Моя очаровательная воровка

Киллиан считает часы, дни, недели. Он отмечает ход времени только чтобы знать, как много всего могло произойти во внешнем мире. Чем занят его отчим, он не знает, как не знает ничего и о «Королеве». Он просто не хочет думать о них. Генри рядом с ним так отчаянно нуждается в матери, и Киллиан увлекает мальца как только может, лишь бы тот меньше переживал и больше надеялся. Он рассказывает Генри о дальних берегах, на которых и сам-то никогда не бывал, разве что в мечтах. Он, хоть и «сын» богатого отца, но всю жизнь скорее узник, а узники не бороздят моря и океаны, они отбывают срок. Пусть даже ходят при этом в дорогих костюмах, пьют дорогое вино и смотрят на мир с высоты своего дорогого лофта. С высоты, которая ненавистна Киллиану с детства, но которой отчим словно бы специально его окружил. Всего этого Генри знать не обязательно, а вот то, как бурлит океан у ирландских берегов — да. — Я был дома более десяти лет назад, — вспоминает Киллиан. — Но помню как сегодня — стены материнского дома, запах выпечки, шум волн. Моя мать вернулась туда около года назад, и я должен был в скором времени и сам наведаться в те края, но не вышло. Киллиан умалчивает о сорвавшейся свадьбе — хотя — уже даже двух. С Милой Голд они должны были посетить Ирландию во время медового месяца, Реджина Миллс планировала увезти его туда для липового бракосочетания — как бы Киллиан ни хотел вернуться домой, он рад, что ни один из вариантов не исполнился. — Когда твоя мама проснется, — обещает он мальчику, — мы непременно съездим туда. Все вместе. Как тебе такая идея? Любой ребенок пришел бы в восторг, однако Генри не выказывает энтузиазма. Кажется, он просто уже не верит в хорошее разрешение сложившейся ситуации. Сидит, глядя прямо перед собой, болтает ногами в воздухе. На коленях — неизменная книга сказок, которую Руби принесла еще неделю назад, но за всю неделю Генри едва ли хоть раз вообще раскрыл ее. Киллиан никогда не имел дела с детьми, уж тем более с теми, на кого хочется произвести хорошее впечатление. И он не знает, как и что лучше сказать, чтобы поднять мальцу настроение. Едва ли Генри купится на обещание хорошего отпуска. Все, что ему нужно — чтобы мама проснулась. Это же нужно и Киллиану, и он прекрасно понимает, что ничто, кроме пробуждения Эммы, не сможет вернуть радость в глаза ребенка. — Я люблю твою маму, — говорит он, чувствуя, что это важно здесь и сейчас. — Мы слишком мало пробыли вместе, но я очень ее люблю и никогда не отступлюсь от нее. Смотри, — он берет Эмму за руку, проводит пальцем по тоненькому обручу колечка, обводит подушечкой желтый камешек. — Я подарил его твоей маме, чтобы не забывала меня, но когда она проснется, я собираюсь просить ее стать моей женой. Ты не против? Все время, пока он говорил, Генри, казалось, даже не слушал, но сейчас взгляд мальчика обращается к кольцу, затем скользит по Киллиану — долго, задумчиво. Так смотрят взрослые люди, никак не десятилетние мальчишки. Генри пришлось позврослеть слишком рано. Впрочем, как и Киллиану, вынужденному бороться за малейшие проявления свободы с отчимом и его окружением. Лишь только рядом с Эммой он все же научился выстаивать себя и свои интересы, и теперь чувствует себя способным защитить тех, кто в этом так нуждается. Привычным движением поцеловав ладонь Эммы, он встает и, обойдя кровать, подходит к Генри. — Я обещаю быть тебе другом, — начинает он, присаживаясь на корточки перед мальчиком. — Обещаю стать надежной опорой тебе и твоей маме. Ответь, пожалуйста: возьмешь меня в вашу семью? Сердце бьется учащенно, отдавая пульсацией в висках. Трижды — до тех пор, пока Эмма не впала в кому, они виделись лишь трижды. Дважды это заканчивалось ранениями, один раз — разбитым сердцем. И все же Киллиан уверен в своем выборе, и дело даже не в словах Голда. Не только по указке несостоявшегося тестя он задумывается о союзе с Эммой. Просто он чувствует: такая любовь бывает раз на миллион. Не подходящая ни под одно описание, сумасшедшая, настоящая. Когда она проснется — а она проснется! — он просто не допустит нового расставания. — Конечно, мы сперва спросим мнение твоей мамы, — добавляет он, чтобы не спугнуть Генри. — Но в теории, ты был бы согласен видеть меня частью вашей семьи? — Вы мой отец? — Генри поднимает на него блестящие от слез глаза. У Киллиана спирает дыхание: не такого он ожидал. Совсем неправильные выводы, которым Эмма не будет рада. Ее сын должен помнить свои корни — Нил заслужил этого. — Мама сказала, что папа погиб, — шмыгает носом Генри, поудобнее перекладывая огромную книгу на коленях. — Я видел его могилу и фотографии. Но… Это ведь вы, да? Мама меня обманула? Вы мой отец? Вы вернулись к нам? Киллиан ощущает, как живот скручивает в тугой ком. Он не понимает, что в голосе мальчика — обида, злость или надежда — и от того паршивей всего. И все же правда — единственный вариант, который у него есть, а уж она покажет, чего Генри хотелось на самом деле. — Нет, малец, прости. — Киллиан осторожно касается кроссовка мальца. Ему кажется: прикосновения необходимы. Осторожные, ненавязчивые. Не хочется ни спугнуть, ни обозлить. — Твой папа был хорошим человеком, и он действительно погиб. Твоя мама очень его любила. Но теперь она любит и меня тоже, и я надеюсь, это не будет проблемой? Генри некоторое время просто молчит, глядя в пол, затем осторожно поднимает взгляд и напряженно переспрашивает: — Мама правда вас любит? — Очень на это надеюсь, — честно отвечает Киллиан. — Все ее поступки, по крайней мере, говорят об этом. Вспоминать, на что Эмма пошла ради него, больно. Она рискнула жизнью, будущим, она позволила привести себя к этому неутешительному моменту только бы выручить его — если это не любовь, то что? — А меня? — спрашивает Генри робко, и давно сдерживаемые слезы находят свой выход. — Если она любит меня, почему не просыпается? Доктор же сказал, что она может! Почему?.. Киллиан не знает, что ответить. Что бы он сейчас ни сказал, утешением это будет весьма относительным. Поэтому он не находит ничего лучшего, чем встать и подойти к кровати. Слишком много трубок — он уже начал забывать, как выглядит ее лицо без них. И все равно Эмма самая прекрасная на свете — для него, да. — Свон, — зовет он так, чтобы Генри слышал. — Ты нужна нам. Нужна своему сыну. Хватит спать. Я знаю, ты устала. Знаю, тебе было тяжело бегать больше года, но ты достаточно отдохнула. Мы так тебя ждем. Мы оба. Ты ведь помнишь нас? Любишь нас? Знаю, что любишь. Знаю, что помнишь. И знаю, что слышишь. Вернись, Свон. Ирландия ждет. — Он говорит бодро, чтобы вселить в Генри хоть чуточку уверенности, а по окончании своей речи нагибается и целует Эмму в лоб — только здесь нет чертовых трубок. — Не проснешься, решу, что боишься знакомства с моей мамой. Он криво улыбается и проводит по светлым волосам. Они утратили блеск, но все еще будто бы излучают внутренний свет. Эмма всегда вспоминается в ореоле света. Генри на своем месте печально вздыхает. Он ждал чуда — чудо не произошло. Киллиан хочет сказать ему что-то утешительное. Да хотя бы предложить почитать маме вслух — возможно, идея Генри понравится. Однако только он разворачивается к мальцу и открывает рот, как дверь с шумом открывается, и в нее влетает встревоженный доктор Вэйл, а следом за ним — Руби. Доктор прямиком устремляется к постели Эммы, проверяет какие-то датчики, крутит тумблеры. Киллиан стоит, напрягшись всем телом, и боится себе представить, что значит столь резкое появление врача. А значит оно то, чего никто из них не ожидал, хоть и очень хотел. — Эмма просыпается, — говорит доктор Вэйл, взглянув в их с Генри сторону. — Не знаю, что вы ей сказали, но Эмма точно слышит вас. Более того — она, кажется, хочет ответить. Киллиан не может поверить. Ему объяснили, какое воздействие яд оказывает на организм: он останавливает все процессы, замедляет их почти до полной остановки — так неужели простые слова могут запустить обратный процесс? Разве что… Вкупе с лекарствами… Он не хочет об этом думать. Не хочет искать ни объяснение, ни логику. Он просто хочет верить. — Эмма… — зовет он тихо. — Родная… Ты правда слышишь нас? — Она отвечает! — продолжает поражаться доктор Вэйл. — Отвечает! Киллиан не понимает, о чем он. Эмма спит как спала, разве что какие-то показатели на панели чуточку подпрыгивают. — Эмма… Свон… Ну же… — Мам! — Генри, уронив книгу сказок на пол, подскакивает к кровати, и Киллиан в знак поддержки кладет руку ему на плечо. — Мама… — Черт возьми, Свон, пожалей сына, — рычит Киллиан, стараясь скрыть за раздражением сумасшедшее волнение. — Наигралась в Спящую Красавицу, и хватит. — В Белоснежку… Голос Генри тихий, скулящий. Плечи сотрясаются от рыданий. Киллиан крепче прижимает мальчонку к себе. Доктор Вэйл поспешно избавляет Эмму от трубок. Свои действия он никак не комментирует, но, когда Киллиан хочет задать вопрос, Руби взмахом ладони останавливает его. Она ничего не говорит, но в ее жесте угадывается просьба: не мешать. И Киллиан не мешает. Ради Эммы он должен проявить еще немного выдержки. «Я люблю тебя», — снова и снова повторяет он мысленно, надеясь, что она почувствует это, и глаза ее откроются. — Мам, — снова тянет Генри очень жалобно. «Не ради меня, так ради сына — проснись». Глаза не открываются, но Киллиан вдруг ощущает, как пальцев его касается — едва ощутимо — что-то теплое и живое. Не в силах поверить, он всматривается в пальцы Эммы, которые снова совершенно недвижимы. Берет ее за руку. — Давай же. Мы тебя ждем, — отчаянно молит он. За время ожидания он насчитал бесконечное число минут, считает и сейчас. Один. Два. Три. Четыре… Пальцы Эммы в его ладони вздрагивают. *** Она лежит, отрешенно гляда в потолок. Его Эмма… Киллиан все еще не может поверить, что свершилось настоящее чудо. Она — проснулась. Козни «Королевы» оказались напрасными. Они победили. Фактически, до победы еще очень далеко: их обоих разыскивают, и если они не хотят всю жизнь бегать подобно крысам, нужно подняться на борьбу. Но сейчас Киллиану не хочется думать об этом. Борьба будет. Но потом. Не сейчас. А сейчас Эмма все еще отходит от произошедшего — он не трогает, дает все осознать и принять. Смотрит со стороны, как она неосознанно гладит Генри по голове, продолжая все так же буравить взглядом лапму на потолке. Доктор Вэйл сказал не наседать. Не пугать. Эмма в здравом уме и твердой памяти, но длительный сон оставляет свои последствия: она все еще дезориентирована. Проводить минуты в ожидании, однако, совсем несложно. Теперь Киллиан знает, что все будет хорошо, а от этого на сердце впервые за долгое время мир и покой. Он готов ждать хоть вечность, потому как знает, что за этой вечностью придет счастье: они с Эммой будут вместе. Сомнений на этот счет никаких: как он уже сказал Генри — раз Эмма рискнула жизнью ради него, значит любит, а если любит, то им больше никогда не придется разлучиться. С ней не бывает просто, да, но это не важно. Важно лишь то, что впервые за тридцать два года он чувствует себя по-настоящему живым. — Как ты нашел меня? Киллиан, углубившись в мысли, не сразу понимает, что вопрос адресован ему. И что задает его Эмма. С момента пробуждения она лишь поздоровалась и поцеловала Генри, а теперь молчание подошло к концу? Киллиан оставляет насиженное место и подходит ближе. Генри дремлет, опустив голову Эмме на живот, дыхание его тихое и размеренное. Можно говорить свободно. — Обещал же, всегда тебя найду… — Киллиан аккуратно присаживается на край кровати, протягивает руку, и Эмма, поколебавшись, вкладывает в его ладонь свою. — Я думала, сгнию на том кладбище, — говорит она, невесело улыбнувшись. — Но Генри сказал, меня нашли в больнице. Малец много всего говорил за последний час. Эмма не реагировала. Киллиан думал, она и не слушает. Выходит, ошибся. — Тебя нашли на трассе, — вспоминает он то, что хотел бы забыть. — Говоришь, все произошло на кладбище? Эмма отвечает легким кивком. — Я виновата перед ней, — шепчет она с тихим вздохом. — Перед Реджиной. Жизнь ей сгубила… Давно. Очень давно. А потом она рассказывает все с самого начала, с момента, как две маленькие девочки из детского дома дали друг другу обещание никогда не расставаться. Киллиан понимает, почему Эмма винит себя, вот только детская обида не может оправдать всего того зла, которое «Королева» обернула в ответ. — Я могу ей посочувствовать, — наконец признает он. — Но не больше. Она отняла у тебя все. Пошла на убийство, на подлость. Она едва не сгубила тебя и непременно попытается сделать это снова. Эмма знает. Хоть и не говорит этого, но глаза ее полны печали. Она понимает, что еще ничего не кончено. — Хотелось бы мне предложить тебе всю возможную поддержку, — Киллиан вздыхает, устало трет глаза, — но теперь я гол, как сокол. У меня не осталось ни имени, ни денег, а отчим гоняется за мной не меньше, чем за тобой Реджина. И я знаю, это будет трудное противостояние. Но, прошу, верь: мы прорвемся. Теперь, когда ты совершила невозможное, просто не может быть иначе. Эмма слушает, не перебивая. Поглаживает его ладонь, глядя пристально, взволнованно. — Скажи, — задумчиво тянет она через время. — Разговоры об Ирландии лишь приснились мне или ты правда готов забрать нас туда и оставить весь этот кошмар в прошлом? Будто бы так легко сбежать. Киллиан знает, что Ирландия — первая, где будут их искать. Побег туда — далеко не залог свободы. — Не приснилось, Свон, — выдыхает он, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — В Ирландии у меня мать. Как только заболела, отчим сослал ее туда, как ненужный балласт, и если мы решим сбежать, я должен буду сперва забрать ее. А потом уедем так далеко, как только сможем. Хоть на край света, если захочешь. — Не знаю, — колеблется Эмма. — Мы знакомы всего ничего… Ты уверен, что быть вместе где-то там — это действительно то, чего ты хочешь? Просто… Мы ведь совсем не знаем друг друга. Да и Генри… Ты правда готов быть с нами? Ее сомнения ранят. Конечно, они понятны. Чувства чувствами, но уехать вместе — жить вместе — это совершенно другой уровень. Эмма, которая всю жизнь только и испытывала что предательство и потери, не может довериться в один миг. — В нас верят так многие, Свон, — говорит он, поразмыслив немного. — Все, кто принимал участие в твоем спасении, верят в наше возможное «долго и счастливо», поверь же и ты. В своих желаниях я непреклонен: ты и твой малец — это мое будущее. Но я, Эмма? Я — твое будущее? Она не отвечает, лишь крепче сжимает его руку. На данном этапе подобный ответ удовлетворяет Киллиана в достаточной мере. Им нужно время, которое у них, к счастью, есть. Время, за которое Киллиан сделает все от него зависящее, чтобы ее молчание превратилось в твердое «да».