Возлюби ближнего своего

Я уже даже не помню, в какой момент стал наблюдать за тобой. Может, в тот, когда увидел тебя, одиноко стоящую у двери кабинета? Тогда ты чуть улыбалась каким-то своим мыслям, а в волосах запутались солнечные лучи, льющиеся светлым потоком из окна. Ты показалась мне тогда неземным, странным, но таким прекрасным созданием... Возможно, все началось в другой раз. В институте уже никого не было, а ты почему-то задержалась. Как и я. Ты шла легко, непринужденно. Летящая юбка трепетала при каждом шаге, волосы стелились мягким шлейфом по плечам, волною опускались до пояса. На секунду взгляды наши встретились. Твои глаза поразили меня. Большие, пепельно-серые, они были полны такой болью, тоской, отчаяньем и безысходностью. Что вызывало в твоей душе такие чувства, эмоции? А может, кто? Ответов я не знал. Я не знал тебя. Почему-то такой простой мысли, как подойти и познакомиться с тобой, в мою голову не приходило. Вот и сегодня шел на занятия с мыслями о тебе. Чем ты так притягиваешь, привораживаешь, маленькая колдунья? Давно заметил, ты – актриса до мозга костей. Твои жесты, твои эмоции, манера речи, эта кошачья грация, чуточку надменная улыбка, сводящая с ума, - все это – игра. Талантливая, не спорю, но все же игра. Ты надела красивую маску, скрывающую тебя настоящую. Какой бы талантливой актрисой ты ни была, но глаза тебя выдают. Они – зеркало души, а лукавить душою ты не умеешь. Но никто из твоих друзей не замечает твоей игры, твоего маленького спектакля, роли, которую так удобно воплощать в жизнь. Ты не нужна друзьям. Ты им не интересна. Тебя и их я даже не могу объединить в одно целое – так разительно ты выбиваешься из этой компании. Все они – обычные. Ругаются, как последний грузчик, хвастаются количеством пьяных поцелуев и знанием алкогольных напитков, злачных мест района. Они примитивно мыслят и не любят искусство с учебой. Их сложно осуждать, они – обычные. Они одеты как все и сливаются с толпой. Не различишь, не увидишь среди скопления кед и узких брюк. Ты – неземное, эфемерное создание. Натянуто-напряженная, как струна. Гордая, возможно. А может, это не гордость – лишь принципиальность и честь. А еще ты не участвовала в разговорах – я прекрасно видел твою неприкрытую, сквозящую в каждом взгляде откровенную скуку. Тебя не интересовали разговоры о модных клубах... Зато как-то раз я заметил тебя в компании молодого учителя истории, с жаром обсуждающую какое-то там тайное общество, строящее планы о свержении власти... Видела бы ты себя тогда со стороны! Глаза горят, улыбка скользит по губам, волосы немного растрепаны, щеки раскраснелись... Ты и историк – два совершенно увлеченных человека, по уши влюбленные в историю – вызвали во мне противоречивые чувства. С одной стороны, я был рад видеть тебя такой – восторженной, воодушевленной. С другой стороны мне совершенно не понравилось поведение учителя – как он невзначай касался твоей руки своей, как то и дело улыбался тебе, соглашался с твоими суждениями и взглядами... А ты... радовалась, как дитя. Говорила что-то еще, мечтательно возведя глаза к небу, смеялась над шутками историка... А еще ты отчаянно кокетничала. Со своим учителем... А я отчаянно завидовал. Мне хотелось, чтобы твои грустно-серые глаза смотрели с таким же пылким, полным увлеченного восхищения взглядом на меня. Чтобы ты так же улыбалась – мечтательно и радостно – мне. И чтобы я мог будто то бы случайно прикоснуться к тебе, смеяться над твоими шутками... Ты всегда была одинока, и я это заметил. Как-то раз увидел тебя, идущую откуда-то быстрым, уверенным шагом, с прямой спиной и гордо вскинутой головой, но с блестящими от невыплаканных слез глазами. Их серо-пепельный цвет приобрел тогда какой-то новый оттенок, до этих пор невиданный мной. Оттенок безнадежности... В этот раз я поклялся себе, что постараюсь, чтобы больше не было в твоих прекрасных глазах этого чувства. Мне хотелось видеть в твоем взгляде смех, радость, счастье, задумчивость, но никак не боль. Почему я так желал для тебя этого, даже не зная твоего имен? Не знаю. Что было со мной? Помешательство? Безумие? Разве есть название этому странному чувству? А на следующий день ты появилась с пылающей кровавой зарей на бледной щеке царапиной. Ты вызывающе-гордо смотрела на всех, кто пытался выразить сочувствие или спросить о случившемся. С этого момента я решил, что буду наблюдать за тобой и после занятий в институте... *** По улице ты шла быстро, почти летела, едва-едва касаясь разгоряченного теплым весенним солнцем асфальта. Распущенные темные волосом то нежным шлейфом стелились по плечам, то кнутами-прядками били по щекам. Ты не замечала ничего и никого вокруг, будто в этот момент находилась не в этом мире, где живем мы, простые смертные. Ты остановилась у бетонного серого забора. И как-то разом сникла, съежилась. Искала в сумке ключи, открывающие калитку, намеренно медлительно. Будто оттягивала какой-то неприятный, страшный момент. На пороге возник высокий мужчина, глаза которого подозрительно блестели. Он сделал шаг навстречу тебе, ты резко отпрянула. Тогда он схватил тебя за волосы, ударил – наотмашь, больно и обидно. Ты упала... -Больше не будешь задерживаться, поняла? – прорычал мужчина, - Зачем ты заставляешь отца применять к себе силу, дрянь? -Ты мне не отец... – шепотом, но как-то твердо и уверенно проговорила ты. Мужчину это крайне разозлило, он вновь занес руку для удара... *** Я не мог поверить в происходящее. Ты – маленькая колдунья, что приворожила меня одним лишь взглядом, сидела в моей кухоньке и пила чай с мятой. На твоей щеке краснела новая ссадина, руки немного дрожали от пережитых эмоций. Оказалось, что тот мужчина – твой отчим. А еще недавно умерла твоя мать. Вот только вдовец совсем не переживал по этому поводу – одна игрушка сломалась, но ведь есть вторая. Ты... Своим отказом исполнять его прихоти ты слишком разозлила мужчину, что и повлекло нередкие побои и постоянный страх. А ты так хотела быть счастливой... И друзей у тебя не было – настоящих, преданных, верных. Это породило страшное одиночество и невыносимую тоску... *** Ты благодарно смотришь на меня сквозь густые черные ресницы. Щуришься от солнца и звонко смеешься. Ты оказалась открытым, отзывчивым человеком. Я таких еще не встречал. Ты из тех, кого можно назвать земным солнышком. Светишься изнутри, растопляя холод самых черствых сердец... И имя у тебя – звонкое, как горный хрусталь, как журавлиная песнь, звучащая под синим небосводом. Олеся... Идешь по шелковой траве, на которой серебром блестит роса. А я все окликал тебя, чтобы вновь произнести твое звонкое имя, чтобы вновь увидеть сияние пепельно-серых глаз. Глаз, в которых растаяла боль, уступив место радости и неподдельному счастью. Тому, что я так хотел видеть в твоих глазах. Прошло уже три года с того момента, как я впервые увидел тебя в коридоре института. Многое изменилось – изменились и мы. Ты теперь счастлива. А я наконец смог точно назвать то чувство, что испытываю к тебе. Ты прекрасно знаешь о моем отношении к тебе... И платишь тем же, не требуя громких слов и признаний. И так все понимаешь и знаешь, видя насквозь, смотря в глубину души. *** Вот только я всегда знал, что ты – особенная. И судьба у тебя другая, и мне нет места в твоей судьбе. Ты долго молчала, боясь причинить мне боль своим поступком. Еще ты боялась и своей боли – ведь ты тоже любила меня, хоть и по-своему. Наконец ты все рассказала – выпалила, а потом боялась поднять глаз. Но я слишком хорошо тебя узнал – если решилась, то не отступишь. Я не видел смысла отговаривать тебя... Ты просто знала – с самого начала знала – что так все и будет. Свыше тебе была послана именно та жизнь, что ты и избрала. Ты больше нужна там – не здесь, не мне. Поэтому ты, улыбнувшись кротко на прощание, убежала с легким сердцем в новую жизнь – чистую и прекрасную, хоть и очень трудную... Ты ведь, как оказалось, всегда больше всего любила не людей – а Отца их Всевышнего... *** Знаешь, я еще не раз приходил к вратам того монастыря, куда ты ушла. Приходил и смотрел на монахинь – молодых и не очень. Они стремительно ходили, улыбались кротко, смотрели на мир чистым ясным взглядом, почти по-детски наивным. На протяжении нескольких лет я все высматривал тебя на территории монастыря... Пару раз я даже смог увидеть тебя – тоненькую, как тростиночка, - улыбчивую и спокойную. Ты так же ходила – почти не касаясь земли, будто летала. В такие моменты очень хотелось громко крикнуть, позвать тебя по имени, услышать его хрустальный звон, сорвавшийся с моих уст. Но всегда что-то останавливало. Может быть то, что я попросту не знал твоего нового имени, имени монахини. А может то, что своим присутствием я могу причинить тебе боль. Знаешь, я боялся снова увидеть в твоих серых глазах грусть и отчаяние. А еще мне не давало никакого права звать тебя то, что я уже был женат, имел троих детей. Я даже любил по-своему свою жену. Она была славной женщиной – верной и доброй. И дети у нас тоже были очень хорошими – умными и светлыми. Я любил свою семью, но забыть тебя – не могу, как бы ни старался... *** Пожилая игуменья аккуратно выводила имена людей, дорогих ее сердцу, на записке за здравие. «Болящей отроковицы Алевтины», «раба Божия Николая», «игуменьи Евфросинии»... И неизменно добавляла в самом конце – «раба Божия Дмитрия», даже не зная, есть ли еще на этом свете Дмитрий... И, кто видел в эти моменты пожилую монахиню, рассказывали, что в пепельно-серых глазах ее блестели слезинки, но ярче них сверкала искренняя улыбка, полная любви и нежности...