Среди теней

Дернувшись, лифт начинает двигаться вниз, и дрожь от рывка отзывается эхом в теле; две длинные пряди волос падают на лицо, закрывая глаза — он сидит, опустив голову, на низком стуле, приготовившись к исповеди. Он здесь не по приказу Края Света, не исходя из каких-либо здравых рассуждений; но в то же время он пришел сюда не вслепую: он знает, кто такой Микагэ и что он такое, знает, как и зачем была построена эта падающая комната. И тем не менее он здесь, он сдается: всегда прямая спина и гордые плечи сгорблены в отчаянии. Бабочка: любовь. Величайший щит, величайшая ложь, то, что не поддается определению, слово, которое он использует только для того, чтобы называть им что-то другое. Он любит ее, говорит он. Любил ее так долго. Потому что она отказывается быть любимой. Потому что она, вероятно, сильнее него. Холоднее. Ее притягивает сияние — в отличие от него. Куколка: летаргия. Глухой, вязкий, обволакивающий сон. Бессилие в движениях его рук; его вечное нежелание спорить с Председателем; серое отчаяние, которое поглощает его, когда он часами сидит в кресле, погруженный в апатию. Страх перемен; и страх остановить перемену, что овладевает им сейчас — когда мимо стен проносятся гробы, — заставляя ронять слова, которые он никогда не собирался произносить. Гусеница: похоть. Голод, что пожирает его; голод, что обнажает и обесчещивает всех, кто встречается на его пути, кусая их губы, задирая юбки, царапая кожу длинными ногтями. Голод, который спрашивает: как она будет кричать, эта бездушная сучка? Какова на вкус ее кожа? Позволит ли она ему себя трахнуть? Лист: желание. Всё, что составляет его существо: чистое, обжигающее, бесцельное желание, не невинное, не свободное, не жестокое. Стремление. Ни созидание, ни обладание, ни наслаждение. Только желание — бесконечное и вечное. Лифт с грохотом останавливается. Он не помнит, чтобы говорил что-то, но голос охрип, и Микагэ, стоящий позади, смеется; Тога думает, что всё-таки, должно быть, произнес свою исповедь. — Иди вперед, — говорит Микагэ негромко и презрительно. — Она будет ждать тебя среди теней. — Как? — шепчет Тога. — Наступает время, когда черные розы — сильнее Края Света. Время, когда тени становится истиной, и свет на поверхности вещей дрожит перед ними. Время странного и перевернутого. Время невозможного. Тога разворачивается и идет дальше, его рот наполняется слюной, точно он не ел много дней; Микагэ улыбается — тонкой, холодной улыбкой. — Она будет ждать, — шепчет он, и его голос отзывается эхом и тает в бесконечных мемориальных залах. — Иди к ней. Глупец. Ветер, появившийся ниоткуда, треплет волосы Тоги, будто листья; он закрывает слезящиеся глаза, замирает в нерешительности, затем шагает дальше — медленно — по коридорам на краю света. Она ждет среди теней — оставленная, ибо она принудила себя оставаться таковой. Среди теней, полуприкрыв глаза от чуждого света, она расстегивает пуговицы на своем воротнике — так же как и он; среди теней ее открытая шея — точно колонна, сияющий столп, кариатида, поддерживающая небеса, зрелище, невиданное никем прежде. — Дзюри, я люблю тебя, — шепчет он. Без мундира ее тело кажется меньше, плечи — уже; тугие завитки ее волос струятся свободнее, чем днем. Глаза под прикрытыми веками — цвета увядших листьев, или кажутся такими в тенях. За щитом ее груди скрыт клинок с золотой рукоятью, полный благородства и уязвимости, выкованный в тоске; Тога не обращает на него внимания; Тога проводит ладонями по ее телу, накрывает груди, тяжелые и влажные, целует их. Она вздыхает; она стонет; она отчаянно жаждет. Их волосы переплетаются — два оттенка лисьей рыжины — когда он склоняется над ней; пряди падают, точно занавес, прилипают к ее вспотевшим вискам. После она бездумно поигрывает одной из прядей, накручивая ее на тонкие пальцы. — Я люблю тебя, — шепчет он. — Ты уверен? — отвечает она, не глядя ему в лицо. Но его тело распростерто на постели — бессильное, вздрагивающее и горящее, всё еще горящее, и все увядшие листья всех затененных садов горят в этом пламени. Она не может говорить; ее слова остаются неслышными; только ее стоны и крики достигают ушей Тоги, когда он ленивым движением отбрасывает волосы за спину и опускается между ее раскинутых ног. Среди теней единственные сомнения, которым позволено быть услышанными — те сомнения, которые питают тени и оплетают ими души. Всё иное проглочено темнотой, развеяно иллюзией — до тех пор, пока иллюзия не развеется.