Без надежды, без свидетелей... с наградой.

      Протяжный женский всхлип тонет во тьме, отскакивает от толстых стен и возвращается эхом к владельцу. Поразительно, что может сделать время и коробка без окон и дверей со внутренним «я» повелителя времени. Казалось, два простых элемента — время и изоляция, еще более простая формула, а результат — ужасающий.       Итог страшен, но до него еще надо дойти. Что же сломало даму в строгом платье темно-фиолетового цвета?       Она сломала себя.       Нет-нет-нет, она сломалась еще давно, как фарфоровая кукла с хрупкими ножка-ручками. Только вот эта фарфоровая кукла в виде дамы в строгом платье темно-фиолетового цвета не такая хрупкая, какой кажется казалась. На протяжении многих лет и многих жизней в ней был стержень, который надломился после одной произнесенной фразы. Она сломала ее, вернее, тот, кто ее произнес. А коробка с четырьмя стенами просто доделала начатое.       Остаться наедине со своим собственным «я» — пытка для таких, как она. А каких? Таких, которые считают себя машинами без чувств? Таких, кто абсолютно уверен, что у них нету души, после всего, что они сделали? Да, таких. Таких, как Мисси.       Внутри все сжимается, до боли терзая сердце… одно. Второе, похоже, уже не бьется от раздирающей душевной боли. Мысли роем летают в голове и ускользают так же, как и все перед глазами, покрытыми мутной пеленой. Собственное тело будто объявило бойкот — дама в строгом платье темно-фиолетового цвета не может сконцентрироваться на чем-то одном и просто подняться на ноги. Кожаные сапоги давят, причиняя саднящую боль, но это ничто, по сравнение с болью, поселившейся в обеих сердцах.       Мисси смеется над собой сквозь зубы, проклиная собственный разум, который против нее:       «Кто же так говорил?» — до боли знакомый голос повторяет ту простую фразу, и это раздражает намного сильнее, чем недавно утихшая барабанная дробь. По началу фраза успокаивала и помогала сконцентрироваться — расставить все события по полочкам, осознать, что произошло, отметить старт, когда Мисси начала меняться. А теперь обрывистая фраза стучит по стенкам сознания, вынуждая лезть на одну из четырех стенок.       «Кто же ты, таинственный незнакомец?» — голос срывается. Слезы и смех смешиваются воедино уже в который раз, превращаясь в истерику.       «Дай вспомнить твое имя. Имя, имя» — протяжный смех пугает даже саму Мисси: с каждой произнесенной буквой обрывисто произнесенной фразы костяшки на руках чувствуются слабее, а на одной из четырех стен струйкой бежит кровь.       «Я имею право знать твое имя, ведь этой убогой фразой ты сломал меня, не хуже этой коробки. Из-за этой фразы я здесь!»       Смех становится громче, голосовые связки болят от перенапряжения. Раньше Мисси никогда бы не позволила давать волю всем скопившемся эмоциям, ведь раньше она была дамой в строгом платье темно-фиолетового цвета, от которого всегда пахло лавандой. Сейчас же от платья, да и во всей этой коробке пахло отчаянием с нотками безумия. Аккуратные локоны растрепались и превратились в лохмы, свисавшиеся на лицо. Бледные и изящные руки изменились до неузнаваемости.       «А это все ты виноват,» — Мисси облокотилась спиной на стену и съехала по ней вниз, — «Ты виноват во всем, что со мной произошло, ведь это ты сказал мне ту фразу, ты разрушил мою жизнь, поэтому, я должна знать хотя бы твое имя!!»       Глупые, неразумные мысли и вопросы затмевали собою важные. Вопросы и события до того, как/зачем/кто/почему поместил Мисси в эту коробку, были так же затуманены той фразой. Похоже, она сведет с ума.       «Имя! И м я!» — новые силы позволили вскочить и бездумно (как всегда в этой коробке) бегать от одной стене к другой, точно отскакивать от них кинутым попрыгунчиком. Все продолжалось до тех пор, пока ноги не подкосились, и Мисси не упала вперед, чудом не разбив нос.       Казалось, это падение поглотило последние теплящиеся в ней силы — она продолжила лежать посередине комнаты без окон и дверей, не шевелясь. Смех утихал, превратившись в сип, а затем в сдавленный всхлип — она и правда сходит с ума.       «Фраза» — шепот темнота сглатывает охотнее и не возвращает эхом владельцу.       «Ты сказал мне это. Ты… твое имя такое знакомое. Кажется, что вот-вот слетит с кончика языка. Ты…»       Женщина могла поклясться, что собственный разум откровенно над ней шутит — это имя было произнесено намного больше раз, чем собственное. Оно такое легкое, но за ним всегда таилась какая-то разрушающая сила, которую Мисси никогда не хотела принимать. Это имя, произнесенное вслух, дарило надежду, которую женщина всегда ненавидела всей душой, если у нее такая еще есть. Имя, означающее, что помощь близко, что помощь идет…       Доктор       «Доктор» — с губ слетает имя, в очередной раз растворяясь во тьме.       «Доктор» — слезы и отчаяние берут верх — истерика перешла во вторую фазу.       Каждый следующий раз произнесенное вслух имя звучало тверже, уверенней и произносилось более быстро, словно Мисси боялась, что разум опять сыграет с ней злую шутку, и она забудет это имя. Оно стало жизненной мантрой. Оно подарило надежду, которую Мисси всегда ненавидела и теперь тоже ненавидит, но меньше, благодаря Доктору.       Мисси вскочила с пола и теперь, напевая имя, продолжила отталкиваться руками от одной стенке к другой. Дикий смех утонул в постороннем звуке материализации голубой синей будки. Завихрения ветра от ТАРДИС заставил пропасть все мысли из головы, а Мисси — замереть и и во все глаза смотреть на нее: ТАРДИС прилетела в эту коробку. ТАРДИС прилетела за ней.       Дверца скрипит. Резко и до боли знакомо, до приятной, сладостной боли. Собственное имя звучит чуждо и странно. Обеспокоенный, полный печали взгляд Доктора выбивает теперь все силы. Даже те, которые были на вечном адреналине. Ноги подкашиваюся, но колени не успевают встретиться с полом — плечи подхватывают родные руки и уже мягко опускают на пол. Лавина вопросов, обрушиваемая на Мисси Доктором остается без внимания: дама в помятом платье и растрепанными волосами пытается держаться прямо, пытается скрыть все чувства за маской безразличия.       «Фраза» — выдает Мисси, как обычно, лишая все смысла, — «Твоя фраза изменила меня, и из-за нее, я оказалась здесь» — слезы капают на мятое платье, а в это время теплые ладони блуждают по впалым щекам, стирая свежие дорожки от слез, — «Без надежды. Без свидетелей. Без награды»       «Прости. Мне так жаль, так жаль… Ты представить себе не можешь, как я горд тобой»       Доктору стыдно. Так стыдно, что он прячет голову на плече хрупкой дамы и вдыхает уже родной, еле уловимый запах лаванды и строгих женских духов. Мисси сидит на полу, поэтому упасть она уже не сможет, но почему кажется, что вот-вот упадет еще раз? Дыхание спирает, тело снова не слушается, оседая в чужих руках, но в этот раз Мисси этому даже рада. Она — мазохистка и понимает это только когда находится в опасном для сердец присутствии Доктора. Они бьются чаще, заглушая разум и стирая воспоминания прошлой вражды, стирая воспоминания прошлой жизни.       Так они и сидели. Сидели в объятиях друг друга в темной комнате без дверей и окон, освещаемой лишь тусклым светом единственного фонаря на полицейской будке, с надеждой, которую Мисси ненавидит теперь еще меньше, без свидетелей, которые никогда не нужны в такие редкие моменты и… с наградой, в виде Доктора. Свидание с собственным «я» изменило Мисси еще до этой треклятой коробки. Хотя, эта коробка не так уж и плоха, если знать, какое спасение последует после «милого» времяпровождения в этом плене.       Спасение в виде Доктора. Он — ее спасение после всех мучений в новой, исправленной им же, жизни. Доктор — новая жизнь Мисси.