Ты не знаешь

В твоих красных глазах не было льда. Спасибо тебе. Благодарю тебя.

Мы ищем учебный снаряд — мощностью чуть больше чем новогодняя петарда. Нам говорят: в одном из рюкзаков бомба. Небо серое, плоское и ветер глодает пальцы до фаланговых косточек. Капли дождя ударяются о ржавый металл крыши. Кап-кап. Нам говорят: «солнечно, без осадков». Ты не улыбаешься. Они не знают. Ничего. Они не знают — тротил не в сумках, автобусах, поясах смертников. Тротил в сердцах. Они выворачиваются наизнанку: один сидел, вторая пережила пять пожаров, третья чуть не погибла в авиакатастрофе. Ты не улыбаешься. Они не ненавидят тебя. Перестань. Ты преувеличиваешь. Они плачут в наши жилетки. Мы зашиваем их раны кривыми швами эфиров. Но всегда есть то, что они не увидят — что затеряется в телевизионной ряби и уйдет в вечность выключенной кнопкой rec.

Твоя нежность меня пленила с первых минут

Сегодня — куда делось твоё пальто и кто именно принес мне огромный стакан чая. И кто отрезал от лимона ровный кружок. Больше полагающейся всем дольки. Кто просто отдал свою. Я с трудом сдерживалась. Я знала, как ты не любишь — не переносишь — мои слёзы. Ты знаешь, как это важно. Важно. Но позже ты все равно скажешь мне: «ерунда». Все тактично молчали — (а) ты понял всё по лицу. Когда я вошла в автобус. Когда «всё» давило в груди спазмами. Когда у обоих кончились силы скрывать «всё». Когда иссяк всякий смысл. «они поменялись» я не нашла. «они поменялись» но ты нашел.

А я ищу твои руки губами

Я утыкаюсь в плечо, ты сжимаешь пальцы моей правой — сильно, но я ничего не чувствую. Все молчат. Ты тоже. Тишина звенит. До тех пор, пока извиняющимся тоном редактор не говорит тебе: «Константин, вам пора». Ты киваешь. Не хочешь. Но уходишь. А пальто остается на моих плечах. С ударной дозой витамина С. И новым пластиковым стаканом. Ассистентка Даша ухаживает за мной по твоей просьбе. А я каждый раз с ужасом думаю — что было бы со мной — если бы я не отправила заявку. — Константин, вам не холодно? — Нет, прекрасно. Ты возвращаешься — уставшим на пару жизней. С победой. Я ничего другого не ожидала — хоть для тебя это ничего и не значит. Нас не спасет ибупрофен и горячая ванна. Мы слишком рискуем однажды не проснуться. Свихнуться. В один из июней упасть с балкона на козырек стоматологической клиники*. «Ерунда» — снова закрываешь ты глаза, сильным движением склоняя мою голову на свое плечо. Вынуждая лечь. Привычная поза. Любимое положение. Я выхожу на своей. Ты тоже. Хотя тебе дальше. Сегодня — здесь же. У цветочного сильно пахнет розами. И в Ашане удивительно мало людей. Ты контролируешь мои йогурты, и целуешь в макушку, уходя вдоль витрин. Возможно, ты говоришь во сне. Я же трясусь сильнее чем от общего холода, когда острые синюшные пальцы снимают с плеч тонкие лямки растянутой майки из ЭйчЭндЭм`а. Чужое «почему так долго, зайка?» оставляет гематомы, которые не проходят. Но я опоздала больше чем на вечер. Я давно не здесь. где ты была эти дни где твое алиби Соня «пропала, Сорокин» — Откуда цветы? Учти, я могу начать ревновать. Но он не начинает. Он пахнет невыкуренной сигаретой на балконе и студенческими вечеринками. Я знаю его тысячу лет. Знаешь, он хороший. Правда. Умный. Не очень решительный, но надежный. Он подтягивал мою высшую математику и иногда оставался ночевать на съемной. И я щедро благодарила его за репетиторство и за то, что с ним я могу спать без света. С ним мне не снится папа.** А как ты спишь? Его второе — продюсерское. Около двух лет у него запускается новый проект на ТВ-3 и я все еще жду места. «Я сделаю из тебя звезду, Сонька». Я по инерции угукаю, листая edimdoma.ru Как готовить эти чертовы котлеты? И что делать с купленным фаршем. Мы продолжаем жить как сокурсники и иногда трахаемся как друзья. Он целует в шею и всегда жадно, по-хамски лезет под юбку или стягивает брюки. Бормочет пошлости и лучшим местом для секса считает кухню. Он как всегда роняет меня на кухонный стол и, повернув голову, в вязком, медленном процессе я смотрю на красочные этикетки йогуртов. С высоким содержанием белка и без консервантов. Потом я долго привыкаю. Потом долго пытаюсь забыть, долго тру внутренние поверхности бедер мочалкой, сидя в горячей ванне. Потом выхожу в прямой эфир и долго смеюсь нелепым сообщениям в трансляции… о тебе. А ты ничего не знаешь. Ты ведь ничего не знаешь. Как много ты не знаешь. Господи. Я не ем йогурты. И ненавижу ТВ-3. Я давлюсь слезами и на виду не роняю ни одной. Знаю — ты не любишь. Ты бы не одобрил. Полдень холодный и сизый — как дым его невыкуренных сигарет. Обклеен антиникотиновыми пластырями. Ему повезло; мне так не получится … бросить. Он давно на работе. Я шляюсь по дому, борясь с мигренью.

И весь мир для нас двоих дышал ожиданием встречи, плел кокон И лишь твои ладони меня не били током

— Какие планы? — Наблюдая сырую Москву с подоконника, я наливаю чай в самую красивую свою кружку и добавляю кружок лимона. Но по вкусу — это просто чай с лимоном. Непонятно чего я ждала. Возможно, ощущения покоя под звуки взрывов и запах жженой листвы. Но его почему-то нет. Тебя нет. Совпадение без совпадений. И дождь звонко бьет по карнизу. Я вижу, что ты онлайн. Поэтому пишу. Ждать пока ты вспомнишь про телефон и прочитаешь, наблюдать свои зависшие в сетях сообщения — невыносимая мука. А так ты быстро пробегаешь глазами. И скоро печатаешь ответ. — У меня пара пациентов и дела в городе. … и до официального повода для встречи еще четыре дня, если ничего не перенесут. Я считаю. Я отмечаю в календаре. Как дни цикла. Я жутко боюсь задержки. И ты не знаешь почему. Ты вообще ничего не знаешь. Иногда я жутко злюсь на тебя за это. Но пишу: — Хочешь, я буду ждать тебя. Я забываю вопросительный. Тупица. Я бью себя по лбу. Неосторожно. Ногой бью любимую чашку. Мне не кажется, что на счастье. Кружок лимона зияет на темном линолеуме в луже чая. Словно светлая дыра на моей якобы сложившейся жизни. Символично. И я жду ответа, кусая ноготь. Долго. Дождь всё бьет по подоконнику. Затекая внутрь меня. —Вчера в магазине ты забыла взять сдачу. И я положил ее тебе в карман. Пересчитай. «Что?». Я свожу брови. — О чём ты? — быстро набивает большой палец. Ты закрываешь чат. Я смотрю на пол — смотрю на все еще яркий лимон. Пестициды. ГМО. А потом спрыгиваю с подоконника и бегу в прихожую. Мочу носки в разлившемся чае. Но бегу. Поскальзываясь. Дыша ртом. Останавливаюсь у цели — замираю в двух шагах. Безликое черное пальто по-прежнему висит на своем месте — правый крайний крючок — мой. И он его не занимает. Никогда. Пожалуй, крючок на вешалке — единственный островок моего личного пространства. Когда-нибудь на нем я заменю свое пальто. А пока там оно. Самое обычное, шерстяное, неприметное и со вчерашнего дня в нем абсолютно ничего не изменилось. Но что-то всё-таки меняется.

Когда я вспоминаю — вчера я платила картой.

В глубоком кармане рука нащупывает ключи. Ты не знаешь. Совсем ничего. Как я боюсь спать без света, как ужасно пою попсу в караоке, как люблю свой кокосовый шампунь и тапочки из икеи. И совершенно… совершенно не умею готовить. Но мне так хочется ждать тебя за накрытым столом, а потом смотреть как ты ешь, подперев щеку рукой. И поэтому я звоню в доставку через две улицы. Осетинские пироги ожидаемо оказываются вовсе не осетинскими — просто среднестатистическими пирогами с мясом. Но ты ешь. И делаешь вид, что это вкусно. Я могла бы пожарить яичницу или чудовищно приготовить плов. И, уверена, ты ел бы так же старательно и с тем же аппетитом. И это еще одно мое «спасибо».

Перенеси меня в май. Или придумай имя. Ты меня выдумай.

Саперави отдает гранатом. Сладкое. Теплое. Вяжет рот. Румянит щеки. Плавит взгляд. Заглушает боль. Дурные мысли. И вибрацию телефона где-то в кармане безликого, черного пальто. У которого появились собственные плечики и место в просторном шкафу. Ему нравится. Оно довольно.

разбуди меня шепотом тихим, пока недалеко я

Ты не знаешь. Вообще ничего. У меня аллергия на цитрусовые, синтетику и стандартный звонок будильника. У тебя льняные простыни для гостей. Ты можешь (рискуешь) встречать Новый год без мандаринов. (Я без тебя нет). Ты можешь будить меня шепотом: «Соня». соня. Я стелю себе на диване. Ты интересуешься. На пороге. — Будет удобно? — Вполне. Ты наблюдаешь. Ты смотришь. Ты давишь. Я чувствую спиной. Ты думаешь. Прежде чем сказать. И фабрики кокосовых шампуней горят в твоем «переезжай». Я пожимаю плечами. Папа любил повторять — "утро вечера мудренее". Ты передумаешь.

Я загадаю чтобы нет.

Ты уходишь. Я не знаю сколько проходит времени. Час, два, минут пять или сорок. Не тикают часы. И за твоим окном редко проезжают машины, не ходят люди, не звенят трамваи. Я пересчитываю голубоватые хрусталики яркой люстры, лежа на хрустящем льне. Не считаю овец. Я хочу отключиться от сети. Вынуть провод. Кончиться никудышной айфоновской зарядкой. Не выходит. Сердце как старая Бирюса. Тарахтит. И я смотрю на яркий свет. Жду, когда сдадутся глаза и я смогу их закрыть. Под веками будут бензиновые пятна. На тебе — бензиновые пятна. Я не слышала шагов. Тебе. Мешаю. Я.? Смотрю виновато. Настороженно. Натягиваю покрывало до подбородка. Зачем? В руках у тебя подушка. Ты просто тушишь свет и ложишься рядом, на разложенный диван; мы даже не касаемся друг друга. Высвободившаяся из пут электричества — густая темнота с шипением обволакивает. Но она не колется. Как в детстве. Она опускается шелковым тюлем. Холодная. — Ты не выспишься. Здесь. (у тебя есть спальня и наверняка более удобная кровать) — Попробуй подумать о себе. (спать со светом противоестественно — ты вообще не спишь нормально; ЦНС всегда в стрессе — мне не нужно смотреть карту в твоей поликлинике, чтобы знать) (ну...я пью седативные.) Ты рядом и я … успокаиваюсь… под запах жженой листвы и звуки взрывов ты переиначиваешь, ты делаешь меня другой помогаешь бороться Ты не знаешь, как иногда важно — просто выключить свет. — Я люблю тебя. Ты не знаешь: ты не говоришь во сне. Ты улыбаешься. Я засыпаю в темноте.

В нашем любимом парке папа снова подбрасывает меня высоко в воздух. И я долетаю до солнца. Я вижу, как он смеется, глядя на меня с земли. И я громко смеюсь в ответ.

Об одном прошу — утешь душу грешную об одном молю — спой мне колыбельную

я велю всем птицам замолчать лишь бы ты была со мною нежной как и прежде