Назови мне свое имя

И не бери из дочерей их жен сынам своим, и дочерей своих не давай в замужество за сыновей их, дабы дочери их, блудодействуя вслед богов своих, не ввели и сынов твоих в блужение вслед богов своих.

Это было как раз то время суток, когда коридоры старого здания полнились тишиной. Не облегченным выдохом окончания рабочего дня, не расслабленным беззвучием ночных классных комнат, не рассветным предвкушением первых детских голосов, ворвавшихся через распахнутые входные двери, но тем самым безмолвием, что наступает после занятий, когда большинство учеников покидают стены школы для выполнения общественных обязанностей. Обычно в такие моменты изредка слышен шелест страниц или едва уловимый шепот учителей, кроткие, осторожные шаги оставшихся в помощь взрослым старшеклассников, и непременное ощущение невидимого присутствия кого-то за каждой дверью. Тот день запомнился Лейле особенно. Возможно потому, что совершенно непривычно было идти вот так запросто со своим братом по пустому зданию, в котором, как ей показалось, не было ни души, только эхо, которое вторило каждому прикосновению потертых подошв к полу, отзывалось в посеревшей кирпичной кладке, и взлетало под самый потолок. Мартин молча тащил ее за руку, не обращая никакого внимания ни на необычную для этого времени безлюдность, ни на пораженную этим сестру. Он уверенно шагал по направлению к огромному залу, из которого доносился приглушенный гул. Этот гул становился все отчетливее, прежнюю его монотонность сменили редкие выкрики, которые тут же утопали в море других голосов. Возле самых дверей, где небольшой кучкой стояли ученики, пытавшиеся втиснуться в уже переполненное помещение, Лейла почувствовала, что кто-то потянул ее за рукав, как в тумане запомнилось ей искаженное неподдельным ужасом лицо брата, мелькнувшее на секунду выражение отчаяния и беспомощности, и пропавшее за лицами, спинами, плечами, силуэтами толпы ощущение спокойствия. Она не могла объяснить, отчего ей стало невыносимо страшно и одиноко, будто в один момент потеряла все, оказалась одна среди абсолютно чужих людей, чужих мыслей, чужого торжества. Ее напугало это безумство, охватившее всех школьников, глаза их горели какой-то невнятной яростью, презрением и жаждой чего-то отвратительного, мерзкого, грубого. — Лейла! — ее подруга настойчиво вытаскивала девушку из толпы, засасывающую, словно трясина. — Тебя же задавят! Но та не слышала ни единого слова. Она рыскала глазами по головам собравшихся в надежде отыскать ту самую темноволосую макушку, заглянуть в лицо Мартина, убедиться, что ей всего лишь показалось…

Девять минут.

— Да кого ты потеряла? — раздраженно выпалила «спасительница», слегка тряхнув Лейлу за плечи. — Мартина… — небрежно бросила она, чуть нахмурилась и уставилась на подругу. Губы ее слегка дрогнули, немой вопрос застыл во взгляде, требующем открытого и прямого ответа, но не тот человек стоял сейчас перед ней, не было той привычной самоуверенной ухмылки, что каждый раз встречала она со стороны брата. Показалось. Несомненно показалось. Он никогда бы не посмотрел так на меня, никогда бы не показал, что ему страшно… Страшно? Но чего ему бояться? После Предания мы встретимся и пойдем домой. Скорее всего, он просто взволнован. Слишком много людей. Новая ситуация. Точно показалось.

Восемь минут.

Гомон становился все громче. Возбужденная толпа учащихся оживленно обсуждала, предполагала, презирала и вторила самой себе; непрестанно слышались одни и те же слова: «Скверна», «Падаль», «Не место», «Грязь», «Наказать». Лейла нервно сглотнула. В новинку было это скопление, шум и взволнованное гудение. У девушки кружилась голова от непонятного смятения чувств, захлестнувших ее, мощного давления необычной атмосферы. Надо было не искать Мартина, а сразу же идти сюда. Теперь ничего не видно будет. Не каждый день такое случается. Он сам скорее всего уже прошмыгнул поближе к сцене. И меня хотел провести. Ох уж эта… И кто ее просил меня останавливать? Теперь туда совершенно не пробьешься.

Семь минут.

— Говорят, что это редко когда бывает вот так, чтобы прямо вот так, — захлебывалась словами стоящая напротив Лейлы подруга. — Обычно как? Забирают по-тихому, но чтобы вот так, чтобы столько людей собралось, и еще ОНИ здесь. Это редко такое бывает, никогда такого не было. А ты не слышала, что именно произошло, чтобы даже ОНИ прибыли? Вот уж на самом деле Падаль. Как можно было решиться на такое? Сами себе дорожку выбрали… Выбрали. Мартин сказал что-то насчет этого. Да-да, я отчетливо помню, как он шипел, произнося каждый звук. Как можно говорить о том, что все решают за нас, если каждый волен выбирать закон и порядок или же справедливое наказание? Нет, мы сами решаем кем нам быть. Лекс тот еще чудак, странный, нелюдимый. А Оливия? Она же сама решила пойти за ним. Никто ей не говорил, никто не заставлял. Или что-то… все же… Девушка словно очнулась от оцепенения, в которое погрузили ее навязчивые неприятные мысли. Она оглянулась по сторонам: рядом оставалось еще несколько человек, но проход в зал уже был относительно свободен, чтобы можно было рассмотреть, как на подмостках появился седовласый мужчина — директор школы, следом, будто из ниоткуда возникли три темных силуэта в балахонах, скрывавших полностью их тела и лица от посторонних взглядов. Гомон стих.

Шесть минут.

Все внимание было приковано к этим троим. Зал боялся вздохнуть лишний раз, боялся не услышать чего-то важного за сопением или неосторожным движением, рождавшим даже слабый шорох. — Внимание! — громко и немного хрипло произнес директор, после чего откашлялся, тревожно оглядел собравшихся и бросил беглый взгляд в угол сцены, где черным пятном слились, крепко прижимаясь друг к другу, силуэты неизвестных. — Внимание! Мы собрались по весьма тревожному случаю… — он на мгновенье затих, едва заметно кивнул головой и снова посмотрел на людей в балахонах. Лейла почувствовала, как чья-то рука отдернула ее назад и в сторону. Пахнущая чем-то необычным, терпко-сладким женщина уверенно прошагала мимо нее и неровных рядов школьников, гулко постукивая невысокими каблучками. В безмолвии этот звук, казалось, едва заметно дребезжал во всем полу, разливался вверх по стенам и, уже с потолка, тяжелым грузом устремлялся в самое темя. Какие у нее необычные туфли Женщина встала рядом с директором, тряхнула темными, чуть тронутыми на висках сединой, волосами и нервно отвела взгляд куда-то вверх. Тишина снова сковала весь зал. Фигуры в углу нетерпеливо двигались, ожидая своего выхода на всеобщее обозрение.

Пять минут.

Мужчина побледнел. Он то и дело раскрывал рот, облизывал губы, бегал взглядом по головам собравшихся, снова с напряжением стискивал челюсти и с опаской смотрел на гостей школы. Поняв, наконец-то, что его волнение может быть воспринято неправильно, он шумно выдохнул и продолжил: — Мы собрались… В нашей школе произошло… — директор снова запнулся, закрыл глаза и опять глубоко вдохнул, подбирая нужные слова. — В этот черный момент для чтящих Высшие Силы, нет более нужных и важных речей, чем клятва, данная нам во имя процветания нашего государства, клятва верности и чести, клятва, призывающая нас к единству, к непоколебимости нашего духа… — он сглотнул и медленно, протяжно, четко проговаривая каждый слог, начал повторять слова, заученные еще в детстве. — Обязуюсь при вступлении в новый день каждую секунду этого дня уважать и чтить заветы Высших Сил, соблюдать Конституцию Демократического Государства… Лейла послушно подхватила за остальными монотонную речь, машинально повторяя за толпой. Почему он так нервничает? Кто эта женщина?

Четыре минуты.

Подруга одернула девушку за рукав, оторвав ее от посторонних мыслей, и грозно свела брови. -…в единстве с народом быть и не выделять ни себя, ни кого-либо еще, как человека, стоящего выше норм морали и права, ибо ничто не смеет сравниться с народным величием в силе его… Что за глупость? Не выделять себя… Мы чище… Мы лучше… Мы выше?.. Девушка беззвучно шевелила губами, ее глаза все шире раскрывались, взгляд наполнялся ужасом от противоречивых мыслей, заползавших в ее голову. Она дышала все чаще.

Три минуты.

-…оказывать всякое содействие в наказании провинившихся во имя соблюдения мира и справедливости в соответствии с законами… Время замерло в один момент, гулкий рокот толпы остался за пределами сознания Лейлы, она судорожно пыталась схватить холодный воздух, которого, как ей казалось, жутко не хватало. — Довольно! Грубый рык из-под черного капюшона прервал неровный строй голосов школьников и заставил всех обратиться к его обладателю. Тот резким движением стянул балахон с одного из стоявших рядом, выбросив на середину сцены, словно мешок с мусором, истерзанное тело. Зал снова притих и замер. Лежавшая на голом полу в изодранной одежде девушка сейчас мало походила на ту, которой многие привыкли ее видеть. Рассеченная форма была покрыта черно-бурыми подтеками, пылью и сажей. Как грязное пятно расплылась она по телу совсем еще юной школьницы. — Закон! — прогрохотал голос, — Для всех! — Лейла, оцепенев как и ее товарищи, следила за каждым движением черной материи. — Един! Что происходит?.. — Для всех един! — несколько учеников робко повторили слова Стража и завороженно уставились на него. — И я, несущий глас Высших Сил, спрашиваю вас, есть ли на свете такой закон, что был сокрыт от вас, а потому и остался неизвестным? — Нет! — голосов становилось все больше, они уже не были скромными и тихими, а гремели, сотрясая воздух. — Молчать о Скверне, укрывать того, кто поддался ей… Есть ли такой закон?! — Страж буквально рявкнул на весь зал и повернулся к лежавшей на полу девушке.

Две минуты.

— Чей же закон для тебя стал законом? — силуэт резко дернулся, из-под мантии мелькнул тонкий черный хлыст. — Мы просто разговаривали… — Оливия приподнялась на локтях и умоляюще посмотрела в полные презрения и жалости глаза женщины. Та только брезгливо повела плечом. — Почему вы мне не верите? Что я такого сделала? — хрипела школьница, и ее голос был едва слышен. — Мама, что я сделала? — заревела она. Мама? Это ее мать? Но ведь… — Молчать! — гневный рык из-под черного капюшона прервал мольбу девушки. Упруго щелкнул перед самым ее лицом хвост бича, снова разрезал воздух и звонко рассек и без того покалеченную плоть. Стон уже больше походил на вой. Каждый слышал его и жадно ждал продолжения. — Ты ведь сама впустила Скверну в свою душу, послушав и услышав нечистые слова, сама дозволила оскверниться мыслям своим, и нечистоты теперь других слушать обрекаешь? — служитель снова ударил Оливию по спине кнутом. Она неестественно выгнулась, оскалилась и закатила глаза. Слабый, натужный хрип вырвался горла со вспененной кровью. Бич снова просвистел над ней и впился в кожу. Красная линия быстро побагровела и вздулась, рядом с ней тут же возникла такая же уродливая полоса, а человек в сутане опять замахнулся для удара. — И есть закон! И я есть рука карающая!

Одна минута.

Плеть со свистом выжигала на теле девушки новые и новые отметины, Оливия едва вздрагивала при каждом ударе, казалось, что она уже не дышала. — И во имя Высших сил будет наказан каждый потворствующий, каждый скрывающий, — по залу пронесся гулкий гомон и тут же стих; алчно дышали ученики, всматриваясь в каждый рубец оскверненного, желая самолично стегнуть по еще нетронутой плоти ту, что так лицемерно притворялась благочестивым гражданином, верной подругой и примерной школьницей. Губы отступницы едва заметно пошевелились и замерли. — И не услышит более никто ни слова из твоих поганых уст! — Страж яростно откинул кнут и коршуном опустился к самому ее лицу. Стиснув костлявыми пальцами ее щеки как можно сильнее, он разжал челюсти девушки, и что-то на миг блеснуло под сутаной. Лейла тяжело и прерывисто дышала, беззвучный истошный крик застрял в ее груди. Она судорожно провела взглядом по головам собравшихся. Кто-то нетерпеливо привстал, девочки помладше испуганно закрыли ладошками глаза. Отрезанный язык Оливии уже оказался под подошвой служителя, темная лужица крови рядом с ее головой медленно расползалась по полу. ЭТО ЖЕ ДЕТИ!.. Что-то теплое и мягкое с силой вытолкнуло ее из зала, заполонило собой все вокруг и потащило куда-то. С трудом перебирая ватными ногами, девушка послушно двигалась в этой темноте, застлавшей ее глаза. *** — Лейла, — раздалось у самого ее уха, — молчи и слушай… Ты будешь сидеть здесь, пока я не вернусь. Не вздумай никуда выходить, не смей кричать, не смей шевелиться. — шепот брата несколько успокоил ее, ясность мысли возвращалась, и слова уже не казались чем-то незнакомым. — Ты сделала, наверное, самую большую глупость в своей жизни. — он устало выдохнул и убрал руку, прикрывавшую ее рот. — Я должен идти. Ты все поняла? Еле различимое в темноте лицо Мартина оказалось прямо перед ней, и Лейла крепко сжала губы и кивнула. Ослепительный свет на мгновение ударил ей в глаза, отчего девушка с силой зажмурилась и сжалась в комочек. Кромешный мрак снова окутал ее со всех сторон, звук шагов становился все тише. Я не могла сказать этого вслух… Нет… Ее дыхание испуганно замерло. С каждым оглушающим ударом сердца она вспоминала каждую картинку произошедшего. Чей-то ужас в глазах, тяжелая черная ткань, багровое пятно крови, гневно раздутые ноздри женщины в странных туфлях, темноволосую макушку брата и свой крик.