Приговор

      Джетро никогда не думал о пенсии — не думал о ней всерьез. Даже когда послал к чертям Морпол, собрал нехитрые пожитки и переехал на мексиканское побережье к Майку. Даже когда строил новую лодку прямо на пляже и самому себе врал, будто не вернется.       Вся правда в том, что от себя бежать ему было некуда: ты можешь перестать верить в страну, которой присягал, но не сможешь стоять в стороне, когда мир обращается в прах. Раз — мать его! — за разом.       Джетро и сейчас ночевал бы на прозекторском столе, с остервенением рвал жилы и бросался под пули — благо было ради чего. Но со смертью Зивы что-то внутри дало трещину и всё никак не желает срастаться. И потому вот уже третий вечер подряд Джетро торчит в полутемном, до тошноты жизнерадостном баре, пьет дешевый бурбон и пялится в стену.       Однажды подобное случается с каждым: перегораешь, будто старая лампочка, и, в общем, не особо-то и жалко.       Джетро оставляет на липкой барной стойке полный стакан, скомканную банкноту и что-то еще, неосязаемое и оттого невосполнимое. Накидывает шерстяное, изрядно потрепанное пальто и, прихрамывая, вываливается в темный переулок. Хмеля ни в одном глазу, но мир отчего-то шатается и распадается на части.       Раздробленное колено ноет, грудная клетка вторит ему в такт, и плевать, что врачи заверяют, будто это соматическое. Внутри так пусто, что хочется взвыть, но Джетро сцепляет зубы, упрямо припадает на больную ногу и ковыляет к машине.       Не выть, не жаловаться, не щадить ни себя, ни других — он и сам не знает, когда придумал и почему не пронумеровал эти правила, но следует им даже тогда, когда в глазах темнеет от боли.       Впрочем, «других» давно уже не осталось: они успели обжить целое кладбище, в разных уголках земли.       С одним только Майком не так-то легко распрощаться. Его неугомонный призрак вечно выпрыгивает, как черт из табакерки, сыплет прописными истинами, лениво дымит отсыревшими сигаретами, а после так же лениво исчезает. Порой Джетро кажется, что он сошел наконец с ума, но это было бы слишком просто, а «просто» — не его стезя.       В старой отцовской машине неуютно и зябко: печка исправно гудит, но гонит холодный воздух. Джетро устало чертыхается, выжимает газ и дает себе слово, что наконец-то займется и машиной, и домом, и треклятой работой. Кого-нибудь непременно спасет, силком вытащит с того света, даст хорошего пинка. Кого-то же он должен спасти, если с собой совладать не в силах.       Вечерний Вашингтон спокоен и тих: то ли притворяется, то ли действительно вымотался и готовится впасть в спячку. Последние дни октября безлики и скупы: ни красок, ни звуков, только шелест шин по асфальту и огни светофоров.       Джетро вновь и вновь попадает на красный. Жмет на тормоз, откидывается на спинку, выпускает из пальцев руль. Те находят в кармане бумажник, открывают на ощупь, мнут уголок старой фотографии. Джетро уже готов приписать себе обсессивно-компульсивное расстройство, но на деле он просто устал.       Устал от призраков, устал от потерь, устал от безысходности, которую больше нечем маскировать. Врать себе, что всё наладится, уже давно не имеет смысла. Измениться может лишь одно: на его персональном кладбище появится парочка свежих надгробий. А впрочем, ничего нового.       Джетро вновь чертыхается, громко, с чувством — лишь бы не тонуть в проклятой тишине, сонно глядит на лужицы света, серебрящие асфальт, и понятия не имеет, куда ехать и что искать.       Он почти уверен, если обернется, увидит на заднем сидении Майка, и тот уж во всех подробностях расскажет, куда бы ему пойти. Но Майк, где бы он сейчас ни был, явно занят чем-то поинтереснее, чем промывание мозгов расклеившемуся приятелю.       Красный уступает сначала желтому, затем — зеленому, но Джетро не двигается с места, закрывает глаза и притворяется, будто его давно уже нет. Проснуться бы сейчас дома, в постели, залитой утренним светом, почувствовать рядом тепло Шеннон, услышать ее сонный голос… Но этот призрак оставил его так давно, что почти стерся из памяти. Как бы не так! Джетро упрямится, раз за разом воссоздает в памяти детали, запахи, звуки, но скорее по привычке — чем еще занимать долгие ночи, как еще заставлять себя вставать по утрам и притворяться, будто живешь?       Иногда Джетро кажется, где-то там, по ту сторону, каждый раз, когда он вспоминает ее, усердно, будто ножичком, ковыряя старую рану, Шеннон устало вздыхает, поджимает тонкие губы и милостиво разводит руками: мол, ладно, тешь себя, играйся, от меня не убудет. Но тут же теряет интерес и, заняв у Майка сигарету, выдыхает сизые колечки дыма — ведь призракам тоже нужно чем-то себя занимать, чтобы от скуки не развеется-таки в прах.       В глубине души Джетро понимает, что сделал покойную жену своей заложницей: поставил, точно статую, на постамент, обнес колючей проволокой, прибил повсюду таблички «Под напряжением». Красиво, драматично и до дурноты удобно. Всегда есть о ком скорбеть, всегда есть чем оправдаться.       Три неудачных брака? Несложившиеся отношения с Дженни? Обреченные на провал попытки с теми, чьи имена он уже и не вспомнит? Легко! Джетро всегда знал, как подвести итог, как снять ответственность с собственных плеч: он просто не смог забыть Шеннон, кто его осудит?       Трагическая история первой любви — отличное оправдание, особенно если ведешь себя, как последняя скотина.       Джетро наконец жмет на газ и поворачивает направо. Пальцам вновь не лежится на руле, но теперь они нащупывают в кармане сотовый. Достав, перелистывают список контактов, находят нужный и на мгновение замирают.       «Четвертая бывшая жена» — своеобразный привет от Тони. Сам Джетро не рискнул бы вбивать в телефон этот номер — достаточно того, что помнит наизусть.       «Четвертая бывшая» — давно чужая жена. По-прежнему блондиниста, улыбчива и прямолинейна.       Только теперь не устраивает драм, если Джетро не перезвонил или не взял трубку: она просто появляется в его подвале с бутылкой бурбона и дешевой китайской едой из соседней забегаловки, находит пару-тройку едких словечек, бьющих наотмашь и вынуждающих встряхнуться, и, не прощаясь, возвращается в свою новую идеальную жизнь.       Джетро хочется сказать «появляется без предупреждения», но загвоздка в том, что для Холлис его дверь распахнута настежь — не бог весть что, но больше предложить ему нечего.       Вот только у Холлис та самая «идеальная» жизнь и кольцо на безымянном пальце: оно то появляется, то исчезает, но Джетро запрещает себе замечать.       «Хороший парень, врач-травматолог…» — От давнего разговора до сих пор сводит зубы и хочется что-нибудь сломать. Неуверенный, но мурлыкающий голос Холлис, ее дурацкие слова — такие правильные, такие сладенькие, точно окаменевшие карамельки, — для него они стали горше отравы. Черта с два он дал бы ей это понять!       Тем вечером Холлис появилась на пороге его подвала впервые за пять лет. И «хорошему парню» лучше не знать, какие мысли бродили тогда в голове Джетро. Особенно после того, как бутылка бурбона опустела на треть, а рядом с ее пальто на пыльный верстак приземлилась его толстовка.       Так уж сложилось, что Джетро хорошим парнем никогда не был, — еще одно удобное оправдание, которое однажды нашел и с тех пор пользуется без зазрения совести. Вот только Холлис не из тех, кто наставит рога своему идеальному мужу, — а зря.       На этот раз Джетро не ищет оправданий: нажимает «вызов», включает громкую связь и пристраивает ладонь аккурат в районе солнечного сплетения. Он знает, голос Холлис заставит пустоту внутри отступить, и ненавидит себя за то, что притворялся, будто не ценил этого прежде.       Холлис не отвечает. С некоторых пор она — та, кто не берет трубку и не перезванивает. Ей-то что, ей нечего опасаться: Джетро не объявится на ее пороге, не стукнет донышком бутылки по столешнице, не заставит есть остывшую лапшу одним набором палочек на двоих. Он чертово сообщение на автоответчике и то не оставит, хотя, против обыкновения, ему есть что сказать.       Гудки сменяются механическим голосом, плетущим какую-то ересь, затем — тишиной. Но Джетро упрямее тысячи чертей, и в этом, в общем-то, его беда.       Холлис берет трубку после четырех неотвеченных. Сонно и настороженно спрашивает:       — Что случилось? — И, не дожидаясь ответа, требует: — Приезжай.       Отличное предложение, но нет: Джетро ни за что не признается, что понятия не имеет, где она теперь живет со своим «хорошим парнем», тем более не станет держать свечку, а потому продолжает ехать на запад — подальше от ее бывшего дома. Просто так, на всякий случай.       Благо, Холлис не так упряма, не так глупа, и ее не догоняет паршивый бурбон, который отчего-то не пьянил, когда ему было положено. Она спокойно диктует адрес — проклятье, свой прежний адрес — и Джетро понимает, что встрял.       Тут бы сбросить вызов, ударить по тормозам, послать всё к черту, но Джетро перестраивается в левый ряд, съезжает под мост и заказывает два экстремально крепких эспрессо навынос в полулегальной турецкой кофейне. Хотя бутылка бурбона смотрелась бы сейчас уместнее.       Холлис встречает его на порожках своего маленького, кукольного домика: в таких либо живут долго и счастливо, либо ведут затяжную войну, каждый шаг, как по минному полю. Третьего не дано. Второе, впрочем, не сильно пугает: у нее за спиной двадцать лет военной службы, у него что ни день — новая «горячая точка».       И только «долго и счастливо» звучит, как приговор.