Я был гением, когда мне было семнадцать. Я был лучше Хендри. Я творил магию на столе. Я больше не умею этого, но я помню, что был совершенен — теперь я посредственность, и я не хочу с этим мириться. «Я не хочу больше играть в снукер». Я не хочу играть, не хочу новых панических атак, не хочу, чтобы на меня смотрели сотни людей. Я не хочу выигрывать, потому что я недостаточно для этого хорош. «Я ненавижу снукер». Я. Ненавижу. Снукер. Зажав телефонную трубку между плечом и ухом, Ронни обводил взглядом комнату. Обычный номер обычного отеля в старой доброй Англии. Кровать со слишком узким одеялом. Телевизор на стене, на экране которого суетятся теннисисты. Библия в потрёпанном переплёте на прикроватной тумбочке. Мини-бар с набором разноцветных бутылок и обязательной банкой безвкусного, зато английского пива. Дешёвые икеевские стаканы на столе, пепельница с окурками, зажигалка с логотипом гостиницы. Из привычной картины выбивалась только пачка таблеток, наполовину провалившаяся в щель между столом и стеной. Ронни сам швырнул их туда после разговора с врачом — он не собирался их принимать во время чемпионата мира. Кажется. Сейчас, в тёмном гостиничном номере, с двумя теннисистами в телевизоре и участливым голосом из трубки вместо компании, Ронни не мог вспомнить, почему это казалось плохой идеей. И чем эта идея казалась хуже остальных. В коробке обнаружился пластиковый пузырёк с бледно-жёлтыми таблетками и устрашающего вида аннотация — целый лист бумаги, с двух сторон испещрённый мелкими буквами. Три таблетки в день, сказал врач. Ронни вытряхнул на ладонь четыре, поколебался ещё немного и закинул их в рот. Теннисисты на экране пререкались с судьёй, выясняя, ушла ли подача в аут. Девушка в трубке говорила что-то поставленным голосом — Ронни казалось, что она искренне встревожена его рассказом. Но он уже ни в чём не был уверен. Пиво было ещё более отвратительным, чем всегда, а может быть, это таблетки противно горчили. Но врач сказал, что от них станет лучше. Нужно только подождать одиннадцать дней. *** За окном сияло радостное утреннее солнце. Его лучи плясали в кронах редких деревьев, отражались бликами в распахнутых навстречу весеннему ветру окнах. По потолку носились солнечные зайчики. Птицы, едва проснувшись, горланили на разные голоса какую-то весёлую песню — наверное, тоже про весну, или про любовь, или просто про то, что всё будет хорошо. Хорошо Ронни не было. Но и плохо не было тоже. Он даже рассмеялся, когда сообразил, что же с ним не так — ставшее привычным мрачное безразличие притаилось где-то на задворках сознания, но солнце было ярким, птицы орали вдохновенно, а собственное отражение в зеркале не вызывало желания найти верёвку и всё-таки повеситься. Дэла это порадует… Врач говорил, что таблетки не помогают сразу, но он однозначно чувствовал себя лучше уже сейчас. ___________________ «Ронни О’Салливан стал чемпионом мира, выиграв захватывающий финальный поединок у прошлогоднего чемпиона Джона Хиггинса с уверенным счетом 18-14. Ещё десять лет назад все эксперты предрекали, что Ронни суждено стать многократным чемпионом, и теперь эти прогнозы получили шанс сбыться, хоть и намного позже, чем рассчитывали и специалисты, и болельщики. Эта победа тем более ценна, что в последние годы Ронни столкнулся с личными проблемами. Он даже собирался оставить снукер, навсегда закончив блестящую карьеру. Но вчера, в последней сессии решающего матча, зрители видели у стола счастливого, уверенного в себе человека, искренне любящего игру. „Я никогда не чувствовал себя лучше“, сказал О’Салливан после финала. Это был его лучший матч на турнире, в котором Ронни продемонстрировал не только выдающееся мастерство, но и психологическую устойчивость и умение с блеском выходить из любых сложных ситуаций. „Я счастлив. Я наконец-то выиграл чемпионат мира, обыграв Джона, а это всегда непросто. Но главное — я чувствую себя прекрасно, я доволен своей игрой и я уверен, что этот титул не последний“. Сможет ли О’Салливан превзойти рекорд Стивена Хендри и выиграть восемь мировых титулов? Судя по вчерашнему матчу, для него нет ничего невозможного.» The Times, 7.05.2001 ___________________ — Добрый день. Вы позвонили самаритянам. Я Элис, чем я могу вам помочь? — … — Алло? — Я спортсмен. Я принимаю антидепрессанты. Я хочу покончить с собой.