Традиции

— Не надо бояться, принцесса. Голос человека в капюшоне добр, и Хакадзе узнаёт: Самон. Ей совсем не полагается узнавать и нельзя связывать то, что происходит согласно инициации в этой жарко натопленной, в золотых и красных тонах комнате, с конкретным человеком, но она уже не может — так проще. Так спокойней, хотя стыд никуда не уходит: от осознания, насколько близкий будет делать то, что испокон веков со дня существования Древа и клана делали со всеми, кто наследует силу, всё так же горят щёки, но уже не хочется реветь. Врожденная деликатность никогда не позволит Самону хоть как-то напомнить ей это — а осторожные, с детства знакомые руки, конечно, постараются не причинять ей боль. Насколько получится. — Всё хорошо. Ложитесь, пожалуйста. Гладкое дерево натёртого розовым маслом алтарного ложа напоминает о том, по чьей воле существует инициация. Длинное — даже для человека высокого роста, но узкое, потому что предполагает вмещать лишь одного. Масло смягчает прикасающуюся к жёсткому дереву кожу — тоже успокаивает. Плечами, лопатками, ягодицами Хакадзе чувствует напряжённую теплоту тел тех, кто лежал здесь в ожидании инициации задолго до её рождения. Эманации и отпечатки тревог, волнения, смирения, испуга, смущение и робость, гордость, готовность. А как поступают, если наследник мужчина, всё вертится в мыслях вопрос, задать который было бы до жути непристойно. С ним, наверное, это делала бы, наоборот, женщина: Хакадзе представляет себя под капюшоном, но дальше разум вопит и отказывается давать простор фантазии. Есть вещи, которые лучше до поры не знать, даже если в будущем придется ими заниматься — достаточно с неё того, что лежит здесь сейчас обнажённая, а человеческой естественной неловкости приказано молчать и не давать команду телу прикрыться хотя бы руками. Жар щиплет кожу, серебря её поблескивающим потом. Здесь душно и трудно дышать, но окна открывать не разрешается: задёрнутые плотными гардинами, они, как и закрытая дверь, превращают комнату в изолированное средоточие таинства. В размещенных по её периметру жаровнях алым горят горки углей. Позади ложа, за головой Хакадзе, стоит маленький столик, на котором она успела заметить поднос и шкатулку. И ничего больше — только она и Самон. Дом спит и не спит: дальше по коридору, где жилые комнаты, клан затаил дыхание, готовый торжественно встретить и принять новообращенную принцессу. Заново присягнуть ей на верность — ведь после инициации она окончательно считается соединившейся с Древом. Полуженщина, полубог, и горе, если кто в том усомнится: единожды выбранная и награжденная силой — и голос, и судья, и палач. Самон читает вслух обращение к Древу — полублагодарность, полумолитву, ворошит угли, церемонно переходя от жаровни к жаровне. В них сгорает дерево, и дереву же посвящена инициация — круговорот, возвращение от смерти к жизни. Каждый в молчащем и ожидающем клане повторяет эти слова про себя, и Хакадзе тоже: заученное в раннем детстве приобретает сакральный смысл сейчас. Прими мой дар, великое Древо — интимнейшее, что может отдать тебе женщина. Прими и будь благосклонным к семье. В ночи снаружи плывет и колышется магия: опутывая горную деревню магов, она ложится голубым одеялом на крыши домов и дорогу, на улочки и колодцы, беседки в саду камней и бамбуковый лес. Невидимая глазу простого человека, она — защита и сила, кровь бога и клана, соратник и друг. На пальцах каждого в семье она живёт чуть трещащими искорками, отблеском в радужке и зрачках, исчезающим и вновь появляющимся светом на вещах, к которым люди Кусарибэ прикасаются, которые носят и используют в качестве оружия. Магия сейчас и здесь — поверх алых углей, в воздухе, в оранжевых тенях на стене. Она не порицает за волнение и дрожь: в течении магической реки есть понимание. Память о подобном моменте многих и многих, сохранившийся отзвук. Становится возможным улыбнуться. Самон склоняется над ней и дотрагивается до лба, стирая выступившую липкую испарину. Лица не видно за капюшоном, но тон, которым он спрашивает, удобно ли ей, на мгновение выдаёт его переживания. Самон видел, как Хакадзе росла — для него это испытание не меньше. Но он умнее, он справляется лучше, чем она: несёт свою роль, не сбиваясь. Он тоже был выбран, как номинальный глава, хотя, возможно, и пожелал бы этого не делать. Однако в решении Древа есть такая же мудрость: отношение их обоих друг к другу как к сестре и брату исключает любую возможность двусмысленности происходящего. Он гладит её ладони и бедра, и в движениях рук нет ни намека на желание, которые испытывает к женщине мужчина. Это всё то же родственное, почти отеческое, призванное прогнать страх и утешить. Что-то глухо стукает, когда Самон открывает шкатулку на столе и извлекает из неё главный для инициации предмет. — Я попрошу вас чуть раздвинуть ноги. Так непривычно ощущать прикосновения чьих-то рук там, где касалась только сама себя, моясь в душе или ванне, — там, где самая неназываемая часть её тела, скрадывающая за светло-рыжими, чуть курчавыми жестковатыми волосами, что кровоточит раз в месяц согласно правилам женской природы и может соединится с мужчиной. В свои восемнадцать Хакадзе, разумеется, знает уже достаточно, чтобы понимать, имитацией чего является проводимый ритуал. Принцессу клана отдают не человеку — Древу. Так было, есть и будет. Поэтому она глубоко вдыхает воздух и терпит, стискивая зубы, но не закрывая глаза — чтобы не корить себя после совсем уж трусихой. Контрастом окружающему жару прохладный продолговатый предмет проникает внутрь, и удержаться от того, чтобы вздрогнуть, не получается: преграда плевы, защищающей ещё никем и ничем не тронутые влагалище и матку, пружинит, отдаваясь в животе слабой болью. Губы пересыхают от дыхания, над верхней собирается пот — но последний укол, и боль, остро вспыхнувшая, тут же уходит. Проникший в тело Хакадзе предмет извлекается. Руки снова гладят её. В них чувствуется одобрение поведением наследницы — и просьба извинить за причиненный дискомфорт. Инициация завершена. Красная от жары, стыда и облегчения, Хакадзе садится, стараясь не морщится, и чувствует, как магия внутри неё залечивает последствия вторжения. Слегка изогнутая палочка из покрытого лаком дерева, лежащая на подносе, испачкана тёмно-красным. Хакадзе, глянув, старательно отводит глаза. Самон набрасывает ей на плечи покрывало и, помедлив, гладит по растрепавшимся волосам, убирая длинные прядки за уши. Ей нельзя узнавать, но она узнала, а ему — нельзя так открываться привычными в их семейном общении жестами, но он всегда заботился о ней и любил. Уже совсем успокоенная, она обнимает его за пояс и прижимается к грубой ткани балахона лицом. Почуяв колебания магии, возвещающие о свершившемся, люди клана начинают переговариваться, поздравляя друг друга, принцессу и Древо. Всё хорошо, что хорошо заканчивается. Пусть в случае её как наследницы это — только начало.