Часть 1
16 марта 2013 г. в 14:36
1856 год
«Я приведена на край бездны и должна упасть».
Полностью погруженный в свои мысли, Шубин, нахмурившись, мнет в руках и без того по сто раз уже скомканный, со временем пожелтевший лист, поначалу не замечая, что забыл закрыть окно, и теперь холодный ноябрьский ветер, ворвавшись в его скромное жилище, разбрасывает по полу недавние наброски.
Он наконец возвращается к реальности, когда опрокидывается и с шумом падает чернильница, оросив черными каплями недавно купленные брюки художника.
Негромко выругавшись, он приводит все в порядок и возвращает лист на место – почетное место в специальном, запирающемся на ключ ящике письменного стола.
- Зачем ты до сих пор его хранишь? – удивляется Берсенев. Его давным-давно уже мучил как этот вопрос, так и невозможность его высказать.
- Не люблю выбрасывать старые вещи, - с небрежным видом пожимает плечами Шубин, хотя на языке так и вертится обвинительное «не все так легко отпускают прошлое, любезный Андрей Петрович».
1858 год
«Нас судьба соединила недаром: кто знает, может быть, я его убила; теперь его очередь увлечь меня за собою».
- Сидите смирно, мадемуазель, сидите смирно!
Мадемуазель кокетливо заправляет за уши золотистые кудри. Ей от силы лет семнадцать, и она постоянно хихикает и вертится на месте, как белка, периодически бросая томные – как ей кажется – взгляды в сторону молодого скульптора.
- Ах, любезная, мне придется найти на Вас более серьезную управу! – шутливым тоном угрожает тот.
- Неужели? Мне уже страшно, Пабло! – И она снова принимается хихикать, прикрывая ладошкой рот, не сводя взгляда со скульптора.
Шубин уже начинает жалеть, что привел вчера ночью к себе эту девицу и пообещал сделать ее портрет. В конце концов, у него и так множество заказов из-за границы, а эта француженка… прикрыв глаза, он припоминает ее сладкие поцелуи и громкие стоны, но, в конце концов, ночные бабочки на то и ночные, чтобы испаряться из твоей жизни с первыми лучами восходящего солнца.
- Пабло-о-о, - зовет девушка.
Шубину нравится, как она, не осилив «Павел Яковлевич» называет его на испанский манер — «Пабло».
Возникает чувство, будто никогда и не было никакого Павла Яковлевича, начинающего русского художника без моральных принципов, зато с разбитым сердцем. Есть только Пабло – скульптор, загадочная фигура, отрезавшая себя навсегда от своего же прошлого.
- Пабло! – уже более капризным тоном зовет девушка, и Шубин выглядывает из-за будущей скульптуры. – Кто такая Элена?
- Елена, - машинально поправляет тот. – Никто, любезная. Никто.
- А почему здесь написано ее имя? – не отстает француженка и показывает ему поднятый с пола лист с наброском девушки.
- Это просто… фантазия.
- Значит, ты ее не любишь, Пабло?
- Я люблю тебя, любезная. – И, успокаивая совесть тем, что с прошлым все покончено, Шубин делает шаг вперед, к француженке, забирая у нее набросок и целуя.
Любить Елену?..
Нет, ее невозможно любить.
Ее надо боготворить, возносить до небес, восхищаться ей, уважать ее, а главное – постоянно рисовать.
Ее любят все, каждый по-своему, а по-настоящему – Инсаров; Шубин не может даже мысленно произнести эту фамилию без неприязни. Удивительно, как некоторые люди могут крепко засесть в человеческой памяти. И любить по-другому, иначе, меньше, чем Инсаров, – неправильно, нечестно и больно, это оскорбление ее прекрасного имени и памяти о ней.
Единственное, что теперь остается – вспоминать о ней, каждый раз с болью, с горечью, с отчаянным непониманием «как я мог упустить главного человека всей моей жизни?».
Шубин опрокидывает француженку на кушетку, запускает руки в копну ее золотистых волос, позволяя девушке между тем расстегивать пуговицы на его рубашке.
Елена – никто. Ее никогда не было.
Это фантазия.
1860 год
«Я искала счастья — и найду, может быть, смерть. Видно, так следовало…»
Берсенев, обыкновенно такой пунктуальный, точный, как часы, опаздывает, и Шубин нетерпеливо заказывает официанту еще одну бутылку вина, а когда он отходит, принимается нетерпеливо выстукивать только что пришедшую в голову мелодию на поверхности стола.
- Да где же он, черт бы его побрал, - сквозь зубы цедит Шубин.
Впервые в России – за последние несколько лет! – а она ничуть не изменилась.
Удивительно.
Люди меняются, каждую минуту, каждую секунду меняются, настолько меняются, что, встретив их случайно на улице, уже не узнаешь, а эта страна остается точно такой же, как и прежде.
Эта чертова страна, ничего не значащая сама по себе, но жизненно необходимая, когда знаешь, что где-то на узких улочках Москвы или на одном из островов Санкт-Петербурга есть кто-то очень-очень важный.
Или был.
- Не многовато ли тебе одному целой бутылки? – усмехается незнакомый мужчина за соседним столом, когда официант, наконец, приносит заказ Шубина.
- В самый раз, - рассеянно отзывается тот. – Я… жду друга.
- Ну-ну, конечно! Все мы кого-то ждем в этой жизни. Вот только жаль, что эти «кто-то» этого не знают и каждый раз проходят мимо.
- Я не жду никого, кроме друга, - повторяет Шубин. – Уже никого. Мое занятие заменяет мне весь мир, и компанию – в том числе.
- Художник, что ли? – хмыкает с недоверием мужчина.
- Скульптор.
- Ясно…
Незнакомец прерывается на некоторое время, чтобы сделать глоток дешевого и отвратительного на вкус виски.
- Скульптор – это… ну… не занятие, короче. Так, развлечение…
- Это ваше мнение, - резко прерывает его Шубин.
- Не-е, это общее мнение. Я вот недавно про одну барышню слышал… из хорошей семьи, дескать, с состоянием, женихом… дык нет же ж, бросила их всех, поехала к любимому, в Болгарию, «рэволюцию», мол, устраивать!..
- Что за барышня? От кого слышал? – мгновенно оживляется Шубин.
- Дык, это… не помню я, в общем, - небрежно машет рукой мужчина. – Не то Екатерина, не то Елизавета…
- Елена… - тихо договаривает за него Шубин и отворачивается к себе, не обращая уже никакого внимания на собеседника.
И как раз вовремя – в следующее мгновение дверь кабака открывается, впуская сильный порыв осеннего ветра и мужчину в насквозь мокром от дождя темном плаще. На пару мгновений остановившись на пороге, он, наконец, различает среди посетителей Шубина и уверенным шагом направляется к его столику, на ходу снимая плащ.
- Андрей Петрович, любезный! – Шубин с улыбкой вскакивает из-за стола. – Как же я давно вас не видел!.. Как я рад!..
- Взаимно, Павел, - сдержанно улыбается в ответ Берсенев, позволяя другу обнять его. – И прошу прощения, что опоздал, у меня поезд всего через четыре часа…
- Поезд? – удивленно приподнимает брови Шубин.
- Да. Меня пригласили преподавать в одном университете… в Германии, если быть точным.
- Что ж, я… рад за вас, любезный.
Тем не менее, Шубин выглядит несколько растерянным, и Берсенев ободряюще похлопывает его по спине:
- Да у вас, я слышал, тоже все прекрасно, не так ли? Отбою нет от заказчиков? А как насчет… брака? Не решили еще остепениться?
- О, нет, ну что вы! Мы, люди искусства, для брака не созданы.
- Ерунда! Видимо, просто еще не встретили нужной девушки.
Шубин смотрит на друга осуждающе.
«Зачем вы так, Андрей Петрович? Сами ведь знаете, что встретил. Давным-давно встретил, да только девушке революция в незнакомой стране, где она никогда не была, оказалась важнее»
- Вы до сих пор храните отрывок ее письма? – словно прочитав его мысли, напрямую спрашивает Берсенев. – Тот самый, который украли у Стаховых? Стыдно должно быть, Павел…
- Так в каком вы университете преподавать будете? – резко меняет тему Шубин и наливает другу вина.
Любовь – слишком огромная сила, чтобы проходить без последствий.
Под ее влиянием каждый бессилен, каждый становится безумным, и у каждого эти стадии безумия – свои.
Каждый разбивает – чужие вещи или чувства.
Каждый обманывает – свое сердце или судьбу.
Каждый убивает – других или часть самого себя.
Каждый совершает проступки, и кража единственной, последней вещи, до которой дотрагивалась рука той Елены, которую он знал тогда, – не самый худший из них.
«… видно, была вина... Но смерть все прикрывает и примиряет, – не правда ли?..»