Неизвестно

Андрей Васильевич Линёв остановился на набережной и рассеянно посмотрел на воду, вдыхая свежий холодный запах освободившейся из ледяного плена реки. Он уже знал, что прекратит доискиваться правды, и презирал себя за это решение… Академик, случалось, ошибался в людях, но всё же «с определенным процентом погрешности», и так, как, кажется, свидетельствовала ситуация, ошибиться не мог. Белов же был… — Линёв забко повел плечами и плотнее увязал шарф, поймав себя на этом «был» — вел себя иногда чрезмерно — по книжному — честно и негибко, но если бы Линеву сказали три месяца назад, что один из его студентов бросит институт за полгода до защиты, он указал бы на кого угодно, только не на Белова. На балагура и растяпу Васильева, на романтика и пламенного коммуниста — Дашевича, или Веничку Гольдмана, да хоть бы и на рыжего Медведева… А Сашка авантюристом не был. Но ведь бросить институт и уехать куда-то на Север простым рабочим, хотя — наверняка — он мог бы через полгода устроиться туда же, на дальний оборонный завод, уже дипломированным инженером… Это была самая что ни на есть авантюра, не по-беловски глупая и нелогичная, над смыслом которой Андрей Васильевич думал уже довольно долго, но так ничего и не надумал, и потому злился — в основном на Белова и немного на себя. Но позавчера, глядя, как Лина накрывает скатертью стол и выставляет на него супницу и тарелки к ужину, он, решившись, спросил: — Лина, а не вышло ли у вас чего с Сашей… — Такого, отчего можно всё разом бросить? — спросила она подозрительно ровным голосом, но едва не выронила ложки, которые держала в руке. — Да. Странного, нехорошего. Словом… — Со мной — ничего, — Лина разлила по тарелкам суп. — А вот странного и нехорошего — случилось. Она села, рассеянно вертя свою ложку в руке. — Я ведь ходила к ним домой. Но никого не застала, а вот соседка неожиданно открыла и рассказала… — Лина нахмурилась, — что видела, как он уехал. Рано утром — у неё иногда бывает бессонница — она заметила во дворе машину, и видела, как Саша вышел из двери подъезда ещё с каким-то человеком, сел в неё, и они уехали. Говорит — машина была… ведомственная, хотя как она это поняла — ума не приложу. Она со стуком положила ложку на скатерть. — Ты не узнала — были у него в руках вещи? — спросил Линев, вдруг разом охрипнув. — Спросила. Она сказала — небольшой чемоданчик. Совсем маленький. Академик стащил перчатку и положил руку на холодные перила. Сегодня он был у Беловых, и родители Саши лгали ему. Что предприятие секретное, и что они даже не поняли толком, чем там занимаются. Что писать Саша обещал, но когда сможет — неизвестно. Что у него всё хорошо. Он откусывал четвертое по счету домашнее печенье Натальи Степановны, и ему мучительно хотелось не запить его чаем, а сказать что-нибудь резкое. Он даже знал, как начнёт: «Перестаньте мне врать, скажите прямо, а то ведь я попытаюсь что-нибудь узнать в органах, попаду в неловкую ситуацию…» Или даже попросту: «Если Сашу арестовали, то скажите хотя бы — за что». Он не спросил ничего подобного — попрощался и ушёл. И вот теперь, стоя на набережной Москвы-реки и вдыхая холодный весенний воздух, он смирялся со своим решением. О Белове безопаснее было забыть.