Vitam aeternam

Хорошие люди после смерти попадают в США, а плохие в Сомали. (народная мудрость)

Лекса закрывает глаза, и к ней приходит смерть. Тело еще борется, бьется последней тихой дрожью, тело хочет жить, дышать, чувствовать, пожалуйста, пожалуйста, еще вдох, пожа... Но смерть — зеленые цифры и буквы бегут по черному полю так просто так жутко не надо нет — неумолима и неотвратима. Строчки несутся перед глазами, сливаются в полосы, слепят, кружат голову. Лексе кажется, что ее затягивает в водоворот и она сама становится одной из этих строчек, обреченной вечно мигать, гаснуть и загораться снова до тех пор, пока ее не сотрут. Это правда. Темнота, в которой вспыхивают ярко-зеленые огни, обнимает ее и уносит с собой. Пламя на башне Полиса гаснет, Пламя оставляет тело бывшей командующей, живой мир заканчивается и начинается заново. Что такое живой мир? Что такое жизнь? Лекса открывает глаза и видит над собой голубое небо, белые облака и золотое солнце. Это означает — покой. Это означает — мир. Вокруг тихо, так странно тихо, что это даже пугает. Она поднимается, садится, осматривается по сторонам. У нее ничего не болит, тело кажется легким, почти невесомым. Это подозрительно. Ты — просто код. Набор символов. Все это — набор символов, непонятные тебе буквы, зеленое на черном. На самом деле тебя нет. Ты не существуешь. Эта надпись — ты не существуешь ты не существуешь ты не — бежит по прозрачной, как первый лед, стене, в которую Лекса упирается взглядом. Она с силой мотает головой, волосы хлещут по лицу, и видение исчезает. Теперь в зеркальной глади отражается только она сама — черная, взъерошенная, как ворона, так странно и жутко выглядящая среди белого, голубого, серого. Она похожа на мохнатого паука на обеденном столе, чисто выскобленном по случаю праздника. Ты и есть паук. Ты мешаешь. Паука смахнут и раздавят. Ясно? Лекса осматривается по сторонам. До самого неба, чистого и ясного, поднимаются огромные ледяные дома. Дороги выложены белым и серым камнем. Она видит и яркие цветы, и высокие деревья — и, наконец, людей. Они странно одеты, они спешат по своим делам, они улыбаются. При них нет оружия. Ни у кого нет оружия. Как так? Таким раньше был Полис. Откуда она это знает? Будто кто-то шепчет ей на ухо, и голос звучит так, как звучал бы голос матери над колыбелью ребенка. Если б Лекса помнила, как это, она бы знала наверняка. Рядом с ней проходит женщина. На ней легкое платье, открывающее колени — это значит «первые попавшиеся колючие кусты расцарапают ноги до крови», у нее открытые плечи — это значит «обожжет солнцем до красных пятен», у нее обувь, похожая на переплетенные ремешки — это значит «далеко по лесу не уйдешь». Но она идет, легкая и беспечная, мурлычет себе под нос какую-то песенку, ничего не боится — и не замечает Лексу, смотрящую на нее в упор. Она проходит мимо, теряется в толпе, исчезает в этом странном городе света и льда. Город света? Это же сказки. Лекса долго глядит ей вслед, а потом встает и идет. Она не знает дороги, но уверена — это еще не посмертие. Это испытание. Командующий должен быть силен не только в бою, командующий не должен бояться неизвестности. Ночная Кровь — не вода в ручье. Это сила. Это выдумки. Новая надпись загорается прямо на сером камне под ее ногами, издевательски мигая. Ты не найдешь дорогу. Ты ничего не найдешь. Я найду способ тебя уничтожить. Ты мешаешь. Я тебя сотру. Кажется, что эти слова произносит кто-то злой и сильный, и он совсем рядом. Лекса резко оборачивается. Врага нет. Есть только буквы, они скачут, мерцают, сливаются в единый поток. Буквы не могут причинить вреда. Буквы не могут ее убить. К тому же она и так мертва. Чего ей бояться? Неизвестный собеседник отвечает на ее вопрос так быстро, будто куда-то очень торопится. У фонтана, бьющего чем-то темным и густым — только что это была вода — сидит девочка и что-то пишет на камне ярким розовым мелом. Лекса подходит ближе и видит одно-единственное слово, которое ребенок старательно обводит еще раз и еще раз. Уничтожения. Она садится на край фонтана, смотрит, как булькает горячее, черное, похожее на Ночную Кровь. — Если меня не существует, — вслух говорит она, — то чем я мешаю? Если меня нет, как меня уничтожить? Это не в ее силах. В моих! Нет. Два похожих — и разных — голоса звучат с двух сторон. Одна боится. Вторая спокойна. Одна лжет. Вторая говорит правду. Но чего они обе хотят? Кто из них — истинное Пламя? Лекса опускает ресницы и молчит. Шум воды в фонтане умолкает, ветер стихает, в бесконечной тишине тают голоса и звуки шагов. Она и сама не понимает, сколько времени сидит вот так, не двигаясь, задержав дыхание. Да и нужно ли ей дышать? Зачем? Она все равно уже не чувствует собственного тела. «Это смерть? — спрашивает она, сама не зная, у кого. — Меня стирают? Так?» Ей хочется сопротивляться, но она не может. Холодные бледные пальцы тянутся к пульту управления. Сейчас кто-то неизвестный нажмет кнопку, раз-два-три, раз-два-три, и все кончится. Ей хочется сопротивляться, но как, если ты — всего лишь несколько строчек на чужом экране? Сотру. Это слово горит на изнанке век, опаляет глаза — до боли. Больно живым. Как можно стереть живое? Нельзя. Второй голос, холодный и напряженный, исчезает, и остается только Пламя. Сильное, настоящее, живое Пламя. </i>Твой бой еще не окончен, командующая.</i> Лекса открывает глаза и видит перед собой одну-единственную дорогу. Все просто. Как она могла раньше не замечать стрелки, нарисованные — не розовым — белым мелом? Прямо под ногами проступает и тут же тает короткая надпись. Беги к ней. И она бежит.