бледно-красная

Всё хорошо. Всё прекрасно. — Тома? — с насмешкой глупой. — Тома? — ты же не сможешь убежать… — Тома? — ты обречена. Сделай пустой и безразличный взгляд. Засмейся ему в лицо, покажи, как тебе все равно. Будь сумасшедшей, он же и так не отстанет. Он же и так сделает ещё больнее. Я улыбаюсь. Смотри, как мне плевать, смотри, мне больше не больно, смотри, я сильная. И он смотрит. Улыбается как-то мягко слишком, слишком приторно и неправильно. От этого не по себе, но я покорно молчу и даже не пытаюсь подняться с земли — все равно догонит, все равно будет сначала. Я уже такая фарфоровая и такая никакая, но тебе же плевать, верно? Тебе это нравится. Тебе нравится меня ломать медленно и по частицам. Стас смотрит плохая актриса с тебя и улыбается. Стас улыбается и берет нож. Стас берет нож и режет медленно мою бледную кожу, из-под которой вытекает такая же бледная кровь. Стас режет мою кожу и выжидающе смотрит на меня: заплачь, давай, кричи сильнее, кричи, тебе же больно, я знаю… А я молчу, и это молчание становится для него спусковым крючком. Всё это меня выносит, хочется бежать далеко снова и снова, хочется сделать ему больно. И это легко — я молчу, и мне кажется, что больней уже некуда. Он режет меня осторожно и неосторожно в одном флаконе, он режет меня вдоль и поперек, он режет меня вскользь и насквозь. Он режет меня — давай, давай, давай ещё… Он берет мою руку и целует места, с которых реками-морями течет бледно-красная кровь: он целует мою руку, он меня целует, мама, пожалуйста… Я задыхаюсь и схожу с ума. Ударь меня, Стас. Бей прямо в сердце, туда, где сильней болит. Бей. Я тебя ненавижу. — Очень мило, — улыбается снова, оглядывая порезы на руке, оглядывая и как-то свойски ухмыляясь, оглядывая и ненадолго выпуская нож из руки. И этого ненадолго хватает, чтобы я схватила его и взяла в руки. Этого ненадолго хватает, чтобы я замахнулась и взглянула на него последний раз. Давай, Тома, за всю боль. Давай, Тома, сделай это. Ты сможешь. Это совсем не сложно. Я жду от него побега или какой-то обороны, я жду от него чего-либо, извинений, слёз, я жду от него всего, но это же Стас. Он никогда не оправдывает ожидания. Поэтому Стас улыбается, поэтому Стас направляет нож точнее, поэтому Стас говорит: — Ты только не промахнись, бей в сердце, чтобы наверняка. А у тебя вообще сердце есть, Стас? За всю боль. За всю боль и все слёзы. Я тебя убью, Стас. Я тебя убью сейчас или никогда. Нож в моих руках странно дрожит, хотя я совершенно не боюсь. Нож в моих руках кажется приговором и спасением одновременно. Нож в моих руках — освобождение. А у Стаса, как всегда, пьяный и прокуренный взгляд, а от Стаса безумно пахнет сигаретами и смертью, а у Стаса самый красивые глаза. Стас кажется таким родным и таким другим. Стас, это ты? Стас, как мы до этого докатились? — Я тебя ненавижу, Стас. Я тебя ненавижу до дрожи, я тебя ненавижу всей своей душой и телом, я тебя ненавижу настолько сильно, что не хватает слов, чтобы описать. Ему смешно. Ему смешно и совсем не страшно. Ему смешно и плевать на нож, который я держу в руках. Он прямо в лицо смеется — глупая, маленькая девочка, что же ты делаешь, дура… Он на секунду задерживается взглядом на мне, и я не вижу ничего теплого — только пустоту. Опять смотрит. Опять ухмыляется. Опять говорит: — А я тебя люблю. И нож уже где-то под моими ногами. Мне кажется, что я падаю. Лови меня. Что-то внутри непривычно ноет, что-то внутри ухает и падает, что-то внутри медленно умирает — и больнее уже некуда. Что-то внутри хочет его ненавидеть. Я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу… Его губы накрывают мои — он целует меня странно и как-то опьяняюще, он целует меня, и я оживаю, он целует меня — этого достаточно, чтобы плакать и смеяться, чтобы снова сойти с ума. А затем я слышу странный звук и кричу от боли, затем я вынимаю нож из моей спины и смотрю на бледную кровь на моих ладонях. Я умираю? Стас смотрит на меня глупая, глупая девочка в последний раз и улыбается ненавижу твою улыбку, ненавижу всё в тебе, ненавижу. Я задыхаюсь и падаю.