isabella

Вагон качает. Соню качает. Красное вино обжигает губы. Щиплет ранки. Красное вино обжигает глотку. Всасывается в желудочные стенки. Пальцы жаждут холодного бутылочного стекла, лоб — надписи «не прислоняться». Жарко. Глаза уже видят мир словно через тару от кислой не по сезону изабеллы — все мутное и зелёное. Она — коллекционный кораблик. Она словно в вакууме. Она в подземке. Криво стоит на перроне. Толерантный бумажный пакет мешает. Но она же очень правильная, чтобы нарушать закон. И он — не ее последний поезд, чтобы заскочить внутрь, не думая. Но это и не ее остановка, чтобы выходить наружу. Короткая трикотажная юбка, черный капрон, стильная кожаная куртка. Серьги-кольца. Серый свитерок. Этот парень смотрит оценивающе. С прищуром. Он думает, что ты новая тёлочка с его потока. А этот думает, что ты только что отпахала смену в стрипушнике и хочешь расслабиться. Ножки длинные, ровные. Шейка точеная. Стрелки плавные, губки красные. Каблуки такие, что запросто можно сломать шею, проходя канализационные решетки. Но у нее грация. Осанка. Вино, правда, все портит. Ухудшает ситуацию с каждым новым глотком. Но вино лечит. И отпускается без рецепта. А паспорт? Паспорт всегда в сумочке. Соня не садится на места для пассажиров с детьми и инвалидов. Соня держится за поручень, хлещет винцо и розовеют замерзшие щеки. Соня с опозданием принимает звонок подруги, приглашающей отметить попадание в шоу. Соня принимает приглашение. Но у Егоровой аллергия на похотливых мужиков, едкие кальяны и простреливающие тело басы. У Егоровой фобия свихнуться от скопления такого количества людских посылов и порочных мыслей в замкнутом пространстве. Она слышит их прямо поперек сета модного педиковатого диджея. Егорова сматывается после первого трека и парочки безобидных маргарит, стерев пошлый блеск со рта в уборной. «Иногда в них красивее чем в залах» — с досадой думает девушка, опираясь на ледяной мрамор, рассматривая своё отражение обрамленном позолотой зеркале. Как в Третьяковке. Трогает локоны, щедро спрыснутые лаком. «Надо же было так долго возиться с этой плойкой… Чтобы сбежать так быстро». Соня не Золушка, Соня скорее Фея-крестная, что напоследок сводит взбалмошную Катьку «вон с тем шатеном у бара, что похож на Козловского». Иногда Соне кажется, что подружки зовут ее с собой только для этих фокусов цирковой обезьянки. И тогда она щелкает пальцами: «бармен, повторите». Мужики легко ведутся на магию. Но легче на аппетитное декольте и шов на чулочках. А Соня не может колдовать, когда становится "веселой". Но она становится свободной. И симпатичный бармен делает Соне дважды хорошо с фирменной улыбкой. У него легкая рука — Егоровой кажется, что завтра ее не будет тошнить. Соне кажется. В гудящей голове слишком мало чего-то конкретного, на улице пахнет дождем со снегом. Свежо. Соня кутается в телячью кожу с распродажи макс мара и, собирая последнее внимание, пересчитывает наличность в клатче. Ехать далеко. «Пятерочка» призывно манит вывеской. А маргарита в крови требует продолжения. Соне есть над чем подумать. Но Соня не хочет. Престарелая кассирша в униформе, конечно, не красавчик из пафосного бара. Что-то подсказывает, ее напиток попросится выйти уже через полтора часа, но здесь сломан терминал, а налички Соне хватает лишь на это красное полусладкое. Минималистичная этикетка вселяет надежду на благополучный исход. В контактах нет ни одного номера такси, а в обложке паспорта есть всемогущая «тройка». Пакет в тему. Кассирша шарит. — Спасибо. — Шепчет Соня, быстро пряча вино. — Вы переживаете за Стёпу. Он обязательно сдаст экзамены и поступит в архитектурный. Кассирша обескуражена, смотрит шокировано, глотает воздух как рыба, но Соня любит оставлять чаевые. От слишком узких туфель устают ступни. От слишком широкой кровати в однушке устаёт разум. Забродивший виноград не приносит облегчения. Ей не хочется домой. Егорова толкает тяжелую дверь метрополитена. Юбка прыгает по шелковым колготкам с каждым шагом как и нужная ветка метро на карте с каждым миллилитром. Соня ловит обеих оттаявшими пальцами. Ведет по стеклу, сжимает трикотаж. Синие реки электричек несут ее на другой конец города. Ноги идут сами. Она не помнит, чтобы раньше ей приходилось здесь бывать. В этом районе сталинские многоэтажки, влажный ветер и много зелени. Пара собачников и вой сработавших сигнализаций в тишине пятничного вечера, разбавленного болтовней телевизора и запахом еды. Пара фонарей и милая детская площадка. Объемные кроны шумят в темноте. Звезды свисают изабельными гроздьями. Соня помнит номер дома, но не знает какие именно окна. (его). Улицу качает. Соню качает. Глаза щиплет от туши. В глазах — натянутые высоковольтные провода касаются мокрого асфальта. Она пока нет. Она держится. Когда неровной, смазанной походкой идет к железным качелям. Соня почти доходит, когда через ветер и одлдскульного Макса Фадеева в ушах разбирает суровое, вовсе не гостеприимное: «у тебя всё хорошо?». Соня оборачивается. Щурится в расплывающейся цветастой полумгле. (Дурацкая тушь. Она купит водостойкую, если выживет.) Макс разрешает ей бежать по небу. А человек, стоящий в нескольких метрах, издевательски ближе к жестокой реальности. «Только не упади». Хмурится. Соня быстро заправляет растрепанные непогодой пряди за уши. Балансирует как канатоходец, только стоя на земле. Она меняет опорную ногу, скрещивая лодыжки. Не совсем грациозно выходит, но как есть. — Ты травм не получала? — Рада, что вы переживаете за моё здоровье. — Скорее за психическое. Но не суть. — Это было также негромко, как и всё, что он говорит, брошено как бы между прочим, но Соня услышала. — Простите? — Нетрезвой Соне, наверно, кажется, или этот человек, мнящий себя гребанным центром гребанной вселенной, только что ее оскорбил. Константин подходит. Тут уместно сказать «надвигается», как грядущий антициклон. Москвичи вжимают шеи в плечи и поднимают воротники. У Егоровой нет воротника. МЧС прислало ей утром смс-предупреждение, но про это стихийное там не было ни слова. Везде обман. Он встает рядом с ней, плотно, и они вдвоем едва умещаются в круге фонарного света. Но умещаются. Разнокалиберные склизкие снежинки попадают ей в лицо. — Ты рехнулась шататься по городу ночью, одна, в таком виде? Он проговаривает по слогам. Тихо, но болезненно. Вкрадчиво. Соня не вслушивается, смотрит только на четко артикулирующие губы. И, кажется, впадает в анабиоз. Так-так-так. Соня чувствует подвох. Паника режет подушечки пальцев. Ей нужно выпить. Срочно. Она знает только одно верное средство не поддаться этому губительному влиянию. Влияние лечилось вливаниями. Соня делает шаг назад, пошатываясь, шелестя пакетом. «Добрая кассирша». В желудке уже булькает ядовито-красная жидкость. Коктейль Молотова — соляная кислота и творение каких-то там виноделов из маленького шато. Кто кого? — Один момент. — Тонкий указательный пальчик вытягивается и зависает в воздухе. Влажность девяносто процентов. Констатин смотрит уже не снисходительно. С отвращением. Но какая ей разница. Егорова подносит горлышко к губам и, опуская реснички, делает внушительный глоток. Жжет уже меньше. Кислит приятнее. Девушка вытирает рот рукой, пьяно улыбаясь. «Вы слишком серьезны, мистер горделивая зануда. Мне плевать на ваш этот убивающий все живое взгляд и диктаторские брюзжания. Не действует». — Ну, так и что не так с моим видом? — «Да, вот так, Соня, молодец. Ты становишься смелее». Соня переступает с ноги на ногу, разводит руки, демонстрируя мужчине себя во всей красе — модную курточку, так выгодно облепившую осиную талию, идеальные капроновые колени, опасную длину юбочки и красивые туфельки, немного испачканные грязью. — Что конкретно вас не устраивает? — Соня довольна собой. Вино делает ее храброй кокеткой. Прямо женщина вамп. «Пантера». — Количество экзогенного этанола в твоей плазме. — Безэмоционально выдает мрачный аланец. Вечно у него всё на одной ноте — что определить ребенка матери или призрака в доме разглядеть, что девушку опустить. Тонко, конечно, но «не орёл, Константин Константинович, не орёл». Хотя кому она врет. Егорова раздраженно фыркает. Что там про плазму? «Слишком сложно чтобы понять». Особенно в нынешнем ее состоянии. Секундой позже кратковременная вспышка боли в районе желудка стирает злую ухмылку с ее лица, Соня кладет ладонь на тракторную молнию макс мара. Соня громко икает и сама пугается этой реакции неподготовленного организма. Ведь это уже не совсем по плану. Образ роковой обольстительницы сыпется как карточный домик, девушка кривит горящие губы. Теперь она скорее неопытная школьница, перебравшая в свой выпускной. Замерзла или не рассчитала свою дозу. Изжога. Кислота отрыжкой поднимается к глотке. Соню штормит, она касается рта, стараясь сделать жест более-менее непринужденным. Но что-то ей подсказывает, что получается неважно. Гецати смотрит так, будто видит ее насквозь и знает, что именно она ощущает. Прямо ходячий рентген. Ей мягко говоря не очень хорошо, а двинется с места — будет очень плохо. Моросит. Соня дрожит не то что под телячьей — под своей кожей. Его очередь презрительно фыркать, в очередной раз победно сверкать глазами-маслинами: «я же говорил». — Что делать думаешь? — Между ее глубокими вдохами спрашивает Константин. «Надо же, а я думала, что вы так и будете смаковать мою отключку до победного, молча, с самодовольной усмешкой на устах». — Вызовите мне такси. — Соня выстаивает на шпильках очередной корабельный шторм в голове. «Господи, что ж так тянет к земле-то…». Прилечь бы. — Пожалуйста. Ее голос меняется, становится тише, ниже. Былого энтузиазма нет и в помине. Она слышит его тяжелый выдох. И уже не разбирает своего следующего вдоха. Будто сбивается отлаженный за двадцать восемь, привычный ритм. На хер все «будто». — Пойдем. — Константин уверенно берет ее аккуратную холодную ладонь в свою — большую и теплую и тянет за собой. Соня боится резких движений — поэтому первые ее шаги мелкие и осторожные. Дальше — лучше. Она чувствует опору. Она словно учится ходить. Цокот Сониных каблучков разносится по засыпающей округе. За удаляющимися спинами остается только одинокая бутылка кислой изабеллы на темном от разошедшихся осадков асфальте. Она в пакетике. Ей не так страшно.

***

На контрасте с улицей квартирное тепло ощущается Соней неподдельным блаженством. Она снимает туфли и становится на десять сантиметров ниже и на все сто процентов счастливее. Облегченно шевелит затекшими пальцами ног, встречаясь с мягким ковролином. Все еще сосредоточенный Константин помогает ей снять куртку, Соня послушно вынимает руки из рукавов. Так в самом деле лучше. Дальше Егорова нерешительно замирает в прихожей, ожидая руководств к действию угрюмого хозяина. — Проходи. — Рассеянно кивает Гецати, внезапно понимая, что девушке требуется какое-то официальное разрешение. Соня не рассматривает остановку, и боится случайно поймать свое отражение в каком-нибудь зеркале — всё, чего она хочет сейчас — просто лечь. Какой бы наглостью с ее стороны это не показалось. Гецати снова безошибочно читает ее мысли. Он обхватывает сзади ее плечи, легонько сжимает, и произносит куда-то в ее всклоченную макушку: «Только не вздумай засыпать. Пока. Я быстро.». Эта фраза и подача могла бы вызвать у Сони приятные мурашки предвкушения, если бы в эту самую минуту ее так сильно не морозило и если бы ее желудок не издавал сварливое урчание, самоотверженно борясь с последствиями легкомыслия своей владелицы. Борьба была ожесточенной и весьма ощутимой для всего организма. «Остановите карусель». Гецати обходит ее, ныряет в первый от них дверной проем и щелкает выключателем. «Это кухня». Продвигаясь вперед, все так же неуверенно и осторожно, ведя по стене рукой, Егорова видит, как высокий и решительный мужчина подчиняет всё немаленькое пространство кухни, оформленной в теплых, бежевых тонах, и резкими, размашистыми движениями открывает дверцы шкафчиков, гремит посудой. Она тактично решает ему не мешать или просто ищет укромный уголок приземлиться и затаиться— непонятно даже ей самой. На пороге гостиной, Соня берется за дверной косяк, мечтая очутиться вот на этом большом кожаном диване темно-зеленого цвета прямо сейчас. Но и тут жизнь вносит в ее планы свои коррективы. — Соня. — Окликает ее Константин. Он держит в руке тёмную кружку и предлагает, нет, заставляет ее выпить содержимое. — Что это? — С недоверием спрашивает Соня, хотя по большему счету ей уже глубоко наплевать. Она боится лишь спровоцировать рвоту — потому как ей будет дико неловко блевать в квартире человека, который ей … нравится? Нет, это слишком просто для описания ее смешанных, странных, необъяснимых чувств к человеку, сейчас разглядывающему ее так беззастенчиво противоречиво — похотливо и … жалостливо одновременно. Сколько в нем миров? Сколько бы не было — она бы изучила каждый. Сколько бы не изучала — не смогла бы понять до конца ни одного. Это мания. Это пожар в груди. Это зависимость. Оцепенение кролика перед удавом. Ненависть к горделивому мудаку, самоуверенному мужлану с раздутым эго и, в то же самое время, готовность слепо поклоняться всеобъемлющей идеальности. Истинной мужественности. Так, как сейчас — у нее еще не было. И «таких» она не встречала. Когда она говорила «странность» — она, безусловно, смягчила. Все это Соне, конечно, чудовищно не нравится, но ничего поделать с собой она не могла. «Плевать» — мысленно машет Егорова своим страхам. «Он и так видел достаточно». — Лимонад. В черной посудине не разобрать цвета жидкости, но она хотя бы не имеет ярко-выраженного запаха, что уже хорошо, в её случае. Иначе — здравствуй, санфаянсовый друг. — Подозреваю, что это не так вкусно, как-то, чем ты увлекалась, но зато полезнее. — Видя как мешкается девушка, «подбадривает» Гецати. — Травки вашей бабушки? — У Сони еще есть силы на глупую полуулыбочку. — Пей. — Ни один мускул на лице не шевелится. Просто каменный. Иногда Соне кажется, что он вовсе не имеет эмоций и чувства юмора. Вообще каких-нибудь чувств. Егорова не сводит с него светлых глаз и покорно пьет. Шансов не сделать этого у нее просто не было. Внимательный, чуть хмурый взгляд отвлекает от вкуса, которого Соня толком не успевает разобрать, притупляет настороженность, но будит залитую вином интуицию. «Что-то здесь не так». — До дна. — Отрезает Константин, нажимая на дно чашки, толкая его вверх, когда Соня останавливается. Она что-то протестующе мычит, но допивает. — Молодец. — Адресует ей Костя и Соне уже одно это нейтральное слово кажется лучшей похвалой, что можно услышать от этого айсберга. Он забирает у нее кружку, ставит на трюмо и подталкивает Соню к гостиной. Отдышавшись, девушка ловит себя на мимолетной мысли — ей немного лучше, физически, по крайней мере, гнетущая изжога утихла — но боится сглазить, поэтому предпочитает промолчать. — Всё, теперь ложись. Тебе нужно лечь. «Хоть одна здравая мысль за вечер» — устало отмечает про себя Егорова, ковыляя в комнату. В кои-то веки Соня абсолютно согласна с доктором. Она словно тряпичная, безвольная кукла падает на диван и глаза закрываются сами собой. Щеку приятно холодит кожаная обивка крайне удобного предмета мебели. — Я принесу плед. — Слышит тихое Соня, и, пожалуй, это последнее, что она хотела бы слышать перед тем, как отключиться часов этак на восемь. Но, видимо, она — героиня какой-то совсем другой сказки. Жизнь, откровенно говоря, никогда не была к ней достаточно благосклонна, чтобы раздавать такие щедрые подарки. Уже спустя секунд пятьдесят относительного спокойствия — красная Соня понимает, что это облегчение после подсунутого ей питья — было лишь затишьем перед настоящей бурей. Сердце бешено колотится внутри, бухая в грудную клетку. Волнение зашкаливает, но, зажимая рот, Соня резко поднимается с дивана и перед глазами все плывет. Ком тошноты подступает опасно близко. Ее сейчас просто вырвет на это самый ковер под ногами. Шея мокнет — пот градом и знобит. В ушах шум — как в погружении под воду. Глотать и сдерживаться уже невозможно. Позыв отступает, на миг, на сотую долю мига, но лишь для того, чтобы повториться уже очень скоро. Соня выбегает в коридор и стопорится, видя стоящего Гецати, подпирающего стену, предположительно рядом с дверью в ту самую — нужную ей комнату. Поза вальяжная, выжидающая. Руки сложены на груди. «О, Господи… Значит не было никакого пледа». Он всё это продумал. — Я … кажется, я … сейчас… Будто только этого и ждал. Константин открывает дверь с выражением лица «лэдис фёст». «Это точно эта комната» — печально проносится в рыжей голове. — Что ты мне дал? — Пролетая мимо спрашивает Егорова. — Обычная сода, расслабься. «Расслабься?!». — На колени. — В своей манере безапелляционно приказывает Гецати, многообещающе закатывая рукава свитера. Соне становится вдвойне страшнее. Ее заметно потряхивает, а тошнота лишь набирает обороты, усиливаясь. Желудок сокращается, пытаясь избавиться от отравляющего спирта. Соня хлопает глазами, ошарашенно измеряя взглядом эти два метра невозмутимости. — Ты будешь смотреть? — Давай-давай. Ты хочешь захлебнуться? Сейчас из носа вон полезет. Гецати переступает порог и хватает Егорову за шею, сильно давит, вынуждая наклониться. Капрон подводит — предательски скользит по кофейному кафелю. «Чертов колдун». Организм расценивает малейшее изменение положения корпуса в горизонтальном направлении как своеобразный сигнал и реагирует незамедлительно. Егорова расслабляет мышцы и падает на колени, обхватывая унитаз обеими руками. «Это не конец» — Думает Соня, откашливаясь, спуская воду в бачке. После «первого раунда» все ещё зябко и трясет, но сознание чуть проясняется. Костя помогает ей подняться и умыть лицо; остается рядом, пока Соня полощет рот и, сидя на бортике ванны, промакивает лоб пушистым полотенцем. Ноги все еще вибрируют, тело плохо слушается. Гецати многозначительно молчит, опираясь на стиралку, его руки все так же сложены на сильной груди в закрытую позу. Он тоже выглядит усталым. «Ну и вечерок» — с едкой досадой думает Соня. «Что я натворила. Наверняка у человека планы на вечер были поинтереснее, чем наблюдать как одну взбалмошную и не очень умную девицу выкручивает в его собственной ванной. Тупица!». — Костя, вы… Вы. Простите меня. — Кажется, на «ты» мы уже переходили, Егорова. Перестань мне «выкать». Соня едва улыбается. Смущенно. — Спасибо. Тебе. — Ерунда. — Кажется, он тоже улыбается. Еле заметно. Одними уголками губ. Сердце Сони наполняется чем-то вроде нежности и благодарности к этому мужчине. Ровно до следующей его фразы. — Просто научись проигрывать достойно. Не напивайся. Женский алкоголизм и всё такое… Эти слова и этот высокомерный, издевательский тон отдается эхом во внутренностях. — Что?! Соня задыхается от возмущения, вспыхивает, краснеет, кажется, до корней волос. От гнева швыряет в уже открыто потешающегося Гецати скомканное полотенце и вцепляется в акриловый борт ванны с таким остервенением, с каким хотела бы сделать это в его отвратительно красивое лицо. И долго царапать с особо извращенной страстью. «Каков же нахал, лыбится еще!». Соня почти воплощает задуманное в реальности, если бы не разбушевавшееся нутро и изабелла, что снова и так невовремя напомнила о себе. Новый рвотный позыв в два счета скручивает желудок и заставляет девушку согнуться пополам. Соня крепко обнимала сидение унитаза, Гецати терпеливо держал ее мягкие огненные волосы, легко поглаживая содрогающуюся в приступах спину. И Соне было легче. Только от одного его присутствия рядом. И пока где-то в шикарном люксе дорогого отеля под шампанское и клубнику новый Козловский умело ласкал Катькину грудь, доводя блондинку до экстаза, мужчина Сониной мечты буднично промывал ей желудок. «У тебя не может быть всё как у людей, Егорова» — сплевывала, грустно сжимала губы Соня, дрожа в лихорадке, раз за разом сливая воду. Но почему-то она не завидовала Катьке. И даже в нынешнем своем двусмысленном положении немного завидовала себе.

***

После всего, Соня, вконец утомленная и лишенная каких бы то ни было сил, все же не могла уснуть. Она лежала на том самом огромном удобном диване и смотрела в потолок, думая о том, как же все-таки прав был Константин. Все и правда началось с его победы. Но вопреки его представлениям, грустила Соне вовсе не по примитивному белому конверту. Соня отчаянно хотела — до дрожи, до закушенной губы в плотной тишине незнакомой квартиры самого нужного человека на этой планете, чтобы он — сейчас мирно спящий за стеной или так же бесцельно сверлящий взглядом потолок — однажды посвятил свою победу ей.