Всё отдам, только живи…
Взрыв. Плотная туча мусора раскидывается во все стороны. - Уходим-уходим-уходим! – кричит сержант. Мы бежим с автоматами наперевес. Бежим от смерти. Наш десантный отряд из пятидесяти человек был специально направлен для помощи в отбрасывании атаки со стороны боевиков. Бородатые безумцы вновь решили, воспевая хвалу Аллаху, бросить вызов объединенным войскам мира. Они не понимают, что им пора прекратить свое вахабистское движение и осознать, что, черт возьми, они играючи лишают жизни тысячи невинных человек! Но мы-то, солдаты, не невинные – в наших руках есть оружие, и мы умеем убивать – и мы сейчас умрем. Потому что эта атака оказалась хитроумной ловушкой для глупых «неверных». И вряд ли кто-то выживет. - Рено, мать твою! Связь! Она налажена? – орет сержант. Вся защитная раскраска потекла от пота и размазалась по его лицу, словно он окунулся в болото. Ну вот, и что за глупости лезут мне в голову? Голова точно перегрелась. - Нет, сэр! - отвечает низкорослый индеец. В его руках передатчик, который выплевывает отрывистые звуки и скрежещущие помехи. Слева глухо бухает, и меня бросает в сторону воздушной волной. Почти бросает – двадцатикилограммовая амуниция помогла удержаться на ногах. А вот лицу не повезло – чувствую ручейки теплой крови. Странно, вокруг такой жаркий день, что даже мозг плавится, но при этом я ощущаю, какая она по температуре. Впереди товарищи все так же продолжают бежать, почти не обратив внимания на волну воздуха. Ну конечно, это ведь с моей комплекцией меня чуть не унесло в сторону, а им-то и подавно все равно. Догоняю основную группу. Автомат постепенно наливается тяжестью. Я размахиваю им в такт бегу, из стороны в сторону, крепко сжимая в руках. Мы в почти пустыне. Песок заваривает из нас пресловутую кашу из топора. Мы – это несъедобный топор, сдабриваемый собственным соком – нашей кровью. Пустошь – это наша необъятная кастрюля, горячая и безжалостная. Мы варимся в ней, а когда дойдем до нужной кондиции – талибы съедят нас с потрохами. Потому что мы попадемся – на открытой местности. - Что, наш гот готов расстаться с жизнью? – обращается ко мне Мартин. На его лице играет идиотская белозубая улыбка, что я считаю очень… идиотским явлением. - Мы в чертовой заднице! Не хочешь умирать – так не иди в армию. И вообще, я считаю, смерть отнюдь не та стезя для таких красавчиков, как ты. - Хм. Приятно узнать, что ты считаешь меня красавцем. Но я задал вопрос, чтобы услышать несколько другой ответ. - Отвали! – бурчу и перестраиваюсь подальше от него. Он мне вслед смеется. «Ненормальный», - констатирую я и выбрасываю мысли о белокуром придурке, который так или иначе цепляется ко мне из-за моих моногамных пристрастий в одежде. О! Кажется, Рено наконец-то связался с базой.***
Наши рюкзаки весят тонну, кажется мне. Десантный род войск совсем не приспособлен для долгих и выматывающих операций. Наша сила в нашей оперативности. Высадились – определились с противником – нанесли удар. И все. Молниеносно и победительно. В этот раз все пошло под откос. Командование решило нами заполнить нехватку военной силы в борьбе с террористами. Нас даже выкинули на местность не с парашютом за спиной, а из борта обычного военного грузовика, где мы тряслись всю дорогу, как скот, который везут на продажу. Да, именно так командование и решило. Продать наши жизни подороже. За ублюдков, трусливо прячущихся за спинами тех, кто взял оружие в руки и встал на защиту мира. Это кто-то наподобие моего отчима. Грязная свинья. Он испоганил все мое детство. И его же я убью. Когда-нибудь. Когда мать перестанет любить и, следовательно, защищать его. Вот уж кого следовало бы пустить на убой – на заклание боевикам. Мы обосновались в небольшой деревушке, из тех, что всегда могут быть собраны после стычки между террористами и объединенными войсками. Жители всегда находятся начеку… и всегда в страхе. Деревенька душ на тридцать, дома – глиняные, обложенные редкими пучками соломы и сушеной травы. Черепица? Не, не слыхали. Ограда – так себе, хлипенькие колышки на сопельках. Между огромными глиняными блоками в рост человека. Нас оставили ночевать в разных домах. Перед рассветом нас тихо растолкал местный старейшина и обмолвился, глядя при этом широко распахнутыми глазами, что пастухи слышали взрывы. Далеко, но их было слышно. И что нам нужно уходить, потому что талибы не станут жалеть маленькую деревушку, приютившую «неверных». Дед так слезно умолял покинуть их скорее, так искренне порывался встать на колени, лишь бы мы ушли, что наш старлей смилостивился и скомандовал нам быстро собираться и уходить из деревни. Правда, напоследок наш сумасшедший Джонни выкинул дурацкую шутку, из-за чего мы уходили под гневные проклятия старейшины и бешеных старух. - И сдалась тебе эта девка? – распекал своего подчиненного Ковалевски – старший лейтенант. - Нет, - незамедлительно ответил сержант. – Но задница у нее была ого-го! Ковалевски, не сдерживаясь, стукнул его по затылку. - Выговор, - процедил он и, ускорив шаг, вырвался вперед перед всем отрядом. - Ну а что? – подмигнул мне Джонни. – Она так хотела проскользнуть незамеченной, что я не мог удержаться и не шлепнуть ее по заднице. Мне нечего было ответить. Так что мои шаги тоже ускорились. Ибрагим, наш второй сержант, с каменным лицом мерно шагал позади всех. Его семья была религиозной, и, скорей всего, его заслали бы в ряды врагов всех «неправоверных», если бы он неожиданно не воспротивился и не встал на сторону «мира во всем мире». Среди десантников Ибрагим числился верным и надежным соратником, хотя каждый внутри ощущал почти на генетическом уровне подозрительность. «Что ты думаешь по этому поводу?» - хотелось мне задать такой глупый вопрос. Но и по лицу Ибрагима было ясно, что именно он думает. Просто мне захотелось как-то проявить участие. Не знаю, что на меня нашло.***
Ибрагим погиб, когда предал нас. Хотя до этого ни разу не подавал повода сомневаться в его верности объединенным войскам и людям этих стран. Он оказался подсадной уткой. И только и делал, что оказывал знаки верности миру, отличному от исламского. Конечно, ведь его семья на удивление легко отпустила единственного сына из сетей «правоверных», можно было бы догадаться. Наверное, спусковым крючком оказалась история с Джонни и той безымянной девушкой из селения. Ведь после нее Ибрагим долго молчал, а под конец дня исчез. В сумерках на нас напали. Оказывается, по нашему следу шли с собаками. Хотя и непонятно, как среди песков можно по запаху что-то умудриться найти. Псы выпрыгнули из темноты, угрожающе рыча. Это были невероятных размеров злые твари. Около десятка. Мы как раз укладывались спать, перед этим удивляясь, что все вокруг слишком тихо. Накликали. А дозорных-то, оказывается, снял Ибрагим. Подать сигнал было некому. Талибы выскочили из-за пригорка, за которым мы спрятались и, как наивно полагали, были в безопасности, ведь вокруг расставили караул. Это был ад. Стрекотали автоматные очереди, ночь освещалась вспышками световых и обычных гранат – костер предусмотрительно не был разожжен, раздавались вскрики на всевозможных языках, и слышалось рычание и скулеж сдохшей твари. Меня закинуло второй же взрывной волной за россыпь камней и отключило на несколько минут. Привел в себя рык над ухом. Глаза-огоньки неотрывно глядели на меня. Белоснежные клыки были обнажены. Я знаю, что в таких случаях лучше не делать резких движений, и цепенею. Хотя совсем рядом моим товарищам нужна помощь. - Саша! Морда пса исчезла из поля зрения, словно его уволокла за собой автоматная очередь. Перед моими глазами возникли пыльные ботинки. Меня подняли за шкирку. - Эй! Очнись, твою мать! Ты десантник или тряпка? Где твое оружие? – встряхнул меня Джонни. - Н-не знаю… Сержант крепко выругался. За его спиной стрекотали пулеметы, которые наконец-то десантники вытащили из загашников. Слышалась речь Ближнего Востока. - Нужно уходить. Мы оставили им очень приятный сюрприз, - рыжий сержант оглянулся. Постепенно накал битвы смещался, уходил в сторону. И огонь затихал. «Наших осталось мало», - внезапно нахлынуло осознание. Меня Джонни тащил за локоть, не соизмеряя силу и мое телосложение, но было не до нежностей. За нашими спинами ребята уходили парами, утягивая за собой разрозненные силы противника. Что ни говори, а объединенные войска тренируют куда лучше кучки правоверных. Сержант разорвал обертку и помахал рукой за нами. Меня пробрал чих. - Чтоб эти собаки не взяли след, - прошептал Джонни. Удаляясь все дальше и дальше, мы окунались в чернильную темноту. Лишь изредка открываемые темными облаками звезды подмигивали слабым светом… На рассвете нас нагнало одиннадцать человек – вот все, что осталось от бравого 7-го десантного отряда объединенных войск. Тринадцать – несчастливое число.***
Тринадцать – несчастливое число, что и было доказано впоследствии. Каким-то образом исламисты пронюхали, где мы находимся, и расставили на пути всевозможные сюрпризы. Гады. Свиньи. Старший лейтенант Ковалевски пал. Теперь у нас оставался единственный командир – рыжий Джонни. Тринадцать – несчастливое число, и теперь мы петляли, как зайцы, чтобы каким-то чудом избежать «вознесения на небеса». Рено нашел способ – или ему просто повезло – связаться с базой. И теперь рыжий сержант грязно ругался на всех офицеров в тылу. - Почти весь отряд … погиб! И все из-за … … … приказов! … … чтоб вас! Какого … … мы должны? Нас послали, чтобы очистить … и … это! Мне не был слышен весь разговор, но суть была ясна. Командование облажалось. Это была ловушка. Правда, предполагалось сначала ввести в район боевых действий батальон войск, но нехватка ресурсов решила вопрос – послали наш маленький отряд. Погибший Ибрагим был не последней фигурой в этом – сливал дезу нам и инфу «своим». Сержант в сердцах швырнул передатчик Рено. - Если бы знал, что Ибрагим как-то еще нагадил, еще раз убил бы, - бешено процедил обычно весельчак и балагур Джонни, сжимая кулаки. - Ты его?.. – слова застряли в горле и булькали там. Мне не ответили. - Что делать будем, сэр? – озабоченно спросил Мартин.***
- Эти собаки совсем охренели? Полный отчаяния и тоски возглас остался оставлен без внимания. Секунду назад солдаты заметили погоню. На открытой местности им деваться было некуда. Только по низким кустарникам шариться. Снова вечереет. И снова на них нападают. Укрыться было негде. Разве что в одинокий высохший колодец нырнуть и остаться там, на веки вечные, постояльцем в виде скелета. Мозг подал команду очнуться. МЫ. Это на нас нападают! Мы – это не безликие солдаты, о которых думалось еще пару мгновений назад. Всадники. Просто смешно. И в то же время грустно. В наш век – век технологий – ведется погоня на лошадях. Но плохо, что мы – пешие. И у каждого в руках только оружие – припасы и прочее оставили возле «вчерашнего» пригорка. Я пячусь, ладонь ложится на оплетенную кожей рукоятку ножа с широким лезвием и смертоносно тонким острием. Мой автомат был потерян вчера во время нападения псов. Распиханные по карманам патроны - отданы ребятам. Рукопашка всегда давалась мне с трудом. Мой конёк – огнестрел. Могу любую птицу сбить на лету – именно так в детстве меня и тренировал отчим. Не по картонкам, а по живым мишеням учил бить. За это и за некоторое другое и заслужил мою ненависть. - Эй! Держи! Оборачиваюсь – а там Джонни кидает мне свой автомат. От удивления машинально подхватываю оружие. - Я лучше с парой ножиков справлюсь. А ну, кинь мне свой, - повелительно кивает на мою ладонь, все еще лежащую на рукояти ножа. Подчиняюсь. - Ну вот, а теперь повеселимся! – весело хохочет Джонни и направляется на передовую. Оставив меня за спиной. Понятно. Буду играть роль снайпера, хотя ни зги не видно. «Все-таки безбашенный наш сержант», - думаю с теплотой и выбираю точкой наблюдения старый колодец с уцелевшей-таки крышей над ним.***
Мы с сержантом закатываемся в колодец. Вместе с нами – один бородатый. Он еще жив и трепыхается, ругается на своем языке и хрипит на меня. Я и сержант упали на него, так что в какой-то мере мы обязаны ему за наше относительно мягкое приземление. Я оглядываюсь, хотя темнота полная. - Чтоб вы сдохли, твари, - на ломаном английском вдруг выдает наш… пленный? Мы-то сидим на нем, не давая встать, да и посадка на него… Точно для него без переломов и ушибов не обошлось. - Только после всей вашей орды, - вежливо, насколько это возможно в данной ситуации, парирует Джонни. Свет луны, едва достигающий дна каменного мешка, чуть заметно серебрит волосы нашего… нет, похоже, теперь только моего – остальные погибли – сержанта. Так, похоже, он встал. Я тоже поднимаюсь, нога скользит по чему-то мягкому и раздается полный боли стон. Я же теряю равновесие и врезаюсь со всей силой спиной в стенку колодца. БОЛЬНО! И внезапно проваливаюсь куда-то… - Саша! Меня хлопают по щекам. Открываю глаза. Темнота. Испуганно хриплю. - Тише, тише! Мы сейчас под землей. Точнее, под колодцем. Короче, мы в подземном туннеле. Возможно, он выведет нас окольными путями наверх. Смешок. - Ты молодец. Не ожидал от тебя, что ты когда-нибудь станешь первооткрывателем. Давай, поднимайся. Он тянет меня. По ощущениям – вроде бы вверх. Встаю, игнорируя боль в спинных мышцах и затылке. - Где этот?.. – мой голос звучит сипло. Откашливаюсь. Молчание. - Мертв. Он упал и свернул себе шею. Я обыскал его наощупь. Нашел какие-то бумажки, тряпки и всякую мелочь. Пригодится. Кивок с моей стороны. Спохватываюсь, что в темноте этого не видно, и добавляю: - Да. Сколько мы брели в полной темноте – понятия не имею. Только вряд ли прошли большое расстояние – приходилось идти с черепашьей скоростью, прядая перед собой руками, - к сожалению, среди вещей погибшего талиба не было зажигалки или огнива. - Чувствуешь? – радостно спрашиваю я. - Нет, а что? – подозрительно спрашивает Джонни. - Воздух. Свежий. Мы скоро выйдем! – ликую. - Да, - однако его голос звучит надтреснуто. Устремляюсь вперед. Шаг ускорен. Проход резко сузился и пришлось ползти на карачках. У меня болело абсолютно все, что не болело после падения, и то, что болело после. Но мы, кажется, нашли выход. Узкий лаз вывел нас в небольшой закуток, где мы смогли выпрямиться и почувствовать более явное движение воздуха. И свет. О, этот благословенный тонкий лучик света, что пробивался наискось! - Так, видимо, выход находится под углом. Значит, где-то здесь есть ступеньки или что-то, что поможет взобраться наверх. Надо поискать. - Тебе, я гляжу, и вовсе понравилась роль командира, - Джонни беззлобно рассмеялся. Его голос вибрацией отдался в моем мозгу. - Нет, вовсе нет, сэр! – поспешный ответ. - Ничего-ничего. Мне нравится быть под твоим командованием. Вдруг запылали уши и щеки. Что я творю? Он подошел, и теплый ветерок донес шепот: - Давай уже найдем этот гребанный выход, Саша. И мы нашли его. Почти сразу. Скрипевшие при малейшем касании, кажется, ржавые, готовые вот-вот вывалиться скобы в стене вели в ту сторону, откуда пробивался тончайший лучик надежды. «Спасены. Спасены», - стучала в мозгу мысль, крепнувшая с каждой легшей под ладонь скобой. И вот он, глоток свободы! Лаз наверх был прикрыт крепко прилаженной круглой деревяшкой, снаружи покрытой травой с дерном, чтобы замаскировать. Джонни крепко ударил разок-другой и выбрался сквозь открывшееся отверстие. Я за ним. Ночной воздух опьянял. Даже если учитывать, что мы находились не в лесу или хотя бы в степях, а районе полупустынь… запах был ошизенный. Пахло звездным небом, чуть землей, травой и… долгожданной свободой. - Мы словно упали в кроличью нору и выбрались оттуда через черный ход, - бормочу и падаю на колени. Все мышцы ужасно ломит, связки, наверное, распухли, а на спине должен быть огромный синячище. Джонни, не оборачиваясь, стоя глядит на убывающую луну. - Ты будешь тем путеводным кроликом, - говорит он. Я смеюсь. - Тогда ты кем? Алисой будешь? – меня почему-то ужасно веселит эта мысль. Джонни – весь такой высокий, рыжий и бесстыжий – и вдруг ему достается роль маленькой скромной блондинки? Он разворачивается лицом ко мне. Отблески луны облекают его силуэт жидким серебром. Охватывая и темное пятно на животе. - О, Иисусе! Ты ранен! Сержант словно в замедленном кадре опускает взгляд вниз, на себя. Я срываюсь с места и подхватываю его под руку. И тут он, словно я Шварценеггер, наваливается всей своей тяжестью, отпуская контроль над телом и увлекая меня на землю, и растягивается на ней. - Черт! – я пытаюсь лихорадочно расстегнуть его камуфляжную куртку песочно-бурого цвета. Пятно на ощупь и на вид выглядит вовсе не засохшим, свежим, и пугает своими размерами. Кажется, последнее я произношу вслух, потому что Джонни скалит зубы: - Ну, у меня есть и другое… больших размеров. - Заткнись! Нужно осмотреть и перевязать рану. Что я и делаю. Под курткой у него повязка из серой футболки, заляпанная темным пятном с подсохшими краями; бурая дорожка уходит за край штанов. Мое сердце упало. Рана открывалась. И не раз. Или вообще не закрывалась, и кровь текла постоянно. Мои пальцы осторожно сдвинули края повязки. Джонни зашипел. - Тш-ш-ш! Я хочу понять, пуля застряла или прошла навылет. - Застряла, - прокряхтел рыжий сержант. - Я перевязал себя. Перед тем, как привести тебя в сознание. Но мы… - Слишком долго ползли, - у меня упал голос. Долго. Почти всю ночь. Он терпел боль и не сказал мне ни слова. Хотя, что можно было бы сделать там, в полной темноте? Я слишком корю себя. Но почему? Что случилось? Он же мне никогда особо не нравился? Глаза защипало. И впервые за долгие годы слезы появились на моих щеках. Пуля в животе. Крови он потерял много – после стольких-то часов ползанья, но неизвестны глубина проникновения и какие органы задеты. - Эй, смотри, что у меня есть! Невидяще склоняю голову. Джонни показывает мне что-то в горсти. Плохо видно - наклоняюсь еще ниже… Внезапно он хватает меня свободной рукой, перекидывает через себя и наваливается сверху. Я в диком ужасе от того, что резким движением он мог загнать пулю себе еще глубже в мягкие ткани, поэтому мой мозг не сразу обрабатывает поступающие данные в реальном времени. Меня целуют. Я смотрю в его глаза, которые внимательно наблюдают за моей реакцией. Зеленые омуты манят. Я двигаю губами, пытаясь что-то сказать, однако Джонни не отпускает. Тогда пихаю его руками в грудь изо всей силы, и он наконец-то поддается. Не потому, что я сильная, просто я задела края его раны и поняла это, лишь когда он поморщился и невольно положил руку туда. - Прости, - быстро говорю, поднимаясь на локтях. Сержант кидает на меня непонятный взгляд. Небо на горизонте светлеет. Его рука снова поднимается, и я рефлекторно отшатываюсь. Но нет. В этот раз он действительно предлагает мне увидеть что-то. В руке зажаты клочки бумаги, свисает какая-то дрянь, висят нитки… - ЭТО ты нашел у мертвого талиба! – восклицаю и тут же зажимаю рот. Необходимо помнить, что мы на открытом пространстве. Судорожный кивок. - Рация! У тебя нет рации? Он медленно, глядя в мои глаза, качает головой. Меня накрывает волна отчаяния. Нет связи. Нет еды. Нет аптечки. Мы умрем. Ну уж нет! Я встряхиваюсь и поднимаюсь. - Мы пойдем на север, там наши. Нужно как-то дать им знать, что тут кто-то есть… - Нас обещали забрать через день, - напоминает он последний раз, когда уцелевшие солдаты связывались с базой. – На вертолете. - Точно! Надо просто спрятаться и… - Нет. Ты пойдешь на север. И найдешь, где спрятаться. - Я?.. Но ты… - Пож-жалуйста. Саша. Он смотрит на меня долгим взглядом, в котором есть все: понимание близкой смерти, бесстрашие перед ней и просьба. Ко мне. И вдруг… Джонни заходится кашлем. Живот ходит ходуном, вены на шее взбухают. Он отнимает ладонь ото рта, и я вижу сгустки крови. И руки у него все в крови – замечаю это только в предрассветном свете. Опускаюсь на корточки рядом с ним. Сержант кладет руку на мою щеку. - Всегда хотел это сделать, - его большой палец коснулся моей нижней губы. - Саша! Дойди. Дойди до наших. И передай… передай им, что мы положили жизни не зря. Мы, - он кашляет, - отомстили. За родину. За мир… - его рука безвольно упала на землю, а из губ вырвался последний сиплый выдох. Подождав немного, я вытерла слезы и коснулась двумя пальцами – указательным и средним – сначала своих губ, а затем и губ сержанта. Поднялась, обрывая все мысли и оставляя их с телом ставшего мне дорогим человека, и зашагала на север. Наши там. Они обязательно вышлют вертолет и найдут меня. А я передам им все, что отвоевал перед своей смертью сильный и отважный Джонни Дрим. Занималась нежно-юная заря…