Мир Гипноса

Ковер из опавших, пожелтевших, но совсем свежих кленовых листьев колет ноги. Стопы почему-то босые, хотя Джим уверен, что он обувался, однозначно натягивал на себя ботинки из стальной кожи, помогая серебряной ложечкой. На ложечке, кстати, была символика – будто герб затерянного королевства, судя по непропорциональному существу, которое скалилось вырванными клыками и едва выстаивало на одной из опухших ног под тяжестью раздувшейся головы, это было Королевство Кривых Зеркал. Джеймс моргает и тянет руку вперед; нескончаемая поляна, словно рисунок на стене картонной коробки, заденешь пальцами – она прогнется, выламывая всю идеализированную всенепременно детской кистью картину. Снова непроизвольно закрытые на несколько секунд глаза, и голова запрокидывается назад, кажется, еще немного, и затылок прижмется к лопаткам, а кадык, не выдержав давления, треснет, выплескивая вперед зависнувшие в воздухе капли крови. Листья падают с неба; именно с неба, в выжженном больной фантазией ареале нет ни единого дерева. Откуда бы им, старым кленам, здесь вообще прорости? Мориарти сглатывает и ощущает, как семена и почки скатываются по трахее, вниз, оседают в пищеводе. «Интересно, они смогут пустить корни в мой кровоток?», - мысль бьется в голове отстрелянной птицей, почему-то становится страшно. Джим обнимает себя за плечи и нервно озирается, быстрым взглядом гладит каждый пируэт падающего безумства и ищет что-то, будто успел это что-то потерять. А потом листопад прекращается. Кленовый ковер вспыхивает в одно мгновение, яркой, фатальной вспышкой, чтобы уже спустя два с половиной мгновения начать тлеть, выжигая кожу. Ноги прогорают до кости вплоть до самых щиколоток. Брюнет плачет, смотря на исчезающие черными хлопьями вверх ошметки плоти, думая о том, что теперь будет слишком холодно; изморось будет подобно крысам выгрызать путь наверх – целостная оболочка порвана, никаких сдерживающих факторов. Наверху что-то щелкает, разом привлекая внимание и высушивая слезы. Пленочное полотно напрочь застилает небо и прогибается под шестью тоннами налитой в него воды. Джеймс понимает, что если полиэтиленовая ткань разойдется по швам, то легкие задохнутся под напором польющейся жижи. Поэтому он крадется куда-то в сторону, отступает непонятными виражами, просто считает шаги своих изъеденных огненной геенной стоп. Как только расстояние до купола вытягивается, тот лопается, давая возможность лицезреть водопад; у напора такая сила, что земля трескается, плац сдвигается, но с ног сбивает отнюдь не это импровизированное землетрясение. Гул. Ужасный, поднимающий внутричерепное давление. Джим болезненно жмурится, зажимает уши ладонями, стараясь перекрыть возможность слышать - кажется, шум затек в голову, орет дуром изнутри в попытке свети с ума, - и оседает на корточки, стараясь не упасть на колени. Темно-ореховые глаза распахиваются, вторя резко замолчавшему стоку. «Как он до меня добрался, я же был далеко?» Джеймс смотрит на мир сквозь гладкую, водяную рябь; телу не мокро, просто что-то кутает и обволакивает. За ушами шевелятся перепонки – брюнет смеется, выпуская изо рта воздушные пузыри, и играется кончиками пальцев с трепещущими жабрами. Ощущение похоже на оргазм, только скручивает голову; от удовольствия из-за каждого касания, каждого рыбьего вдоха непроизвольно закатываются глаза. Эйфория заканчивается все так же резко, отмечаясь сигаретным ожогом на пленке замедленного восприятия. - Пойдем, - стоящий напротив полковник тянет руку, но та, словно натыкаясь на невидимый и неощутимый кислотный барьер, просто тает на глазах; покачивающийся обрубок вызывает у Мориарти недоумение: как это может не болеть? Потерянное всегда ноет нестерпимым зудом под кожей. Джим не отвечает. Сложно собраться для ответа, когда вокруг тебя разворачивается полигон для мнимых испытаний пределов любопытства. Бархатные стены замкнулись в круг, чередуя свои неширокие полосы с окнами стеклянных клеток. Брюнет щурится, стараясь разглядеть сквозь слой вековой плесени очертания живущих внутри существ. Первая тварь заявляет о себе – протяжный вой и нападок на вечное в своей крепости прозрачное марево; это кошка, простая кошка, да только вывернутая наизнанку, словно пыльный мешок. Джеймс считает удары выставленного на обозрение сердца, морщится скрежету костей, а затем обводит пристальным взглядом весь порочный круг. На него смотрят пустые глазницы, перетянутые колючей проволокой шеи, пожираемые заживо термитами желудки, горящая шерсть, и все кошачье, кошачье, кошачье… - Пойдем. Моран редко повторяется, поэтому это отвлекает внимание от животной преисподней тут же. - Мы не можем, - Джим следит на вытекающей из ушей снайпера пыльной крошкой и думает только о том, что, если такая же польется из своих, жабры засорятся, мешая получать удовольствие при каждом погружении. – У нас в позвоночнике вместо спинномозговой жидкости цемент. Мы просто расколемся. Когда снайпер делает шаг, брюнет снова начинает захлебываться немыми рыданиями; он видит, как трещат и смещаются крестцовый, затем поясничный, все отделы съезжают в сторону, пока мужчина не падает кусками на пол, совсем похожий на разбитое мраморное изваяние. Джеймс не хочет крошиться под давлением замершего в центральной нервной системе времени, он хочет обратно, на желтый ковер из опавших кленовых листьев. Но возможности нет. Возможности придумать, сопоставить и сообразить. Кошачий визг со всех сторон срывает недопустимые децибелы, вызывая тошноту, встающую поперек вымученного горла тупым лезвием.

Глаза непроизвольно широко, до скрипа на веках, открываются, когда мужчина подскакивает на кровати. Истеричный взгляд мечется, ищет хоть один огрех в собственной спальне, свидетельствующий о том, что это просто очередной уровень погружения во все более глубокую кому, а затем замирает на фигуре. Полковник опирается локтями на кованую спинку и смотрит на едва еще пришедшего в себя Мориарти с нескрываемым любопытством. - Не шевелись, - получается непроизвольно, пока еще чертовы сновидения стелют изъеденную молью дорожку мыслей. - Конечно. У меня же в нервные каналы бетон залили, - Себастьян мягко кивает, но мягкость отдает совершенно выполированным скептицизмом. Джеймс давится смешком и откидывается обратно на подушки. Спать не хочется совершенно, организм лжет сам себе, шепча о желании бодрствования, однако, гениальный разум подсказывает, это действительно лживая самозащита от подобных кошмаров. Точно так же, как и губы, что во время них вышептывают каждую мелочь, каждую деталь раскрывают возможным случайным слушателям. - Нездоровые у тебя сны. - Согласен. - Как выкорчеванная сказка Кэрролла. А ты, получается, Алиса? - Ну, товарищ полковник, я, скорее, сам себе Белый Кролик.