Мечтай дальше

      В тусклом свете автомобильных фар мелькала убегающая вдаль размёточная полоса. Дорога тонула во мраке. Обнажённые ветви деревьев казались трещинами на небе — Штефан нахмурился и обернулся к водителю: — Долго ещё ехать? — Относительно, — ответил Том, прикуривая сигарету. Он знал, что это слово бесило его больше всего. «Относительно» — вроде бы ответ, но пустой, как трасса, по которой они ехали.       Доппнер поёжился от холодного ноябрьского ветра и поднял ветровое стекло. — Наконец-то додумался, — буркнул Штефан, который давно уже сидел с закрытым окном. Том не ответил.       Музиоль покосился на звякнувшее на заднем сиденье оборудование, приподнял гитару и отставил от комбоусилителя. — Аккуратнее едь, инструменты не ударопрочные, — заметил Штефан, но Том даже не подумал сбавить скорость, а будто бы даже прибавил её. Музиоль не стал его упрекать снова, и в машине снова замерла долгая тревожная тишина.       Обоим хотелось уже поскорее добраться до Вольфсбурга, упасть в объятья тёплых постелей и сдать в ремонт весь этот «металлолом за охуительную цену» уже завтра. Но Том чувствовал, что увидеть хоть что-нибудь кроме пустынной трассы и редкой лесополосы ему будет уже достаточно. Покосился на горящие во мраке показатели спидометра, на радио, которое прикончил «лысый криворукий недомерок», только лишь постучав по нему пару раз. В ветровом окне слабо мерцало отражение Штефана: смазанное бледное лицо, и глаза, показавшиеся непомерно большими, тревожно глядящие в самую гущу темноты за стеклом.       Всю поездку разговор не клеился: оба не слушали друг друга, а лишь с бессмысленным напряжением глядели в холодный мрак. — Мы как будто вечность едем, — странным, дрожащим голосом пробормотал Музиоль, приложив ладонь к запотевшему от его дыхания стеклу. — Точно. Я скорее состарюсь, чем мы приедем, — с натянутой бодростью сказал Томас, не заметив, что друг пугающе серьёзен. — Расскажи мне что-нибудь, а то я сейчас засну. — Рассказать… — повторил Штефан и надолго задумался.       Его задумчивость была похожа на глубокий транс, во время которого он почти полностью терял контакт с внешним миром. Над ним часто подтрунивали за это, как и сам Том. Пока одной ночью в номере отеля он не вышел на кухню, где Штефан стоял, как соляной столб, с раскрытыми пустыми глазами и со стаканом воды в руках. Он не обращал на Доппнера ни малейшего внимания, пока Том, оправившись от ступора, не подошёл вплотную. — Ничего, задумался, — сказал Штефан на его вопрос, поставил полный воды стакан в раковину и ушёл к себе.       Как долго он так стоял, Том боялся даже представить.       Задумался. Просто задумался.       Как раньше Тома брала дрожь от его «задумчивости», так и сейчас, особенно наедине, где никто кроме него не скажет: «Эй, Штефан, приём! Вернись на землю!» «Может ли человек сомнамбулировать наяву?» — подумал Том, но легче ему от этого не стало.       Том не понимал, что со Штефаном происходит в такие моменты, и это его пугало: ему самому казалось, что Штефан, хоть и не осознавая, где он и что он, всё же видит больше, чем они. Казалось, что это Том сам отключён от реальности, что это он ничего не видит, а не Штефан. — Когда ж приедем, Рене там, наверное, уже упился своим капучино в отеле, — сказал Том преимущественно сам себе и попытался приободряюще улыбнуться другу. Но уголки губ не двинулись с места, и Штефан не шелохнулся. — Как думаешь, — начал вдруг Штефан, и Доппнер с облегчением выдохнул, — сколько мы уже едем?       Том глянул на наручные часы, но сначала ничего не ответил. Простой вопрос, но в такой формулировке почему-то покоробил его. — Час с лишним, а что? — сказал он, стараясь скрыть необъяснимую дрожь. — Я имею в виду, сколько, ты думаешь, времени на самом деле?       Том нервно потёр кожаный руль. Боковым зрением он видел, что Штефан не отводит от него пристального взгляда. И кажется, что он такой же, какой был в отражении: тревожный, чего-то ждущий. — То есть, по ощущению, сколько времени прошло? — не унимался Музиоль. — Ты сам сказал, что вечность едем, — пробормотал Том с неожиданным для себя раздражением. — Так бывает, просто глупое ощущение. Мы долго, нудно едем, разговор не идёт, ещё и этот крендель-кофеман радио угандошил, вот и кажется, что одна минута от другой не отличается…       Доппнер перевёл дух — выложить всё вот так он никак не ожидал. Неуверенно покосился на пассажира. Мучительно-долгий, вопрошающий о чём-то взгляд — будто Штефан молчит, чтобы Томас сам ещё раз осознал, что он произнёс. — Я не просто так спросил, — Музиоль отвернулся к окну. — Я то же самое чувствую. Глупо, конечно… ещё и чувство, что о чём-то таком мы уже говорили, не помню точно, о чём…       Том вперил глаза в зеркало заднего вида и сам испугался своей тревоги. Под его пальцами жалобно скрипел руль. Он потянулся к нагрудному карману и достал из коробки сигарету. — И ты ещё как-будто всё время поворачиваешь направо… — сказал Штефан. — Трасса по прямой идёт, — солгал Том. Он не помнил, поворачивал ли он на этой дороге вообще. — Может быть, мне показалось… — Мало ли, что тебе показалось! — рявкнул Том. — …Показалось, что мы едем по кругу, — терпеливо закончил Музиоль, встрепенулся и указал в лобовое стекло. — Видишь, видишь? Мне кажется, мы здесь уже проезжали…       Лесополоса оборвалась: вместо ровного ряда деревьев стояли покорёженные, а некоторые даже обугленные, деревья, пни и всё то, что от них осталось. "Врезался кто-то, что-ли..." - вскользь подумал Штефан. Белый в свете фар столб с помятым оранжевым таблом промелькнул мимо них. "Тридцать километров до Вольфсбурга". "Всего-то..." - подумал Том. — Не мели чепухи, Штеф, — отмахнулся от него Доппнер. — Как мы можем тут второй раз проезжать? Я что, по-твоему, такой идиот, чтобы по кругу ездить?! — Тихо, Том, ты чего? — Музиоль примирительно поднял ладони вверх. — Я же сказал: я не уверен. Чего ты вспылил?       Звенящая тишина. Том нажимал на педаль газа почти на максимум, играл желваками, сведя к переносице брови. Штефан попытался заглянуть в окно назад. Но вид позади ему не понравился. — А может, мы и правда едем больше, чем час? — Часы новые, — прорычал Том, не глядя на него.       Аллея голых, скрюченных деревьев будто смыкалась всё ближе к ним. — Ты тоже это чувствуешь, может, даже знаешь... - пробормотал Музиоль. - Может... может, мы умерли?       Тихая фраза повисла в тишине, пахнущей автомобильным освежителем. Том не оборачивался и упорно молчал, но Штефан видел: морщины на его лице разгладились, расступились брови, и в округлившихся голубых глазах он наконец увидел, что скрывается за его гневом. — Умерли так быстро, что даже не поняли этого? — всё тише и тише продолжал Музиоль.       Том плотно сжал губы. Всё его тело будто окаменело, свело судорогой. — Тогда когда же мы поймём, Томас? — Штефан наклонился к нему, и Тому страшно было глядеть ему в глаза. — Когда мы сойдём с пути?       Деревья, деревья — их ветви мешались в одну чёрную паутину, смыкающуюся над ними. — Но даже если мы сойдём, — Штефан через сиденье оглянулся назад, — что нас ждёт снаружи?..       Том зажмурился и открыл глаза: поплыла дорога, стёрлась в одну полосу размёточная линия. Мрак, неизвестность подступает, только когда ты готов меньше всего — и только свет рассеет его; для Тома это свет фар. Из машины он выйдет, если только будет знать, что за её пределами. Иначе… — Я не знаю, — чуть слышно сказал он. — Что?       Доппнер встряхнул головой. — Приедем — получишь у меня, — процедил он сквозь зубы. — Да за что? — возмутился Штефан. — За то, что себе голову хренью забил, а теперь и мне ещё, — злился Том, но Музиоль вдруг лукаво улыбнулся. От облегчения Том тут же готов был его расцеловать, хоть даже после этого и побил бы. — Но теперь-то тебя не клонит в сон, — сказал Штефан, и Доппнер ухмыльнулся. — Засну ли я вообще сегодня? — спросил Том, и Штефан хмыкнул. — Хотя засну, только после того, как надеру тебе зад, мистик хренов…       Не отрывая глаз от дороги, он замахнулся на приятеля, но тот увильнул. Оба рассмеялись, и, расслабленные, обменялись подтруниваниями. — Приедем — я поем, Господи, наконец-то поем… — Под «поем» ты подразумеваешь опустошить весь бар в отеле? — Да ну нет же… — Том покачал головой, и с лёгкой улыбкой стал вглядываться в дорогу. Необъяснимый ужас пропал, как пропадает утренний туман к полудню. Он уверен: вот-вот они увидят городские огни, диодные панели и громады зданий. Он уже предвкушает, как выпьет со всей командой пива, расскажет, как Штефан ему пудрил мозги, и Том ему почти поверил. Мечтает, как закончит все свои дела и вернётся к семье, к жене, и забудет, как даже называлась эта проклятая трасса. Голубые глаза мечтательно заблестели.       Штефан не сводил глаз с окна, за которым промелькнул столб с помятым указателем: "тридцать километров до Вольфсбурга".