Искупление

Цыганка не понимала, по какой причине этот страшный человек спас её, нарушив приказ господина. Он не отвечал на её вопросы и мольбы, обращённые к нему. Он почти совсем с ней не разговаривал. А она и рада и не рада была, что осталась жить. Ибо стать игрушкой в логове лютого зверя после всех предшествующих потрясений — участь поистине незавидная. Ненавистный священник, преследовавший её, — даже он казался ничтожным щенком в сравнении с Тристаном Отшельником. Эсмеральда не знала, как очутилась в его доме. Единственное, что она помнила — душераздирающие крики матери, цепляющейся за её одежду, простёртая над головой чёрная перекладина виселицы. — Нет! Нет! Не хочу! — крикнула несчастная, извиваясь в руках палача. Потом, верно, она умерла и неприкаянная душа её мечется блуждающим огоньком между раем и преисподней, не находя покоя. Что же иначе такое дом Тристана Отшельника, если не чистилище, где она мается за неведомые грехи? Эсмеральда не ощущала, не видела, не слышала, что произошло, когда обезумевшая вретишница, защищая дочь, бросилась на палача, до крови впилась в его руку не утратившими крепости, несмотря на годы лишений, зубами. Мать оттолкнули. Она упала на мостовую и больше не поднялась. Тогда Тристан Отшельник прорычал, обращаясь к Анрие Кузену: — Оставь девчонку! — Но как же воля короля? — недоумевал палач, закинув на плечо бессознательное тело девушки. — Это уж моя забота! — оскалился Тристан. Эсмеральда не почувствовала, как её, словно куклу, передавали с рук на руки, устраивали поперёк седла и куда-то везли. Цыганка не осознавала до конца, в чьей власти оказалась. Луи Тристан, прозванный Отшельником, обладал сердцем лютого тигра. До того, как Людовик Одиннадцатый назначил его Великим прево, он сражался с англичанами, служил оруженосцем коннетабля, магистром артиллерии и советником короля Карла Седьмого. Только в должности Великого прево он сгубил, как утверждали, по меньшей мере четыре тысячи человек, а сколько всего душ на его кровавом счету — о том ведал один Господь Бог. Тристан был уже не молод. На своём веку он повидал столько, что не испытывал сострадания к страшнейшим мукам, а жалобные стоны значили для него не больше, чем писк комара. Не ведал он большего удовольствия, чем вонзить когти в очередную жертву. Он наслаждался, пытая сам и глядя, как пытают другие. И вдруг какая-то спятившая старуха, стеная, рассказывает о потерянной пятнадцать лет назад и чудесно обретённой дочери. Той самой цыганки, которую ему предстояло повесить. — Эй ты, волк! Разве ты никогда не спал со своей волчицей? Разве у тебя никогда не было волчонка? А если у тебя есть детёныши, то, когда они воют, разве у тебя не переворачивается нутро? У волка Тристана были волчата. Он и сам не знал, любил ли их хоть каплю. Безутешная мать взывала к милости Всевышнего и совести людской, в который раз повторяла свою историю, иссохшим телом закрывала дочь от солдат. Одна вретишница не поразила бы жестокую душу Тристана Отшельника — если у него действительно имелась душа. Но её рассказ исторг из его глаза скупую слезу. Это была прореха в его стальных доспехах. И туда, прямо в прореху, в чёрствое сердце волка вошёл обоюдоострый клинок. Тристан увидел цыганку. Великий грешник преклонил бы колени перед воплощением невинности, представившемся его взору. Тристан не дрогнул. Но что-то на миг перевернулось в его душе. — Оставь девчонку! — сказал он палачу. Он платил за секунду слабости. Эсмеральда, запертая в незнакомом доме, перестала принадлежать себе. Слуги с ней не говорили. Цыганка пребывала в полнейшем неведении по поводу своей дальнейшей судьбы. Жуткий человек с квадратным подбородком, воплощение силы и злобы, повергал её в ужас одним своим видом. По счастью, Тристан навещал её не так уж часто, не появляясь в её комнате иной раз несколько недель. Эсмеральда никогда не задумывалась, где он пропадает. Не всё ли равно ягнёнку, в какой чаще рыщет волк, если не показывается ему на глаза? Эсмеральда ждала, когда пленитель, натешившись, наконец, отпустит её. Она увядала в неволе. Где-то за ненавистными стенами остались мать и Феб: всё, представлявшее для неё ценность, поддерживающее волю к жизни в её надломленной душе. Отчаявшись, она со слезами упрашивала своего сурового властелина: — Молю вас, отпустите меня! Вы добрый человек, вы знаете, что мне пришлось вынести! Дайте мне уйти, я разыщу матушку, я навсегда скроюсь с глаз людских. Ответьте же, по крайней мере, что мне сделать, чтобы вы отпустили меня? — Куда ты пойдёшь? — отвечал он, скаля зубы. — За воротами моего дома тебя ждёт смерть! Цыганка совершала огромную ошибку, обращаясь к мнимой доброте Тристана. Если такой человек, как Великий прево, однажды позволил разжалобить себя, то во второй раз подобной промашки он не допустит. Тристан платил за проявленную некстати слабость. Тристан надеялся искупить малую толику своих грехов.