Месть русалки

Го­ворят, что ру­сал­ки бы­ва­ют раз­ные: кто-то ро­дил­ся из пе­ны и во­дорос­лей, кто-то приг­ля­нул­ся мор­ско­му ца­рю, по­тер­пев ко­раб­лекру­шение, кто-то уто­пил­ся от нес­час­тной люб­ви. Но все ру­сал­ки ве­рят, что за­бирать жизнь не­рож­денно­го — страш­ный грех, и пу­ще ос­трых вин­тов ко­раб­лей нуж­но ос­те­регать­ся сол­нечных лу­чей. Ник­то из ру­салок по доб­рой во­ле ни­ког­да не вы­ныр­нет на по­вер­хность, по­ка в не­бе ца­рит злое сол­нце. Страш­ное сол­нце. Оно про­буж­да­ет по­гас­ший огонь в ос­тывших сер­дцах, оно жа­лит ог­ненны­ми стре­лами люб­ви и жиз­ни, взы­ва­ет к мес­ти, оно — веч­ный враг по­коя. Го­вори­ли, что ког­да ее воз­люблен­ный уз­нал о том, что дочь бед­но­го учи­теля из цер­ковно-при­ход­ской шко­лы бе­ремен­на, то заз­вал ее на сви­дание — по­катать­ся на лод­ке — и вер­нулся к сво­ей знат­ной и бо­гатой не­вес­те, спря­тав тай­ну на дне мор­ском. Го­ворят, что во­да уно­сит пе­чали, раз­мы­ва­ет тре­воги, ли­ша­ет чувств. Ос­та­ют­ся лишь по­кой и сколь­же­ние в не­от­ли­чимых друг от дру­га днях сквозь тол­щу вод. В них нет мес­та со­жале­нию, люб­ви, при­вязан­ности. Прав­ду го­ворят. Прош­ло сто лет, и Ру­сал­ка пос­те­пен­но за­была о пре­датель­стве и го­ре, ее горь­кие сле­зы не сде­лали со­лонее и без то­го со­леное бес­край­нее мо­ре. Но бы­ло неч­то, что от­ли­чало ее от сон­ма об­во­рожи­тель­ных не­житей, оби­та­ющих за по­рогом доб­ра и зла, спо­соб­ных ута­щить жи­вую иг­рушку на дно и за­быть о ней че­рез па­ру ча­сов. У каж­дой из ру­салок есть свое за­нятие, ко­торо­му они пре­да­ют­ся со страстью, стран­ной для хо­лод­ной кро­ви, сты­нущей в их жи­лах. Кто-то стро­ит гро­ты из ра­ковин и ко­рал­лов, кто-то, слов­но за­чаро­ван­ный, сто­лети­ями тан­цу­ет приз­рачные тан­цы в за­лах двор­ца, кто-то ос­тры­ми об­ломка­ми скал ре­жет се­ти ры­бакам, кто-то но­чи нап­ро­лет ку­выр­ка­ет­ся в во­допа­дах, тща­тель­но сле­дя, что­бы луч вос­хо­да не кос­нулся блед­ной ко­жи. Иные со­бира­ют кол­лекции ста­туй и дра­гоцен­ностей с за­тонув­ших ко­раб­лей, ук­ра­шая дво­рец Вла­дыки. Есть и те, что вы­ращи­ва­ют не­зем­ной кра­соты са­ды из мор­ских рас­те­ний. Бы­ла страсть и у Ру­сал­ки. Она то­же со­бира­ла свою кол­лекцию — кни­ги с за­тонув­ших ко­раб­лей. И дол­ги­ми но­чами, раз­ло­жив на пус­тынном бе­регу свои раз­бухшие по­коре­жен­ные сок­ро­вища, бе­реж­но пе­релис­ты­вала стра­ницу за стра­ницей, про­води­ла по­луп­розрач­ным, чуть све­тящим­ся во ть­ме паль­чи­ком по не ус­певшим раз­мыть­ся сло­вам, пог­ру­жа­ясь в мир люд­ских ча­яний и стра­даний. Са­ма не по­нимая по­чему, осо­бен­но она лю­била чи­тать о де­тях. Лишь не­бо на вос­то­ке на­чина­ло се­реть, как она пря­тала кни­ги в пе­щеру в ска­ле и пог­ру­жалась в пу­чину вод. Од­нажды ее страсть сыг­ра­ла с ней злую шут­ку. За­читав­шись, она не за­мети­ла, как ко­вар­ное сол­нце по­гаси­ло све­чение ее рук и ок­ра­сило стра­ницы ро­зовым све­том за­ри. Лишь ког­да не­пода­леку раз­дался шо­рох, она под­ня­ла уви­тую мор­ски­ми цве­тами пре­лес­тную го­лов­ку и, за­метив приб­ли­жав­ше­гося к ней муж­чи­ну, в ужа­се бро­силась об­ратно в мо­ре, за­быв на бе­регу свою лю­бимую кни­гу. При­та­ив­шись за ска­лой, она ви­дела, как нез­на­комец под­нял ее сокровище и еще дол­го сто­ял на бе­регу, вгля­дыва­ясь в во­ду. Вско­ре все рас­све­ты и за­каты ок­ра­сились слад­ким ше­потом люб­ви, за­сереб­рившей мер­твен­но-блед­ное те­ло, от­равлен­ное злым сол­нышком. За­ис­кри­лось ут­ро че­шу­ей ко­сяков ры­бы, ко­торую за­гоня­ла Ру­сал­ка в се­ти воз­люблен­но­го, за­си­яли но­чи лун­ным цве­том са­мых кра­сивых жем­чу­жин, при­несен­ных ею в дар то­му, кто це­ловал ее хо­лод­ные ус­та и иг­рал с ее длин­ны­ми ко­сами. Муд­рый древ­ний, как са­мо мо­ре, Вла­дыка лишь пе­чаль­но вздох­нул, за­метив в бес­цвет­ной тол­пе на­питав­ше­еся сол­нечной от­ра­вой те­ло под­данной. Но про­тив влас­ти сол­нца его власть бы­ла бес­силь­на. Од­нажды, заг­нав в кор­зи­ну стай­ку цен­ных ры­бок, Ру­сал­ка выс­коль­зну­ла на бе­рег, что­бы ос­та­вить в ук­ромном мес­те дар. И ус­лы­хала злые сло­ва: — Опять ты як­ша­ешь­ся с не­житью? Или она или я! — Ко­неч­но, ты, моя жи­вая, сол­нечная, теп­лая! Её воз­люблен­ный под­хва­тил на ру­ки чер­ногла­зую, чер­но­воло­сую, яр­кую, как са­мо сол­нце, смуг­лую кра­сави­цу и зак­ру­жил, при­жав к сер­дцу. Го­ворят, что во­да раз­мы­ва­ет пе­чали, уто­ля­ет лю­бую боль. Врут. В тот страш­ный миг вспом­ни­лось пер­вое пре­датель­ство, и рав­но­душ­ная во­да вновь при­няла в се­бя горь­кие сле­зы. Го­ворят, что сол­нце опас­но, что его по­целуи про­буж­да­ют чувс­тва и сжи­га­ют ос­татки хо­лод­ной ду­ши не­навистью. Прав­да. Выс­ле­дила Ру­сал­ка Жи­вую и Теп­лую. Схва­тила за проч­ную нить то­го са­мого жем­чужно­го оже­релья, что пос­лу­жило по­дар­ком не­вер­но­му, и по­тащи­ла на дно, но в пос­ледний миг раз­жа­лись све­тящи­еся паль­цы. Вы­тол­кну­ла Ру­сал­ка нах­ле­бав­шу­юся во­ды пе­репу­ган­ную кра­сави­цу на бе­рег и ис­чезла в пу­чине мор­ской. А раз­лучни­ца ос­та­лась ва­лять­ся на пес­ке, каш­ляя и за­лива­ясь сле­зами, при­жимая ру­ки к уже хо­рошо за­мет­но­му жи­воту. Ни­ког­да боль­ше не воз­вра­щалась Ру­сал­ка на прок­ля­тый бе­рег, не чи­тала книг, но по­яви­лась у нее страсть к пу­тешес­тви­ям. Она зап­лы­вала в ре­ки и ручьи, пи­тав­шие мо­ре, при­та­ив­шись в ка­мышах или у якор­ной це­пи, раз­гля­дыва­ла лю­дей, сно­вав­ших на бе­регу, пы­та­ясь по­нять: все ли лю­ди злы, или это толь­ко ей так не по­вез­ло? Од­нажды, не­жась сре­ди кув­ши­нок не­боль­шо­го озе­ра, она уви­дела пре­лес­тно­го ма­лыша, как две кап­ли во­ды по­хоже­го на ее пос­леднюю лю­бовь. Вско­ре она по­няла, что не ошиб­лась. С той по­ры Ру­сал­ка всег­да бы­ла ря­дом с ре­бен­ком. Ка­мыш ли ше­лес­тел чу­дес­ные сказ­ки о даль­них стра­нах? Кув­шинки ли шеп­та­лись о мор­ских чу­дови­щах, ни­ког­да не зап­лы­вав­ших в ти­хое озе­ро? Еле вид­ная рябь ри­сова­ла ли сол­нечны­ми бли­ками ма­нящие кар­ти­ны не­видан­ных чу­дес? Или то неж­ный го­лос Ру­сал­ки рас­ска­зывал оча­рован­но­му маль­чиш­ке о том, что до­велось про­читать в кни­гах по­гиб­ших ко­раб­лей? Бес­печные ро­дите­ли лишь иног­да бес­по­ко­ились о том, что единс­твен­ный ре­бенок — свет очей, ду­ши от­ра­да — все боль­ше пред­по­чита­ет про­водить вре­мя на бе­регу пру­да, в ком­па­нии с кни­гой, не­жели иг­рать с маль­чиш­ка­ми из се­ления. Прав­да, они по­нача­лу не пус­ка­ли и да­же на­казы­вали его, уви­дев, как сын ле­жит на мос­тках, с ко­торых отец от­плы­вал на про­мысел, а мать по­лос­ка­ла белье, и что-то шеп­чет в зе­лено­ватую во­ду. Но уп­ря­мый маль­чиш­ка вновь и вновь стре­мил­ся к озе­ру, и ро­дите­ли сми­рились, зная, что тот пла­ва­ет, как ры­ба, и ни ра­зу не за­путал­ся в смер­то­нос­ных стеб­лях кув­ши­нок. Шли го­ды, сын с от­ли­чи­ем окон­чил шко­лу, в ко­торую ро­дите­ли не хо­тели его пус­кать. Мать с от­цом наш­ли не­вес­ту, ку­пили но­вую лод­ку, по­мог­ли пос­тро­ить дом. Но чем боль­ше дви­галось де­ло к свадь­бе, тем мрач­нее ста­новил­ся пер­вый кра­савец-же­них на де­рев­не, все доль­ше про­сижи­вал он с кни­гой на ста­рой иве, по­лос­кавшей вет­ви-ко­сы в во­дах озе­ра. Го­ре приш­ло в семью. Мать и отец из­ве­лись все, пы­та­ясь по­нять, что нуж­но их стран­но­му ре­бен­ку, гре­зив­ше­му о да­леких стра­нах. В гне­ве отец прок­лял не­пос­лушное ча­до. Прес­ные во­ды озе­ра не ста­ли со­лены­ми от слез, вып­ла­кан­ных нес­час­тной ма­терью, ког­да единс­твен­ный сын нав­сегда по­кинул от­чий дом, рас­тво­рив­шись в сол­нечных бли­ках, бе­реж­но по­ложив в лод­ку лишь ко­том­ку, на­пол­ненную не­видан­ны­ми в этих кра­ях кни­гами. Го­ворят, во­да раз­мы­ва­ет го­ре, ути­ша­ет боль, го­ворят: хо­чешь отом­стить — вос­пи­тай сы­на вра­га. Прав­ду го­ворят.