Упрямое сердце. Новая жизнь.

Он видел, каким испуганным сделалось ее лицо там, на тропе, когда он отпустил ее руку, повернувшись уходить. Как расширились ясные глаза и побледнело рдевшее румянцем девичье лицо. Разве мог он уйти теперь, отвернуться от нее… От глаз этих, любимых, зовущих. Сердце дрогнуло и он ощутил, как уголки рта сами собой поползли вверх — не смог. Чего уж, пусть поговорит… Чай, не одну совсем оставляет-то, перед воротами, считай, на глазах… Да он и сам присмотрит, далеко не уйдет. Не оставит ее… Как оставишь. Он бы скорее собственную руку отрезал и выкинул, чем ее одну оставить. Ведь сама восхотела… Ну он и позволил. Самой решать оставил… А теперь сам был не рад и не понимал, отчего. Он не хотел признаться себе — это что же, выходит, осердился — таки на нее?.. Что не оттолкнула немилого, позволила речи вести… Что он еще там скажет ей, шальной этот… Он шел, слушая Гуннара вполуха, а мысли, что потревоженные пчелы, вертелись все вокруг одного — что говорил ей сейчас дерзкий селундец? По всему видать, к ней ведь приехал… поди, свататься сдумал, не иначе… Ох как бы этого датчанина — выскочку да приложить пригожим личиком об колено… Подумал и тут же сам себе ужаснулся. И усмехнулся мысленно — ну и вождь, ну и отец дружины… Слышал бы кто мысли такие. Ни дать ни взять мальчишка, собой владеть не умеющий, право слово. Ну куда это годится! И сам себе ответил — никуда, вестимо. Совсем из рук вон. Да только что душой-то кривить — выходит, приревновал. Вот те на… Он словно наблюдал за собой со стороны и дивился тому, что видел. Так-то, коли размыслить — ну что стряслось, чтоб так яриться-то? Ну датчанин. Ну, тот самый. С кем уехать вроде хотела… Ну и дальше-то что?.. Не уехала ведь. Невеста его, не датчанина, любит. Свадьба скоро. Так чего взьерепенился?.. Вопрошал он себя снова и снова, беспомощно ощущая, как сплетается в груди яростный тугой клубок, и не мог уже разобрать, чего было больше — злости на не вовремя приехавшего датчанина, ревности ли… или жгучего гнева на себя, не могущего более совладать с собой. Вот когда он наконец понял — так ты ж живой теперь, братец… По-настоящему. Вьяви. Не в мечте… Не в призрачном сне. … Ведь он забыл. Совсем, напрочь забыл, как это бывает… Когда любишь женщину. А она любит тебя… Как это бывает, когда кто-то другой смотрит на нее. А ныне… Вспомнил. Он еле заметно усмехнулся — ну, воевода… Никак, опять в мальчишку превратился? Кровь-то не водица… как ни крути, а себя он хорошо знал. Да, давненько ему не приходилось так бороться с собой. И из-за чего… Сказать смех. И ведь сам все прекрасно понимал — не было никакой веской причины серчать на нее, да и вообще ни на кого, кроме себя. Да только справиться с собой отчего-то не получалось, как ни старался. Как ни увещевал себя, а толку чуть… Это было странно. Непривычно. И — чего скрывать — пугало его. Он словно не узнавал себя и дивился этим переменам. Он неожиданно вспомнил себя прежнего… Когда-то давно, в прошлой жизни, когда он еще не был вождем, ему случалось чувствовать такое. Тогда он еще не умел владеть собой. Но то когда было… уж быльем поросло. Сейчас он вождь. Негоже вождю этак злиться, а уж выказывать то — и того хуже… Чего доброго, еще сдумает — на нее осерчал. Вон уж, стоило чуть отвернуться — глаза какие испуганные вмиг стали… Как у прежней, что волчонком на него глядела да от страху тряслась. Он-то помнит… А как обьяснишь ей, что и сам понять толком не может, что такое да отчего с ним?.. Усмешка тронула губы — да, не иначе, признаваться придется — приревновал к датчанину. Право слово, вот уж не думал… В груди стало горячо. Обнять бы глупенькую… напрасно чтоб не тревожилась. Он оглянулся через плечо и бросил быстрый взгляд назад, проверяя, не обидел ли чем датчанин. Увидел рядом с ней Блуда и Плотицу. Добро, так-то всяко лучше… Больно дерзок сизоволосый.