Разговоры запросто

Монтэг почти бежал, и люди, приютившие его, бежали тоже. И все же, потеряв много времени в начале, они добрались до города уже после полудня, когда часы на узорчатой башенке показывали второй час. Это был не мегаполис, а маленький городок. Первое, что поразило Монтэга, — необыкновенная тишина, но не мертвая, а живая. Не рев ракетомобилей, а шелест листвы в деревьях. Не бестолковые возгласы гуляющих прохожих, а чистые трели птиц. И еще тихое пение откуда-то издали. Затем — дома и стены. Никаких громадных реклам, никаких неоновых вывесок. Ни одного небоскреба, домики в два этажа, не более, единственное высокое здание — церковь с башней и часами. Уютные балкончики, занавески на окнах, черепичные крыши. Кажется, такие дома остались только на рекламе, но там они были неестественно яркие, бьющие в глаза, так что хотелось зажмуриться, а на эти, естественные, скромные, хотелось смотреть. Люди шли по улице не спеша, встречаясь, улыбались друг другу, говорили между собой негромко, но очень долго и как-то вдумчиво. А на всех улицах стояли лавки и скамейки. Монтэг опустился на одну из них. После целого утра ходьбы ноги подкашивались и гудели. — Здесь редко ездят на автомобилях, в основном ходят на своих двоих, — пояснил Грэнджер, садясь рядом. — Отдохнем немного, а затем навестим «Моби Дика». А может, он сам нас встретит, он ведь уже знает, что мы должны прийти. — Странное имя, — сказал Монтэг. — Но звучит как-то знакомо. Это фамилия писателя? — Это название книги, — ответил вместо Грэйджера Симмонс. — Одной из самых загадочных книг, написанных на английском языке по эту сторону Атлантического океана. — А какая книга самая загадочная по ту сторону? — несмело спросил Монтэг. — Вероятно, «Улисс». Он был у нас. Жаль, что вы его уже не прочтете. — Не прочту? Почему? — спросил Монтэг. — Потому что он умер, не успев никому ее передать, — коротко объяснил Грэнджер. На одну минуту все примолкли. Стали слышны чьи-то негромкие шаги. — Кажется, наш товарищ вышел нас встречать. Привет, Моби Дик. — Здравствуйте, друзья мои, — к скамье подошел молодой человек с простым, неприметным лицом, одетый в растянутый коричневый свитер, который, когда-то, наверное, был красным, и вытертые штаны. — Вы привели нового человека в нашу библиотеку? — Верно, — сказал Грэнджер. — Откровение и Экклезиаст. — Про запас? Да, это было бы хорошо. Нас слишком мало, но, может быть, когда-нибудь мы сможем дублировать друг друга. Он присел на скамейку рядом с Монтэгом и вдруг отпрянул, будто от ядовитой змеи или открытого пламени. — Кого вы привели? — тяжело дыша, спросил он. — У вас у всех что, насморк? Вы ничего не чувствуете? Люди недоуменно переглянулись. Монтэг поднес рукав к лицу, но ничего не почувствовал. — У него волосы и кожа пропахли керосином насквозь! — продолжал человек, тыча в Монтэга указательным пальцем, словно намереваясь пронзить его насквозь или выколоть глаз. — Это пожарник, книжный палач! Он погубит нас всех! Монтэг почему-то даже не обиделся. Его только удивило, что он столько успел пережить, столько пройти, прогулялся по ручью, даже использовал снадобье, меняющее запах тела, — и все равно от него несет керосином, при этом сам он ничего не чует. Все равно что духи, так он, кажется, когда-то говорил. — Вот когда понимаешь, что телевизор — не такая уж бесполезная штука, — спокойно, примирительно начал преподобный отец Падовер. Наверное, таким голосом — негромким, но ясным и четким — он и читал свои проповеди, пока церковь не пришла в упадок, никем не запрещенная официально, просто прискучившая людям, слишком жизнерадостным для религии. — Если бы вы смотрели передачи, — продолжал священник, — вы бы узнали Гая Монтэга, беглеца и преступника, убитого электрическим псом. То есть, конечно, официально убитого. — Вот значит как, — протянул в задумчивости человек. — А я-то и не знаю ничего. Тогда прошу меня простить, — сказал он и наконец сел. — Я, конечно, нагрубил, простите великодушно, только, сами понимаете, любить вашего брата мне не за что. — Я понимаю, — отозвался Монтэг, против воли вспоминая. Люди вели себя по-разному. Кто-то плакал, кто-то ругался последними словами. Один старик впал в истерику, как женщина, пришлось вызывать к нему докторов. Некоторые повисали на руках и пытались вырвать из рук шланг, другие бросались к книгам, закрывая их грудью. Впрочем, стоило угрожающе указать на них шлангом, как они сразу шарахались в сторону и при этом испуганно скулили и визжали, как собаки, от страха и ненависти. Он много видел страха и ненависти в чужих глазах. Иногда больше было одного, иногда другого. Только одна женщина смотрела по-другому, со спокойной решимостью и… отчаянной радостью, да, именно так. — Мы зажжем в Англии такую свечу, какую, я верю, им не погасить никогда, — проговорил он. — Вот какие книги тайком почитывают нынешние пожарники, — задумчиво сказал новый человек, который до сих пор не представился. — Что ж, тогда вам можно верить. Он усмехнулся краем губ и сказал так же рассеянно, как Монтэг: — Зовите меня Измаил… — Очень приятно, — ответил Монтэг. — А меня вам уже представили. Раздался дружный, немного снисходительный смех. — Это начало «Моби Дика», — пояснил человек. — Меня, впрочем, тоже зовут очень книжно — Том Джонс. — Да, это замечательный роман, — сказал Симмонс. — «История Джозефа Эндрюса» — интереснее и сложнее, — вмешался до того молчавший Фред Клемент. — Достаточно причудливая игра на грани пародии… Он говорил долго, быстро и сложно, пересыпая речь странными словами вроде «интертекстуальный», «аллюзия», «реминисценция». Монтэг сначала вслушивался, но потом отчаялся что-то понять. Люди говорили о книгах с увлечением знающих людей, а ему оставалось только внимать и молчать. — Удивительная вещь — «Путешествия Гулливера», — говорил Симмонс. — Как я его любил в детстве. Потом забыл, а незадолго до… в общем, когда я его снова перечитал, я подумал, что эта книга не из тех, которые можно просто забыть. — Как и «Каин» Байрона, — в тон ему произнес преподобный отец Падовер. — Я прочел ее, когда мне было четырнадцать, и, помню, был потрясен. Я едва не сделался богоборцем. — И все же вы стали священником, — вставил Том Джонс. — Неисповедимы пути господни, да? — Вы даже не представляете, насколько правы, — отвечал ему преподобный отец. — Когда я перестал считать себя взрослым и наконец по-настоящему повзрослел — помните, как в «Хрониках Нарнии»? — О, это лучшая сказка в мире! — по-детски горячо отозвался Грэнджер. — Лучшая сказка — «Алиса в стране чудес», — убежденно заявил Том Джонс. — Не будем спорить. Все книги прекрасны, если они настоящие, — мягко ответил преподобный отец. — Так вот, когда я повзрослел, я понял, что Евангелие врачует душевные раны, а Байрон только поливает их кислотой. — Зачем же он тогда нужен? — не удержался Монтэг. — Пожарник! — презрительно бросил Том Джонс. — Вам лучше не говорить таких вещей. Ведь с этого все и началось, — протянул Фред Клемент. — С чего? — озадаченно спросил Монтэг. — С того, что люди перестали понимать, зачем нужно изучать книги. Знаете, сколько у меня было студентов, которые учились — лишь бы получить диплом, а потом навсегда забыть все эти премудрости и пойти работать в офис. Они вечно жаловались, что «Моби Дика» им читать скучно, «Улисса» трудно, а Рабле противно, потому что он грубый. По их собственному выражению: «А завалить бы все это в нижний ящик». Как будто литература должна только развлекать и тешить. Над филологами сначала посмеивались, потом стали урезать им часы преподавания, заполняя освободившееся время техническими науками, к счастью, пока еще все-таки изучаемыми по книгам; наконец, превратили филологию в школьный факультатив, стали закрывать университеты, превращать их в разные энергетические и инженерные училища. Но пока еще книги были, и кто хотел, мог их открыть и спокойно читать. Но постепенно люди менялись, книги стали считаться неудобными и скучными: как же, ведь учебный фильм гораздо интереснее и ярче, да и ознакомиться с ним можно быстрее. Не нужно тратить время, ходить в библиотеку, корпеть над книгами, портить глаза. Удобно и весело. — Клик-плик-флик, — вспомнил Монтэг. — Быстрее, не размазывать, не тянуть… — Вроде того. Но именно в этом не преимущество, а опасность учебного фильма, —филолог поднял вверх палец и важно кивнул головой. — Вы можете его запомнить, даже выучить наизусть, но это вовсе не значит, что вы его поймете. — Кажется, нам вообще стало необязательно что-то понимать, — сказал Падовер. — Тем, кому нужно, достаточно просто знать, а остальным… — Вы совершенно правы, — благосклонно кивнул его собеседник. — Так вот, постепенно книги стали считать чем-то вроде развлечения стареющих чудаков. — Которых недолюбливают молодые, — подхватил Симмонс. — Именно! — почти радостно подтвердил Фред Клемент. — Именно! Чтение стало считаться сначала бесполезным, затем ненужным, затем вредным и, наконец, опасным занятием, с которым надо бороться. — Сжечь книгу значит разрядить ружье, — проговорил Монтэг. — Прекрасно сказано! — радостно кивнул Симмонс. — У вас, как я посмотрю, и до нас был неплохой учитель. Я бы хотел с ним познакомиться. — Он погиб в городе, — ответил Монтэг. — И, пожалуй, это к лучшему. — Он был вашим врагом? — спросил Симмонс. — Он был… — Монтэг задумался, пытаясь найти более мягкое слово, но наконец решился: — Он был брандмейстером. — Понятно, — протянул Том Джонс. — Читал книги, чтобы конопатить веки тем, кто готов открыть глаза. Из вас тоже могли сделать такого. А может, уже сделали? Не зря же вас официально объявили мертвым, или что там у вас была за заварушка. — Перестаньте, в конце концов! — разозлился Монтэг. — Я не предатель и не подослан к вам. Я никого не обманываю. — Том Джонс, прекрати. Мне не нужны стычки в пути, — распорядился Симмонс. — Не волнуйтесь, их не будет. Я остаюсь дома, с женой и дочкой. Буду учить ее «Моби Дику». Сейчас она как раз подойдет и принесет вам корзину с едой, Шерли, наверное, уже собрала. — Шерли — это имя или книга? — спросил Монтэг. — Для моей жены имя, а где-то на Аляске вроде бы живет и такая книга. Моя жена хранит «Грозовой перевал». — Удивительная книга! — сказал Гренджер. — Даже странно, как такое могла написать англичанка. — А я не люблю подобных книг! — заметил Фред Клемент. — Любители легкого чтения не желают в них видеть ничего, кроме сюжета. — Это неизбежно, — ответил преподобный отец. — Когда-то у меня были прихожане, которые даже Библию считали «чертовски шикарной историей». И я не знаю, какое здесь слово страшнее — «чертовски» или «шикарный». — А знаете что? — вдруг сказал Симмонс. — А что если мы задержимся на недельку? Вы, Монтэг, не хотите прочесть «Моби Дика» и «Грозовой перевал»? Монтэг задумался. Он уже догадывался, что другие сделают то, что он скажет, и что надо сказать, — тоже понимал. — Я не возражаю остаться, — сказал он. — Я возражаю, но кто меня будет слушать, — скривился Том Джонс. — Но имейте в виду, пожарник, читать «Моби Дика» вам сейчас ни к чему. Все равно вы его не поймете. Такие книги надо уметь читать. А если вы возьметесь за «Грозовой перевал», то вам просто больше ничего читать не захочется, потому что вы решите, что это глупые и нелепые персонажи. — Послушайте, я бывший пожарник, но я не дурак! — вскочил на ноги Монтэг. — В конце концов, по какому праву вы говорите со мной, как с каким-то… я не знаю кем… — И даже слов настоящих у вас нет, — с насмешкой сказал Том Джонс. — Ладно, пойдемте к дому, чего уж там. Монтэг и те, кто шел с ним все это утро, подчинились. Ватага странных, усталых людей шла по улице, и жители бросали на них из окон удивленные взгляды. Симмонс что-то говорил о «Моби Дике», увлеченно споря с Падовером, который что-то объяснял ему в ответ. Грэнджер и Фред Клемент вразнобой говорили Тому Джонсу еще о каких-то книгах, которых не знал и не мог знать Монтэг. — Великолепное владение словом! — Истинное мастерство! — Гений! — Психологический портрет безупречен. Эти мудрые, непостижимые речи ему что-то напоминали. Он долго напрягал память, ища что-то важное и страшное, пока в голове не зазвенел полудетский мелодичный голос. — И знаете что? Люди ни о чем не говорят. Да-да. Ни о чем. Сыплют названиями - марки автомобилей, моды, плавательные бассейны и ко всему прибавляют: "Как шикарно!" Все они твердят одно и то же. Как трещотки. — Это ведь ужасно! — проговорил Монтэг. Его вскрик удачно влился в общий разговор. — Ужасно, верно, — откликнулся Симмонс. — «Улисса» уже не вернуть. Как жаль, что Гаррисон так внезапно погиб, не успев никому передать эту книгу. — А если бы он успел передать ее? — вдруг спросил Монтэг. — Вы бы не жалели о его смерти, да? Повисло мрачное молчание. Все остановились и застыли. — Скажите, неужели человек важен только потому, что хранит в памяти книги? Неужели только тогда он кому-то нужен и кто-то огорчается о его смерти? Это моя жена так говорила, — добавил он вдруг. — «Кому мы с тобой нужны без четвертой телестены, кто мы без нее, пустое место». Так нельзя. Не надо уподобляться тем, в городе. Их ведь именно поэтому взорвали. — Ты, пожарник, я смотрю, решил нас всех судить? Только явился и уже устанавливаешь свои порядки? — спросил Том Джонс. — Не надо, — попросил Падовер. — Я сам с ним поговорю. Монтэг, — теплым шепотом, каким, наверное, говорил с грешными прихожанами с глазу на глаз, начал он, — вы помните, как были подростком? — Не очень, — признался Монтэг. — Да, сейчас многие разучиваются помнить. Но вы, наверное, бунтовали, хотели изменить мир, правда? А потом повзрослели и увидели, что менять незачем — и так неплохо. Я понимаю, я был таким же. Вы сейчас среди нас как подросток, который попробовал немного взрослой жизни, краем глаза увидел взрослый мир и решил, что он несовершенен, поэтому его надо менять. Это понятно и скоро пройдет, когда вы повзрослеете. Со мной тоже было почти так же. Я бунтовал, занимался саморазрушением, а теперь… сами видите. Только, знаете, у меня к вам просьба… — замялся Падовер. — Какая? — спросил Монтэг, уже полууспокоенный. — Не забывайте, что подростки часто бывают правы. Гораздо чаще, чем они потом сами думают. — Папа! — закричала худенькая девушка, которая бежала им навстречу. — Мама сказала, чтоб я сама ничего не носила, а то надорвусь, и чтобы я позвала вас всех пить чай. — Скажи маме, Эмили, что мы уже идем, — отозвался Том Джонс. — Беги домой.