(Не)возвращение

Приближение Нихуан слышно издалека. Она скачет во весь опор, но по ее облику нельзя сказать, что она спешит. Мэй Чансу несколько мгновений любуется ею: мягкая, но в то же время суровая, твердая в своем решении узнать правду, — но потом, опомнившись, складывает руки в традиционном приветствии. Она заговаривает, и ее слова — лишь фасад. Игра, призванная замаскировать ее истинное стремление. Мэй Чансу слишком хорошо знает эту игру — за последние двенадцать лет он изучил все ее правила и уловки, и больше, чем хочет, чем нужно, он не раскроет. Нихуан говорит о Вэй Чжэне: ее мягкая улыбка словно чужда нынешнему облику, потому что напоминает Мэй Чансу о той, другой Нихуан, беспечной девочке, которая еще не ждала двенадцать лет. Она вторит его мыслям, говорит, что была слишком юна тогда, и он видит — она действительно не знает правды, не знает, верить ли всеобщему мнению или своему надрывающемуся сердцу. Зачем задавать вопросы, раз она убеждена, что близкие ей люди не могли восстать? Он спрашивает это... бесцельно, бесполезно, ведь она не сдастся. Продолжит пытаться. Она пускает стрелу в самое яблочко: приговор вынесен. Мэй Чансу знает, что до достижения его цели еще долгий путь, что у него есть верный план, в котором, однако, все может пойти не так, но ее слова вдруг поражают его своей силой. Им движет чувство мести и желание справедливости, но он еще помнит, каково это — когда кажется, что безнадежность не уйдет. С каждым вопросом Нихуан подступает все ближе к правде, говорит так, словно видит его насквозь, и он понимает: она уже знает. Догадалась, поняла... может, даже почувствовала. Они росли вместе, с ранних лет знали, что предназначены друг другу судьбой, и то, что Мэй Чансу теперь — без родственной души, еще не значит, что и Нихуан потеряла с ним связь. Она ждала. Она надеялась. Ей показалось, что дождалась... В ее глазах стоят слезы. Нихуан никогда не плакала... раньше. То было раньше, а прошло уже двенадцать лет. Мэй Чансу чувствует, как у него сжимается сердце — не оттого, что он говорит о собственной смерти, а оттого, что говорит это ей. Говорит, говорит, пытаясь сдержаться, — и допускает ошибку. Дает ей подсказку, то, что она так хочет услышать. Нихуан ловко хватает его за руку, задирает рукав, разглядывая предплечье. Мэй Чансу не смотрит. У него на коже давно нет ничего, что достойно такого внимания. Метка родственной души исчезла, как исчез и ее обладатель, задира из дома воинов. Лицо Нихуан меняется. Она тянется к вороту его накидки, и он пытается не вспоминать, какими легкими и нежными казались ее пальцы тогда. — Здесь была метка. Здесь была метка. Здесь была душа, и любовь, и счастье, и будущее. Здесь осталось только пепелище предательства и новый огонь — мести. Нихуан плачет. Он не может взглянуть ей в лицо — все внутри сжимается, горит, терзая холодом яда, и тянется, тянется куда-то, не находя родной, привычной связи с самым родным на свете человеком. Нихуан смотрит ему в глаза. — Я знаю, это ты. Она крепко прижимает его к себе, словно боясь, что он сейчас пропадет, и у Мэй Чансу больше не хватает сил. Он обнимает ее, делая глубокий вдох, и позволяет себе почувствовать. Но связь так и не возвращается.