Выбор

      Альбрехт читает звонко подрагивающим от напряжения голосом в полной тишине класса. Он видит одобрительную улыбку учителя и то, как она медленно сходит на нет с каждой следующей строчкой.       «И когда вчера мы отправились в лес на поиски пленных, я снова почувствовал себя маленьким мальчиком, желающим освободить мир от зла. Но когда мы вернулись, мне стало ясно, что я сам являюсь частью того зла, от которого всегда хотел защитить мир».       Слова режут слух не хуже ножа. В льдистых глазах отражается болезненный надрыв, не несущий за собой ничего кроме глухой обречённости. И смеяться вовсе не хочется. Хочется разрыдаться, постыдно расплакаться, прямо как в детстве. Детстве, которое у них отняли.       «Стрелять в пленных — позор. Они не были вооружены, как сообщили нам… Они были совсем детьми, и мы их убили».       Учитель кричит, заставляя сесть обратно за парту, и Альбрехт слушается, потому что по-другому не может.       Штайн словно чувствует чужое осуждение, злость, застывшую, вязкую неловкость. Воздух тяжелеет, но дышать отчего-то становится чуточку легче.       — Я по-другому не мог, — говорит Альбрехт Фридриху, отворачиваясь к окну. На улице снег валит крупными хлопьями, и, наверняка, ужасно холодно, точно в душе. Также стыло, безжизненно и надломленно.       — Но ведь ты никому этим не помог.       «Неправда», — думает Альбрехт.       — Я помог… Я себе помог.       Глаза слезятся, как назло. Потому что выбора нет и не будет. Это реальная жизнь, а не сказка, где в конце все счастливы.       Альбрехт не сопротивляется, когда Фридрих с силой толкает его к стене, только выдыхает резко, опуская влажные глаза, боится посмотреть на друга.       А был ли выбор с самого начала? Или всё предрешено заранее? Что такое судьба, бесполезное слово, которым люди объясняют своё нежелание действовать, или же жизнь, предназначенная с рождения до смерти?       Альбрехт теряется в себе: в мыслях, в ощущениях. Он не помнит, в какой момент, вместо того чтобы драться, судорожно хватается за спину своего друга и плачет навзрыд вместе с Фридрихом, крупно дрожит от накатившей истерики. Лёд тает, скатываясь по бледным щекам солёными каплями.       Война. Это страшное слово заставляет остро сжиматься сердце. Их готовят к войне. Их всех… Превращают в убийц, в захватчиков, в типичных злодеев из детских сказок.       А Штайн не хочет этого. Он желает мирной жизни. Он мечтает писать о высоком: о любви, о дружбе, о человеческих взаимоотношениях. Но вынужден раз за разом вспоминать тех русских подростков. И появляются на бумаге лишь отрывки жестокой реальности, какой она есть на самом деле.       И опять же, выбора нет. Но есть выход.       Будет ли он показателем слабости, сломленности, неправильности, или показателем духовной силы?       Так или иначе, Альбрехт смело шагает в глубокую ледяную пропасть…       Был ли выбор?