«Он знает, что во мраке, но свет обитает с Ним» пророк Даниил 2:22
«Не забудешь кровати те сломанные» Мир Сони сужается до отверстия в карандашной точилке. И она — карандаш. А он прокручивает. Прокручивает. Прокручивает. Стружка летит в стороны. Как синий шеллак с кончиков ее ровных ногтей. Она смотрит в режиссерские мониторы (на него), в карманах куртки нетерпеливо соскабливая глянцевый лак. Он может показаться ему мертвенным, может безвкусным. А ехать около пяти часов. Мало ли что. Но всё, что видит расстроенная Соня по дороге — его идеальный безразличный затылок, расслабленно покоящийся на спинке кресла. Он закрыл глаза и спит. Или делает вид, что спит. Она делает вид, что ей все равно. Синие кольца из ушей в сумку, наушники из сумки — в уши. — Остановите, пожалуйста, у метро, как только въедем в Москву. Дома есть горячая вода. Много горячей воды. Тишина. Вакуум. Дома есть замки. Тяжелая металлическая дверь и мягкая постель. Дома есть валиум. Вишневые сигареты. Черный кофе. И у нее есть сутки на «передохнуть». Испытание доконало. Возможно, даже больше, чем остальных. Возможно, даже больше, чем все остальные. Он все так же нем, сух, собран. Отстранен на целую вечность. От ее музыки, бьющей прямо в висок, как приклад, от Марининого Алистера Кроули в позолоченном переплете, от Никитиной игрушки в телефоне. От всей их дребезжащей маршрутки, несущейся по ухабистому подмосковному шоссе. Он словно не здесь. Не с ними. А где-то «над». Как обычно. Но когда на вопрос Марата с ее мягких губ срывается кроткое «Костя», Соня опускает голову, а Костя выглядит чрезвычайно удовлетворенным. Довольным. Неявная усмешка так и силится проявиться — но замирает внутри. Она пересматривала. Она много раз нажимала на перемотку. Будто она сказала именно то, что должна была. Так и есть. «Ты победитель». «Так победи же меня». «Дай почувствовать хоть что-нибудь». Камерам стоп. Лампы облегченно гаснут. Полумрак блудливо заползает в израненные софитами сетчатки. Тьма в черных душах довольно жмурится. Экстрасенсы не любят яркий свет. Соня снимает разноцветное пластиковое колье и встречает идею коллег без энтузиазма. — Может, соберемся где-нибудь? Узнаем друг друга получше, познакомимся. Отметим новый сезон. — Я знаю неплохой ресторанчик на Патриарших, готичненько там. Кто идёт? Экстрасенсы тоже устраивают корпоративы. Дресс-код? Конечно же — черный. Кости в это время уже нет. Егорова рассеянно кивает «Я буду», в пятый раз за вечер отклоняя вызов неизвестного, но назойливого абонента. Всего несколько эфиров, а ее уже атакуют издания и интернет-порталы с настойчивыми просьбами об интервью. Странно всё это. Никита улыбается, важно внося ее в свой список приглашенных. «Ребят, я заказываю стол на завтра». «Гецати кто-нибудь предупредит?». «Сонь, ты чего-то бледная». У нее снова чуть меньше суток на передышку и смс от службы такси. «Вас ожидает синий Ford Focus 321».***
— Товарищи, вы только посмотрите, что о нас пишут! Жан привстает, быстро листая какой-то форум на золотом айпэде. Соня потеряла счет времени, но все еще***
Море обнимет, закопает в пески. Закинут рыболовы лески Поймают в сети наши души. Прости меня, моя любовь… (я тревожила, так отчаянно звав. Ты пришел.) Гецати минует препятствия, сокращает дистанцию до минимума, теперь кажущуюся отвратительно ничтожной — как будто все двадцать восемь он препарировал ее, изучал по ней кости, тренировал латынь. Делал операции. Поэтому знает изнутри. Тепло в мышцах растекается в ней его спасительными инъекциями. И она почему-то верит, что дальше что-то может быть хорошо. Он садится за (ее) стол, но предпочитает отдельно стоящий стул, а не (ее) диван. Соня почему-то благодарна за этот выбор. Она по-девичьи трепещет, но все еще немного его боится. Хотя «немного» это не совсем точно. Всё-таки умереть от остановки сердца в ресторане на Патриарших — это вовсе не тот финал, которого бы она хотела. Соня прячет взгляд в мятном чизкейке. Глупо. Но. Приличная девушка. Так подобает. Костя же слишком свободен от всяческих «должен». Он и не думал что-то скрывать. Сейчас — это странная смесь злости и … интереса. Как будто ждёт, что она скажет что-то в свое оправдание или объяснится. Или она излишне мнительна. Ей кажется. Ему неуютно. Возможно, ему не по вкусу все эти бессмысленные вечеринки и скопления людей. Она — один большой локатор. И он — она уверена — тоже. На них все смотрят. От коллег по проекту, давно заметивших что «что-то не так», до простых зевак и, порой, слишком внимательного персонала. В их инстаграмах так много свежих публикаций этим вечером. Соня поднимает глаза. Черный делает его более мужественным. Хотя, казалось бы, куда еще. Дым с соседних столиков — более загадочным. Пристальное внимание раздражает. Он напряжен. Ей — практически все равно. Всё главное, что могло хоть как-то ее волновать — прямо перед ней, властно пальцами скользит по натертому стеклу фужера, пересчитывает мелкие родинки на ее шее. Они выковыривают блёсна из тел — физически. Фактически. «Сегодня вы не увидите ничего, что стоило бы заблюрить по соображениям цензуры — но, вместе с тем, увидите намного большее». «Вам кажется, что вы поймали что-то важное?» Соня молчит и улыбается одними уголками губ. Она вглядывается в бездну — и бездна начинает вглядываться в неё. «У вас что, роман?» «Константин женат?» «Соня, что вы чувствуете к одному из участников проекта?» «Вашу химию нельзя отрицать». Поздно. О чем-то думать слишком поздно. Тебе, я чую, нужен воздух. Лежим в такой огромной луже. Прости меня, моя любовь... Бездна затягивала внутрь. Бездна поглощала. Соня не слышала ни лязга приборов о фарфор, ни музыки, ни голосов вокруг. Ни то, как мило Марина, пользуясь авторитетом, шикала на экстрасенсов, не давая взбудораженной компании подойти к столу — «дайте им побыть наедине, им надо поговорить». Всё будто замерло. Но бездна… Бездна будто говорила с ней. «Дурацкая затея, знаешь. Всё это нелепо. Банально. Разве ты не видишь?» «Жалеешь, что пришел?» «Жалею, что однажды вообще повелся на эту авантюру с телешоу» Бисеринки пота тонкой сетью покрывают кожу под горловиной водолазки. Воздуха в самом деле маловато. На улице сыро, ветрено и пахнет дождем. Здесь — как в огромной луже — только сыро. «Как бы тогда мы встретились?» Костя отводит взгляд. Соне что-то дает понять — он не жалеет. «Прости меня, моя любовь…» что притащила. И что влипла в тебя по самое "не хочу". Что-то выходит из-под контроля. Казалось бы — уже давно. По-крупному — только сейчас. Марина больше не в силах сдерживать этот поток страждущих, изрядно подвыпивших, утративших способности, но всё еще желающих докопаться до истины экстрасенсов — лавина накрывает их многозначительное молчание звонким смехом, топотом и шутками невпопад. — Чем вы тут занимаетесь? — Костя, рады видеть! — Ну-ка, ну-ка, поделитесь, голубки, вы уже встречаетесь? Соня вздрагивает. Две знакомые морщинки пролегают между бровями — Гецати нервно дергает плечом. Раздражен. Забавно. Соня еле заметно улыбается. Смеется. «Расслабься» Он отказывается от налитого алкоголя, останавливаясь на минералке и сдержанных разговорах на отвлеченные темы. Но их беседа не прекращается. И его пытливые взгляды на нее — тоже. Оптимизма у коллег убавляется; понимания, что ничего выяснить не получится — становится хоть отбавляй. Все переключаются на "кухню" шоу и грядущие съемки. «Это может быть смешно?» Не слушая очередную ерунду от полупьяного участника шоу, Костя вопросительно смотрит на Соню. «Ты красиво злишься» Транслирует она, игриво закусывая листик мяты, закидывая ногу на ногу. И дерево столешницы абсолютно не мешает ему разглядеть ее красивые колени. Он вальяжно откидывается на спинку стула; дотошно, нагло, ничего не стыдясь, изучая миллиметры краснеющей кожи, словно загорающейся под бесстыдным, напористым взором, подрагивания венки на шее, ее частый пульс, ее ямочки на румяных щечках, дрожания ресничек. Соне нравится … нравиться. У нее в ладонях словно фул хаус. И он знает. И ей снова нравится. Колко, остро, неловко. Вначале. Дальше — все больше. И больше. Бездна топила. Бездна утягивала на дно. Соня пьянела, не употребляя ни грамма спиртного. Черная водолазка так точно повторяла каждый изгиб, каждую мышцу, красивый рельеф напряженного, крепкого корпуса — Соне становилось хуже, на ногах словно защелкнулись оковы, что мешали пошевелиться. Тянули к земле. Или под неё. А в груди воробьиное сердце уже отстукивало горячую сальсу. Пока он раздевает ее медленно, крайне возбуждающе, незаметно ни для кого еще на этой Земле — с дерзкими всполохами в угольных зрачках «ты бы хотела продолжить?». «Скажи мне». Соня облизывает сухие губы и так тупо молчит. Впервые. Она бы ответила «наверное, да». Но мешает «наверное». Она тянется за своим бокалом — но вся словно соткана из неловких жестов и движений. Она слишком возбуждена и неопытна — для таких игр. Чье-то недопитое вино проливается на черную джинсу, туго обтягивающую мужские бедра. Это выглядит как месть — но она и не думала. У него — роял-флэш. Кто бы сомневался. Джинсы воды набрали и прилипли. Мне кажется, мы крепко влипли. Мне кажется, потухло солнце. Прости меня, моя любовь … Она извиняется, но не знает за что именно. За испорченные джинсы, вечер или жизнь. Это Апокалипсис. Их личный, не запланированный, не спрогнозированный, не поддающийся никакому научному объяснению. И если за это нужно извиняться… Такое мало с кем случается. Соня не верит, протягивая дрожащей рукой салфетки, что это случилось с ней. Это ведь как вытянуть счастливый билет или выиграть лотерею. Солнце потухло. Но в кромешном мраке, заполняющим ее планету, она чувствует нечто слишком похожее на судорожное счастье. Легкость. Слепящий свет, бьющий по векам. И тогда … Пенный рассвет близ Лиссабона рождается прямо на кончиках ее ресниц.***
Тихо. Не слышно ни часов, ни чаек. Послушно сердце выключаем. И ты в песке, как будто в бронзе Прости меня, моя любовь … Москва не спит. Москва сияет миллионами огней, но ни капли не греет. Ночной октябрь жжет щеки холодом, стыло лижет пальцы, просится за пазуху. Жалобно скулит ветром у самых ушей. Соня не носит шапки и сильнее запахивает горчичного цвета пальто. Никто не заметил их побега в разгар удавшейся вечеринки. Никто не слышал его требовательного «Давай уйдем». Никто не разобрал ее тихого «Давай». Соня не знает сколько время. Она не пользуется часами, а вытаскивать руки из рукавов и искать в сумке телефон было откровенно лень. Они стояли на мосту, в пятидесяти метрах от ресторана, дышали полной грудью и опять молчали. Облокотившись на витые черненные перила, Костя смотрел на мелкую рябь темной воды в реке; Соня скользила глазами по серому асфальту, пряча краснеющий нос в шерстяной шарф, смотря в противоположную сторону. Она чувствовала приближения конца, но не чувствовала пальцев ног. Ее осенние ботинки не предназначались для минусовых столичных ночей. Но первое волновало ее больше второго. Ведь все кроме него — мелочи. Даже бронхит, цистит, лекарства.Она бы заболела — только бы он лечил. Она заболела — только бы он лечил.
Сердце тревожно пропускает удар, лихорадочно сбивается с ритма, настырно предупреждая о возможной боли. Но его всегда можно отключить и стать недоступной. Абонент вне зоны доступа. Соня может управлять такими вещами. Собой — нет. — У тебя есть кто-нибудь? — Ей уже слышатся сирены "скорых" где-то на соседней улице. — Нет. «Никого серьезного. За все 28». — А как же тот симпатичный блондин, с родинкой на щеке. Он заинтересован в тебе. «Удивительно, как он успел изучить все её окружение. Но Сонь, признайся, что и ты тоже давно собрала свое досье». — Возможно. Но… Он никогда не был заинтересован в том, чего хочу я. По-настоящему. «Нужно ли говорить всё?». Ей не хотелось психологических бесед, вытаскивания правды, выворачивания сознания. «Соня, ты, кажется, забыла, что чтобы проникнуть в твой мозг — этому человеку не нужно спрашивать разрешения и даже особенно напрягаться». — А чего ты хочешь? По-настоящему. — Костя поворачивается, делая вид, что еще не знает ответ. Плавающий на поверхности. Соня прячет улыбку в шарфе. Кажется, она уже так замерзла, что чувствует тепло. Фантомы. Или л ю б о в ь. — Хочу гулять. Долго. Чтоб совсем не ощущать ног. Хочу колу. Такую холодную, чтоб щипало язык. … Хочу любви. Такой, чтобы возможно когда-нибудь пожалеть. Он внимательно смотрит на неё. Или сквозь. Думая о чем-то своем. — Прости. — Костя сжимает губы, играют желваки на обветренных скулах. Он снова хмурится. Суровый. Но даже если сейчас все кончится, Соне хочется его поцеловать. — Я не могу себе этого позволить. Соня снова ныряет в шарф, скрывая проступающую на лице растерянность. Пальцы впиваются в предплечья. Останутся синяки, возможно. «Спасибо, что сказал. Честность всегда украшала мужчин». Она будет помнить этот вечер. Как каждая девушка помнит первое в жизни свидание. Скулы тянули магнитом. Он красивый до дрожи. Высеченный из камня. Вылитый из бронзы. Она будет дурой, если не сделает этого сейчас. — В коле до чёрта сахара. Невероятно вредно для твоей поджелудочной. Соня поднимает голову, широко распахивая веки. И все вокруг замирает. — Со всем остальным обещаю разобраться.***
Проходя квартал за кварталом, они светились как лампочки. Но спутники сверху барахлят. Сбиты настройки. И ни одни яндекс.карты ни за что бы не выдали их местоположения. Где онемевшие губы касаются горячей колючей щеки. А язык щиплет вовсе не от газировки.