«Зима приходит за теплом, В горячих пальцах — снежный ком, И никаким неверным снам Не замести дороги нам. Ночь под невидимым крылом» Мельница — Любовь во время зимы ©
Жаркое лето, вытопившее солнечными лучами всю животворящую силу из земли, осыпалось снежинками тополиного пуха в траву. Начался вересклет. Пшеничные поля, не далее как седмицу назад еще изнемогавшие от тяжкого бремени налитых урожаем колосьев, счастливо взирали в пронзительно синие небеса и ждали восхода озимых. Пожухлая за время сеноставного пекла трава шелестела под порывами ветра, несущего с собой запахи дыма, людского жилья и гремящей вдалеке грозы. Дом издалека встречал меня полощущимся на веревках бельем, морковкой, высаженной в два ряда в честно сработанном огороде, собачьей будкой, где беззастенчиво дрыхла здоровенная рыжая псина, и кривой яблонькой, которую впору бы срубить давно, да всё рука не поднималась. Я приметила эту избушку уже давно. Покосившаяся, но честно справлявшаяся с порывами ветра, крыша, слюдяные окошки с целыми резными ставнями, добротные бревенчатые стены, забор, пожалуй, можно бы подновить, но на первое время и этот сойдет. Ах да, еще яблоня, одуряюще благоухавшая медом по весне. Как бы ни пыталась я убежать от прошлого, оно упорно продолжало меня преследовать, порой ненавязчиво напоминая о себе грохотанием грозы на западе, порой в открытую наступая на хвост. Я со скрипом отворила покосившуюся влево дверь и вошла в сарай. Несколько кур, клевавших зерно по углам, с заполошным кудахтаньем бросились мне под ноги, но я вовсе не собиралась их пугать. Я бросила у северной стены корзинку с грибами и букет собранных в лесу трав, чтобы после заката спокойно перебрать нужные и заняться приговлением снадобий. В доме мне тихо поработать не дадут, а здесь думается лучше, разве только…. Я задрала голову и укоризненно взглянула на дыру в крыше, сквозь которую хвастливо смотрелись тяжелые серые тучи. И нечего горевать на пустом месте, сама виновата. Сама. Вздохнув и буркнув сквозь зубы нечто неприличное, я наспех ополоснулась из ведра и натянула чистую полотняную рубаху, расшитую по подолу витиеватыми защитными рунами. Из горловины выпал сероватый амулет на жестком кожаном шнурке. Я на миг сжала его в ладони, чувствуя, как кожу царапает грубый камень, напитанный волшбой и воспоминаниями. Поздно вспоминать, волчица, а для горя еще время не пришло. Скрипнула покосившаяся дверь сарая, выпуская меня обратно. Из открытых окон доносилось деловитое воркование дриады, звон кухонной утвари, грохот упавшего на пол ухвата, совсем уж немелодичная ругань и детский плач. Я хлопнула дверью и поспешила в дом. Ларрина сидела на скамейке возле печи и укачивала проснувшегося Ройма. Голос ее журчал, подобно весеннему ручейку, текущему меж молодых ив, успокаивал, завораживал. С некоторых пор мне всюду мерещилась вода. Не к добру это. Услышав шаги за спиной, дриада насторожилась, но узнав меня, улыбнулась и приложила палец к губам. — Тише, маленького разбудишь. — Покормить бы, — неуверенно начала я, дриада лишь отмахнулась. — Стану я ждать, пока ты нагуляешься по лесам. Соседка молока принесла, а я ей за то урожай помидоров подправила. — И что бы я без тебя делала. — То, что давно должна была! — беззлобно, но с присущей этому, давно ставшему поперек горла вопросу, упрекнула Ларрина. — Ларрина, ты же знаешь. Дриада выпрямилась на скамейке, продолжая укачивать Ройма, и внимательно посмотрела на меня. У меня мороз прошел по коже, до того прожигали мудрые зеленые глаза, была бы в иной ипостаси — шерсть бы дыбом встала. Не говоря ни слова, подруга встала и тихонько опустила малыша в люльку, предусмотрительно приставленную к теплому печному боку. Маки алели на белом, так и разгоняя чудодейственным огнем скопившуюся в сумерках тьму. Я невольно залюбовалась, вспоминая, как сама расписывала печь, поминутно охая и прикладывая ладонь к непомерно большому животу. Всё силилась успеть, не опоздать к излому, а с кем встречала тот излом, спрашивается? Чего спешила? Ларрина поднялась на ноги, потянулась, осеняя Ройма охранным заклинанием. Дриадская магия древняя и животворящая. Как росток по весне проклевывается из земли, борясь со снегом, так и их ворожба отгоняет любой мрак. Я благодарно улыбнулась, но Ларрина не была настроена любезничать. — Пойдем, потолкуем. Ты же будешь разбирать травы? — Почему не здесь? — Потому что я буду злиться, ты будешь рычать, а ставить шумозабирающие заклинания я, увы, не умею. Я пожала плечами, смиряясь с тем, что скандала мне не избежать, взяла с печки котелок с теплой водой, на ощупь перебрала несколько пучков высохшей травы, сунула в карман огниво и вышла за дверь. Ларрина практически выпихнула меня в спину. Собака, обрадованная моим скорым появлением в поле ее зрения, сунулась, было, целоваться, но натолкнулась на хмурый дриадский взгляд и понуро забралась обратно в конуру. — Гшыха, место, — вслед ей приказала Ларрина и будто бы не заметила, как я вздрогнула при ее словах. Дверь в сарай вновь визгливо отворилась, куры, разбуженные нежданными гостями, бросились врассыпную, кошка, дремавшая под стрехой, стрелой спрыгнула вниз, сладко потянулась и выскользнула в открытую дверь — мышковать. Я почти с завистью проводила ее взглядом. — А ты свое уже отбегала, Шелена, — сердито произнесла Ларрина, присаживаясь на перевернутое ведро, — Давай свои травы, помогу. — Ты ж, вроде, скандал учинять пришла, — невесело пошутила я. — Одно другому не мешает. Я опустилась на колени и разложила на расстеленный цветастый платок травы, взяла деревянную ступку и стала неторопливо крошить туда корешки и соцветия, которые станут мазью от прострела для нашего старосты. Ларрина же медленно растирала в пальцах цветы вереска, смешивала их с полынью и горицветом, шептала заклинание на дриадском, чтобы через сутки-двое вручить мне склянку с ранозаживляющим зельем, врачующим все, даже раны от серебристых звезд, заточенных на нежить. А я держалась из последних сил, чтобы не разрыдаться. Совсем ты, волчица, сдала, расслабилась, утратила бдительность. — Так, что, казнить или миловать будешь? — Да вот, думаю, красиво ли будет смотреться твоя шкура перед троном Торессы. — Всё настолько серьезно? — Всё куда хуже, чем ты думаешь, Шелена. — Да что с тобой, ради всех богов?! — не выдержала я, так сердито растирая одуванчики в ступке, что они, в конце концов, брызнули мне в лицо, заставив по-кошачьи расфыркаться. — Вам надо перебираться в Стармин, — вновь завела старую песню дриада, не отрываясь от растирания трав. — Мне и в Чернотравной Куще неплохо, — как обычно ответила я. — А Ройму? — А Ройму пока все равно, ему лишь бы мама и молоко были рядом. — Шелль, — голос дриады смягчился, — Поедем тогда со мной в Ясневый Град. — Зачем, Ларрина? Торесса ждет-не дождется внуков? Но я плохо гожусь на роль блудной дочери. — Да пойми же ты, наконец, ни охранное заклинание, ни зелье, ни твой амулет из антара не смогут защитить тебя с сыном, если придет беда! А в стенах школы тебе ничего не грозит. — Зато школе грозит лишиться своего обожаемого директора, который падет от лап очень злобного оборотня, — огрызнулась я, сердито скобля ножиком по корню валерианы. — Шелена, послушай, — осторожно начала Ларрина, касаясь меня ладонью, — Охранное заклинание может держаться на остаточной магии еще очень долго, тем более, если его ставил архимаг, так что…. — Никаких «так», я бы почувствовала! — отрезала я, прерывая все попытки достучаться до моего благоразумия. Ларрина насупилась, но решила, что со мной связываться — себе дороже, а вот Ройма можно правдами и неправдами перенести в Ясневый Град, под защиту древней магии и под присмотр сотни нянек с луками в руках. Я пока не спешила пререкаться с этим доводом. Над головой громыхнуло, поднялся ветер и хлынул дождь, потоками полил в дырку в крыше, чуть не загубив нам травы. Я ругнулась, торопясь сохранить работу, Ларрина тоже спешила накрыть корешки, а что можно — унести с собой в дом. Уже хлопая дверью и выходя под ливень, она сердито буркнула в темноту: — Мог бы хоть велеть залатать дыру в крыше, прежде чем сгинуть без следа! Я выронила травы и спрятала лицо в ладонях. Хоть бы суметь пересилить себя и не ухнуть с головой в эту беззаветную и глухую тоску. Я бы сумела, я бы почувствовала — тщетно звучали собственные уговоры, а в сарае дурманяще пах позабытый Ларриной вереск.***
В хате было тепло и сухо, весело трещали поленья в печи, грелась тыквенная каша с молоком, сохла промокшая одежда. Загубленные травы сиротливо разложили на припечке — не в снадобья, так в суп вполне сгодятся. Кошка, так резво ускакавшая на охоту, столь же ретиво вернулась обратно, закапала брызгами с мокрой шерсти чисто выметенные полы и теперь отогревалась по соседству с травами. Я пила отвар из малиновых листьев, Ларрина, беззастенчиво пользуясь своим правом, наслаждалась смородиновым вином с пряностями. Ее досада на меня, как обычно, улетучилась, а отогреваться в ненастье куда приятнее в компании друзей, чем в обществе врагов. Я видела в жизни и то, и другое. Мне было из чего выбирать. Ройм, разбуженный нашим шумным возвращением из сарая, был обласкан, накормлен и уложен видеть счастливые сны вновь. Конечно, не обошлось без дриадского колдовства, как бывало всегда, когда Ларрина оказывалась по соседству с моей избушкой, но в этот раз я не возражала. Его природу не укротишь и не задушишь, как ни пытайся, потому, пусть потихоньку свыкается с ворожбой, а так, глядишь, и Верес…. Я оборвала мысль на полувздохе, подавившись всколыхнувшейся болью, и поспешила запить всё отваром. Лучше б я не знала его никогда, проклятого, лучше бы не спускалась тогда в овраг! Прав был гхыров чернокнижник, прав: мной действительно движут инстинкты. Инстинкты подбирать всё беспомощно копошащееся под ногами! Ларрина одарила меня цепким взглядом и покачала головой. — И кого ты пытаешься обмануть, Шелль? — А? Ты чего? — Ты сходи завтра к ручью, посмотри на себя внимательно: под глазами такие тени залегли, что скоро с умертвием путать будут, что и не дивно, в таком-то поселении. Осунулась, похудела. Себя не жалеешь, так о волчонке подумай! Я не стала отвечать, грея чашку с недопитым отваром в ладонях. Ларрина вновь оказалась права, но я была еще не готова признать ее правоту. Люди судачили, что «пришлый маг девку обрюхатил, да так и бросил, поминай, как звали». Я, конечно, чужой молве не верила, но со дня нашей последней встречи минуло чуть больше трех месяцев, а от него не было даже вестника-голубка. Плохо дело там. И только волчонок удерживал меня от того, чтобы не перекинуться в глухую ночь на окраине села и не сорваться на поиски, а то и на помощь. Я не знала, куда отправился Верес, как далеко успел зайти, но быть там, в лесу, идти по следу, отвоевывая его у самой судьбы, было куда привычнее, чем глухое ожидание. Не скрипнет ли в ночной тиши калитка? Не рванется ли под ноги псина? Не повеет ли грозой с запада? И тогда я вставала, стараясь как можно тише ступать на скрипучие выметенные половицы, куталась в плат с пионами да кистями и вставала над колыбелькой: «Тише, тише, Ройм, всё хорошо. Всё обязательно будет хорошо». Я не могла обещать ему, что папа вернется, потому забиралась под одеяло, как раненая охотником волчица, и ждала до утра. Не ляжет ли тень на траву? Не звякнет ли замок в сенцах? Дрова в печи уютно потрескивали, а мне хотелось выбежать в ночную непроглядную темень и ринуться прочь, сквозь кусты и деревья. Чтобы только луна освещала тропу, чтобы низко-низко склонить морду к земле и стараться уловить едва различимый и такой родной запах, отвоевав его у самого леса. Только вперед, и пусть вновь горят мосты за моей спиной. Но не в этот раз. В этот раз мне не было нужды бежать, зато было куда возвращаться. Я задумчиво покосилась на Ларрину и решилась дать себе волю вспомнить всё, что так упорно гнала целых три месяца лета.***
Деревенька под звучным названием Червонная Горка находилась на западе от Стармина, в самой гуще Чернотравной Кущи. Окруженная непроходимым лесом, полным одуревшей от вседозволенности нежити, она, тем не менее, была лакомым кусочком для грибников и травников. С десяток домов с тяжелыми коваными воротами, огородики, стоящие ряд в ряд, межа к меже, огромный яблоневый сад — гордость старосты и любителей сидра, вот, пожалуй, и всё, что бросалось в глаза при первом взгляде на Червонную Горку. Но я облюбовала ее не поэтому. С той памятной схватки в зимнем лесу прошло не так уж и мало времени, чтобы сгладились первые впечатления, но не так уж и много, чтобы позволить им забыться. От вездесущей дриадской сети шпионов и от болтливой Ларрины я знала, что Вереса настойчиво звали в Стармин. Его восстановили в должности, даже принесли публичные извинения, обещали повысить до архимага без написания и защиты всяких, подобающих такому случаю, работ, но принципиальный колдун отказался. Я тогда хмыкнула и под нос пробурчала своё мнение об этой шайке стреляющих пульсарами проходимцев, именующих себя Ковеном Магов, но вслух говорить побоялась. Да и кто послушает острую на язык девку на сносях, работающую помощницей травника, когда в Чернотравной Куще на Ксандра чуть ли не молились? Надо бы потолковать с дайном, когда поблизости не будет лишних ушей и длинных языков, пусть бы повесил портрет любимого директора рядом с изображениями белорского многобожия, то-то посмотрели бы, на чьей стороне народная любовь! Я ехидно усмехнулась, вызвав подозрения травника. — Чего, Шеленка, задумала? Хверий, пожилой сельский знахарь, прекрасно видел во мне оборотня, но ни доносить в школу на обнаглевшую нежить в моем лице и морде, ни посвящать в сию страшную тайну пузатого краснощекого старосту, не собирался. Дела в его лавке шли спорно, заручившись моей поддержкой, да и польза от меня была немалая, как в поиске трав, так и в защите от мелких шкодников. Меня же устраивало жалованье в три кладня, молоко, которое давала его рыжая коровка, и хатка с кривой яблоней, оставшаяся в наследство от брата, перебравшегося в Стармин. — Да вот, думаю, не подсыпать ли старосте в мазь от прострела щепотку жгучеяда, то-то будет он от женушки улепетывать, когда та его за лень ухватом приласкает, — облизнувшись, ответила я. — Уж тебе неймется, поди, скоро корзину с маленьким в лавку принесешь, а всё пакостничаешь, — покачал головой Хверий. Я невинно захлопала ресницами. — Он у меня налог на собаку потребовал, вот и не могу простить. — То он ее спьяну с лошадью перепутал, вон, она у тебя какая удалась, знатная! — похвалил травник, заметно передергивая плечами и косясь в окно, под которым дремала рыжая псина. И тут же сменил тему, кивнув на мой выпирающий живот, — Отец-то скоро приедет? Да уж, можно было сколько угодно травить байки сельским кумушкам, что я вдовица, и это все, что от мужа, в войне сгинувшего, осталось, но Хверия, в той войне наравне с Ксандром воевавшего, не обманешь. Пусть не знал травник боевых заклинаний и стихии подчинять не мог, но его снадобья вытаскивали с того света не в пример лучше чернокнижной науки, да и оборотня с магом на той замковой стене приметили и запомнили слишком многие из чародеев. Я поджала губы и не ответила. Всё мое ехидное настроение как корова языком слизала. Уходя с той памятной поляны, возникшей из ниоткуда посреди заснеженного леса, я старалась не думать и не вспоминать. Было и было, ни к чему оно колдуну, а перед собой я сама ответ держать буду. Порой, тоскливыми лунными ночами, когда я уже не могла оборачиваться, чтобы не навредить волчонку, я видела во сне вересковые пустоши и реку, стремительно несущую свои воды. Волчонка тянуло к отцу, мне же было спокойно и в Червонной Горке, а то, что находится она в каких-то трех верстах от Стармина, так это удача хвостом махнула, просто повезло. Ройму исполнилось около трех седмиц, когда случилось то, что враз послало моё упрямство к Коврюжьей Матери. Был у нас в деревеньке кузнец, дюжий молодец, справлявший завитушки на воротах собственными руками. Косматая рыжая борода, черный закопченный фартук, узкие недобрые глаза. Жил бобылем. Сватался, было, к хозяйке корчмы, но был изгнан с позором и здоровенной тыквой. И вот повадился он ко мне в лавку за мазью от ожогов. Пару раз пряники с собой приносил, которые я потом псине скармливала, однажды оставил на подоконнике букет полевых цветов, увядших и бесцветных. Я мстительно перетерла их в мазь от прыщей. Подарю дочке старосты. Авось, краше станет Марыська, жениха себе заведет. Вот и сегодня Михей крутился возле моего стола, будто медом ему было намазано. Корзинка с сыном стояла тут же, неподалеку. Синеглазый волчонок тихонько сопел, мы вполголоса переругивались. — Шеленка, пойдем вечером в лес, — донимал меня Михей. — До грибов еще рано, травы я и без тебя собирать умею. — Дык, то не травы ж, то погулять, поговорить, — Михей звучно поскреб конопатый лоб. — Давай поговорим, раз пришел. — Ты вдовица, мальчонке твоему отец нужен. Будет мне мастеровать помогать, когда вырастет. Я тебе ворота подлатаю, крышу сделаю на хате, новую. Огородик, стало быть, капусту разведем…. — То есть, ты ищешь себе ученика и служанку? — уточнила я. — Ну что ты, Шеленка, — оскорбился Михей, — Я женку ищу, во! И не успела я сообразить, что к чему, кузнец достал из кармана тонкое серебристое кольцо и надел мне на палец. Я с шипением выронила ножик, которым скоблила коренья, и махнула рукой, чуть не впечатав подарок кузнецу в глаз. Кольцо слетело с пальца и заскакало по полу. «Жених» ошалело захлопал глазами, не соображая, как хрупкой с виду «вдовице» удалось высвободить ладонь из его стального захвата. Пока я трясла обожженной кистью, в лавку вошел травник, бросил беглый взгляд на учиненное «сватовство» и вытолкал Михея вон. Однако проклятый кузнец оказался внимательнее и сообразительнее, чем я думала. Вечером я оставила волчонка на Ларрину, как раз обретавшуюся в Стармине по делам государственной важности, и решила сбегать в лес. Тело казалось сплошным костяным мешком, до того отвыкла я за время беременности от волчьей ипостаси, но и тосковала я по ней не меньше. Зайдя в сарай и спокойно там обернувшись, я мордой толкнула дверь и спокойно потрусила к лесу. Тогда я еще не знала, что Михей оставил кузню и, вооружившись собственноручно добытыми серебряными звездами, засел в засаде меж кустов орешника.***
Прохладный подлесок тихонько шелестел под чуткими подушечками лап, успокаивая и навевая приятную тоску по ушедшей весне. О чем-то щебетали в ветвях малиновки, вдалбливал в голову некую, одному ему известную истину, красноголовый дятел, таились под корягами зайчишки. Однако у меня не было желания гонять по лесу ушастых, хотелось отдохнуть в чуть слышном птичьем многоголосье и спокойно подумать, как быть дальше. Ройму скоро исполнится месяц, по рассказам Ларрины я знала, что к этому сроку дети магов обычно входят в силу и определяются с покровительствующей им стихией, но для этого нужно провести особый охранительный обряд. А для обряда неплохо бы разыскать одного вредного колдуна, который, по случайному стечению обстоятельств, является Ройму отцом. «Хотя, что его искать, окаянного?» — отбрехивалась я от собственных мыслей, стаей оголодавших гончих обгонявших друг друга. Искать его не надо. У меня где-то в хате сохранился оставленный им на прощанье амулет от боевых заклинаний, а чуть что, так и Ларрина всегда рада воспользоваться дриадским порталом и доставить в Стармин сообщение, да только, вот…. На кой ты далась ему, оборотниха? Верес, верно, учительствует сейчас в школе, внушая в адептов страх перед мудреной чернокнижной наукой и заражая своей любовью к практической магии. Рест, насколько я знаю, зачислен на пятый курс, неудивительно, что колдун решил остаться в городе, как же он бросит своего сорванца, зовущего его: «Мастер»? Я перескочила через лежащее поперек тропы бревно и чихнула, когда в нос попала летящая за лапами пыль. Представилось отчего-то, как Верес стоит перед домом, который ему вернули по праву законного хозяина. Вот колышутся на окнах занавески, вот усердием Реста, спешившего услужить любимому учителю, исчезают из углов паутина и сор, вот вновь разгорается пламя в очаге, и вот уже сам хозяин уютно устроился в кожаном кресле с огромным фолиантом в руках. Я мотнула головой, отгоняя видение. Нет, пламя очага и расшитые наволочки на подушках не для Вереса. Он, скорее, наденет поперек вытертой кожаной куртки сумку со снадобьями и амулетами, сунет в ножны меч, выведет со двора купленную на скудное учительское жалованье кобылку и помчится на тракт — к свободе и новым свершениям. А в доме останется жить Рест, да еще, пожалуй, память о Тайринн. Вот и путаются в паутине воспоминания о несбывшемся, да полощутся в открытых окнах занавески. Таких, как мы, домом да очагом не удержишь. Меня манил лес, Вереса — города и села, где ждали его помощи и участия. Шутка ли, архимаг пустился в странствия! Но мне было совсем невесело. Я только сейчас поняла, что не знаю, где его искать. Заигралась, волчица, вот, расхлебывай теперь! А еще, подумалось мне, когда я свернулась клубком под рябинкой и невольно заслушалась надрывными трелями соловья, что Верес так и не простил любимому учителю Ксандру его неверие. Пусть теперь старый архимаг рассыпается в извинениях, проча ученику место директора школы, и обещает замолвить словечко перед королем, — Вересу всё то было не нужно. Единственный, после Тайринн, поверивший в него когда-то, росчерком пера, подписью, свидетельствующей решение об отлучении от Ковена, перечеркнул годами завоевываемое доверие и признание. Вот так мы и шли по жизни — преданные, но не предавшие. Кому, спрашивается, дались наши ненужные принципы? И вот Верес скачет сейчас где-то, осаживая не в меру ретивую кобылку, а я ощущаю, как колышется в груди горький осадок понимания: за нашими препирательствами и колкостями я так и не успела узнать его по-настоящему. Как, впрочем, и он меня. Но Ройму скоро месяц, и надо что-то делать.***
Вот и задумалась я не о том. Вспомнилось, что звали его Никий, и карие глаза его глядели в самую душу. И та ночь, единственная из всех. Ночь, напоенная ароматами трав и полная ускользающего жатневого тепла. Травинки сминались под грубыми крестьянскими лаптями, и оставались почти нетронутыми под рыцарскими сапогами из драконьей кожи. Мы шли рука об руку, и лучи заходящего солнца золотили ждущую своей очереди страду. Я несла букет васильков, а он рассуждал о чем-то возвышенном, таком, о чем крестьянкам и знать не положено, но мне было все равно, о чем, лишь бы с ним. А потом он развернулся ко мне лицом, взял за плечи. — Пойдем к знахарю, Шеленка, он поможет. Я вздохнула в ответ, в который раз жалея, что поведала ему о своей тайне, но еще надеясь, что он сумеет меня понять. — Не могу, Никий, ты же знаешь, что это ненадолго, придет зима, и всё повторится заново. — Значит, поедем в Стармин, попросим архимагов тебе помочь. — Ну да, то-то славно будет моя шкура смотреться в главном зале школы, — привычно отмахнулась я от его уговоров. — Тебе плохо со мной? — продолжал допытываться Никий. — Что ты такое говоришь? — изумлялась я, еще не решаясь сказать, что ношу его волчонка. Никий долго и внимательно меня рассматривал, после чего сжал мою ладонь. — Тогда я поеду в вампирьи долины и отыщу там снадобье! — Да как же ты не понимаешь, это не болезнь, не проказа, это то, кем я являюсь! Как маги несут в крови свою ворожбу, как дайны слышат божьи голоса, хотя с последними, да после деревенского самогона я бы еще поспорила, так и я, Никий! Но он больше не желал слушать мои доводы. — Значит, ты меня не любишь. — Значит, не люблю, если в этом измеряется любовь. — Прости, Шел. В тот миг я даже не сразу поняла, что произошло. Никий взмахнул рукой, давая кому-то невидимому знак, я же была слишком потрясена его признанием, чтобы заметить сидевшего за стогом сена лучника. Я заметила вовремя, успев уклониться от стрелы. А после — бежала через поля, растеряв по дороге васильки и здравый смысл. Скрывалась в огородах, и околицей возвращалась домой. Его же через седмицу убили охочие до драконьих сапог разбойники на каком-то пыльном тракте. Я не злилась на Никия, но простить попранное доверие так и не смогла. Вот и сейчас я почти заснула, свернувшись под рябинкой и слушая трели соловья, потому не сразу заметила, как умолкли птицы, и как захрустели, ломаясь, ветви орешника. Михей разбуженным медведем ломился напролом через лес. Я вскочила на ноги и понеслась прочь. Драться с пустоголовым кузнецом я настроена не была. — Стой, окаянная, стой! — Говори, я и так услышу! — бросила я, скачками уносясь сквозь заросли. — Вот я тебя в Стармин свезу, в школу чародейскую, там тебе и место! И этот туда же, охотничек гхыров! И что им всем неймется подарить меня адептам в качестве наглядного пособия, я? — Это зачем же, уважаемый? — Там-то арх…. Ахр…. Ахремаги ентовы зелья сварят, которые тебя от недуга исцелят, и ты моей женкой станешь! — лучась от гордости за собственную сообразительность, сообщил Михей и вскинул на плечо арбалет. Вот оно что! Плохи дела. Пока я со всех лап уносилась от незадачливого ухажера, не замечая ни звезды, вонзившейся в плечо, ни того, что сейчас я как есть, так и вбегу в Червонную Горку, прямо перед моим носом открылась синеватая рамка, и очень хорошо знакомый мне маг цапнул меня за холку, втянул в портал и был таков.***
Бывают дни, когда я начинаю сомневаться в своем решении, принятом в том памятном зимнем лесу. Одурела от одиночества и вечно горящих впереди и позади мостов, одичала в своих лесах, попутала волшебные травы, да так и подсунула вместо снадобья жгучеяд. Я странно себя чувствовала. Перед глазами все плыло, пол родной хаты ускользал из-под лап, слух меня подводил — голоса доносились, как сквозь пелену тумана. Даже нет, будто бы сквозь саван, который щедрая душа натянула мне на голову и затянула потуже. — Ну, что, как дела? — взволнованно спросила Ларрина. — Неси красавку и белену, и еще ведро не забудь, — ответствовала «щедрая душа» откуда-то сбоку. «Отравить меня решил, имрюк выгхатый!», — мелькнуло в мыслях, кашей расползавшихся по дурной голове, и отчего-то стало так обидно, что ноги у меня подкашиваются вовсе не из-за урона, учиненного неудавшимся женишком. Но колдун моего смятения не видел, а если и видел, то предпочитал пока не замечать. Бойко стуча каблучками, вернулась Ларрина, прогрохотавшее по полу ведро остановилось в каком-то метре от меня, но ни открыть глаза, ни возмутиться самоуправству дриады в моем жилище, я не могла. — А где этот несчастный? — с напускным сочувствием осведомилась Ларрина. Верес неопределенно хмыкнул, стуча по стенкам глиняной миски ступкой. — С ним я после потолкую. — После чего? — продолжала подозревать дриада. — После всего, — как всегда туманно пообещал Верес, — Присмотришь за малышом, пока я тут колдую? Так, замечательно! Уже ничего не придется объяснять, сейчас он меня тут отравит тихонько и так же бесшумно прикопает, даже ипостась сменить не успею. Я сделала попытку повернуть голову в сторону голосов, но Верес сделал предупреждающий пасс рукой и отложил ступку в сторону. — Шел, не двигайся! Шел…. Убью проклятого за его собачьи клички! И почему по хребту так и бегут мурашки, а? Верес с грохотом отодвинул стул, мановением руки призвал котелок с теплой водой, подошел ближе и опустился передо мной на колени. Рана, оставленная серебряной звездой, горела огнем, но самым странным было то, что я ни пошевелиться, ни обернуться не могла. А когда попыталась выдать что-то язвительное, язык опух так, будто его улей пчел покусал. Ощущения были примерно те же. Верес на мои попытки куснуть его за лодыжку внимания не обращал. Деловито осмотрев рану и поводив ладонями над шерстью, он почесал подбородок, удовлетворенно кивнул собственным мыслям, после чего положил руку мне на холку. — Шел, слышишь меня? Я дернулась, но в тот же миг размякла большим серым пятном по полу. Колдун что-то прошептал себе под нос. — Не двигайся, сейчас будет кружиться голова. И потерпи чуток. Как будто у меня был выбор! Мне так и слышались в его сочувствующем тоне отзвуки ехидства, мол, я тебя потом добью и в сарае прикопаю! Я сама не понимала, почему ощущаю такое ледяное недоверие, а, может, это страх? Верес моих мыслей не слышал. Сложив пальцы замысловатым знаком — безымянные плотно прижаты к ладоням, большой и мизинец соединены в кольцо, средний и указательный выставлены вперед, он резко выбросил перед собой руки и отрывисто произнес заклинание. Мир вокруг меня на мгновение ожил, а после — пошел рябью, как озерная вода после брошенного в нее камня. Я почувствовала, что меня выворачивает наизнанку, проворачивается в ране осколок звезды, голову сжимает раскаленным обручем, и тяжело дышать. Верес опустился рядом и осторожно подтянул меня ближе, перевернул на бок, мимоходом почесал за ушами. — Ничего-ничего, терпи, скоро пройдет. Он еще что-то шептал, поводя надо мной руками, с кончиков пальцев срывались искры и тут же рассеивались. Пару раз гасла толстая зеленая свеча, которую я упрямо хранила до дня рождения Ройма. В теплой хате поднимался ветер, становилось холодно и жутко, но я знала, я чувствовала — меня обнимают ладони колдуна, а с ним мне ничто не страшно. Как давно я забыла, что такое страх? Не за себя. Страх за родных существ, когда напрасно вглядываешься в ночь, вслушиваешься в едва слышные голоса, вздрагиваешь от звука шагов. Ушли родные, с ними ушел и страх. Давно это было, и не со мной, кажется. Последним, что я запомнила, был вырвавшийся из глотки вопль. Пелена, упавшая на глаза, рассеялась, Верес провел ладонью по моим волосам, значит ипостась, все-таки, удалось сменить, и я провалилась в темноту.***
От печки доносилась деловитая возня, и едва различимые голоса. Верес мягко, но строго что-то вычитывал Ларрине, та виновато отнекивалась. Видела бы его сейчас Торесса! До чего дошел, зазнавшийся колдун! Но мне не хотелось ни открывать глаза, ни заступаться за подругу: во-первых, она и так от Вереса без ума, что бы он ни делал, во-вторых, каким-таким чутьем его занесло в лес именно в тот момент, когда охочий до моей шкуры кузнец, наконец, до нее добрался. И если в первом вопросе я, скрипя сердце, Ларрину поддерживала, то за второй я ей еще припомню! Но всё это будет после. Пока же грозное воинство в моем лице слишком устало ругаться, сердиться, переживать и продумывать план мести. Верес дома, всё хорошо, и как же мне хочется спать! — Принеси Ройма, — велел колдун, и весь мой сон как ветром сдуло. Я открыла глаза, щурясь от ставшего вдруг таким ярким света, хорошо, что этого, а не загробного, и хотела сесть, но Ларрина шикнула: — Не шевелись и не мешай, а то худо будет! Я хотела сообщить ей свое честное мнение о таком недостойном поведении, но потом лучше рассмотрела происходившее в доме действо, и мой язык так и прилип к небу. В центре кухни было разостлано сложенное вчетверо покрывало, мною, между прочим, вышитое! На покрывале лежал Ройм, с интересом наблюдавший за Вересом. По четырем сторонам от него были расставлены: плошка с водой, свеча, та самая, зеленая, жезл плодородия, по чистой случайности одолженный Ларриной у эльфов. За пределами Ясневого Града его магия все равно не действует, а тут хоть сослужит службу, являясь…. Чем? Я перевела взгляд на четвертый угол, и меня прошиб холодный пот пополам с едва сдерживаемым смехом. У левого верхнего края покрывала мирно покоилось тусклое рыжее перо, выдранное из хвоста моего задиристого петуха. А в самом центре, в равной удаленности от всех четырех предметов, символизирующих стихии, лежал амулет из когтя оборотня. — Так, на всякий случай, — оправдывался потом Верес, прикрываясь от моего праведного гнева подушкой и пряча самодовольство за виноватой улыбкой, но всё это будет после. Пока же колдун внимательно осмотрел учиненное безобразие, перевел взгляд на окно, в которое уже ярко светили звезды, и внимательно всмотрелся в ночь, не появится ли из-за кривой яблони золотистое блюдо луны. Наползли ночные тени, прошелестела по земле туманная дымка, и шумно вздохнул ветер. Верес посмотрел мне в глаза, и на лице его явственно прочелся упрек, но потом он кивнул собственным мыслям и произнес: — Пора. Я дернулась что-то сказать, но Ларрина схватила меня за ворот рубашки. — Сказано тебе: не мешай. А то Верес тебя упырям скормит. И я ворчливо согласилась. Как бы то ни было, а спорить с архимагом, да еще во время обряда равноценно самоубийству. Хотя, кто еще кого прикопает? Верес встал в центре кухни, чужим, властным голосом произнес резкую скороговорку и воздел руки к крыше, зацепив вязанку грибов. Конечно, в идеале проводить такие обряды надобно бы на свежем воздухе, но время не ждет. Я готовилась подхихикивать, но дальнейшие его действия заставили меня прикусить язык, и заворожено прикипеть взглядом к происходящему. — Властью, данной мне твоей матерью, приказываю тебе, Ройм Шаккарский! — сумела разобрать я начало заклинания, тут же потонувшего в русалочьем наречии. Вода, повинуясь воле колдуна, стекла с ладоней, описала круг над волчонком и вернулась обратно в плошку. Верес взмахнул руками, и дриадские витиеватые слова зазвучали в звенящей тишине. От жезла потянулся росток, проклюнулись из завязи белые цветы и тут же исчезли. Я подалась вперед, завороженная происходящим. Рубашка, по-прежнему цепко сжимаемая Ларриной, опасно затрещала. Плавное движение, едва слышный шепот, я была уверена, что разбираю слова, но смысл их от меня ускользал: это была древняя разновидность Всеобщего, верно, та самая, которая по преданиям дала жизнь всему живому. И амулет из когтя оборотня так и не сдвинулся с места. К моей вящей досаде и осязаемому облегчению Вереса. От последующего выкрика на языке драконов в хате содрогнулись стены, и попадали несчастные вязанки грибов и лука. Жаль, по лбу ему не попали. Пламя свечи само собой взвилось вверх и погасло, оставляя запах мяты и зеленоватый дым. Напевный и тягучий, как мед, эльфийский заговор, мановение руки, и рыжее перо поднимается над полом, замирает на мгновение и ложится на место. — Стихии, призываю вас в этот круг, займите свое место! — произнес Верес и всмотрелся в одному ему понятное видение, в таинство, свершаемое в круге. Ройм вдруг заливисто рассмеялся, вода взметнулась вверх, разлетелась брызгами и вернулась в плошку. — Папин сынок, — довольно подвел итоги Верес и, произнеся очередное заковыристое словосочетание, завершил обряд. А я высвободила из цепких, как чертополох, пальцев дриады свой воротник и уже хотела спокойно заснуть, как колдун взял на руки Ройма и подошел к кровати. — Ларрина, я вынужден вновь просить тебя о помощи, — лучезарно улыбаясь, вымолвил он. Дриада захлопала ресницами. — Конечно, конечно, красавчик, — торопливо пробормотала она, прижимая к себе младенца и скрываясь за занавеской. Верес присел на край кровати, устало вздохнул и посмотрел на меня. В его синих глазах отражался огонь от свечи, вновь водруженной на подоконник. — Шелена, хочешь ты этого или нет, но нам нужно поговорить. Бывают дни, когда я начинаю сомневаться в своем решении, принятом в том памятном зимнем лесу. Но бывают дни, когда я уверена, что оно того стоило!***
Я мрачно взирала на Вереса из-под спутавшейся челки, а колдун, как ни в чем ни бывало, перебирал склянки со снадобьями да раскладывал по одеялу амулеты. — Слушай, ты говорить сюда пришел или порядки наводить? Мало того, что ты вломился в мой дом, так еще и хозяйничать вздумал?! — Ты ж все равно меня не выгонишь, — отмахнулся Верес, осторожно переливая мутноватую жидкость из одного сосуда в другой. — Это почему же? — возмутилась я, хотя больше всего мне сейчас хотелось закрыть глаза и беззастенчиво проспать до полудня. — Во-первых, я должен проследить за твоей раной, во-вторых, в обрядовую ночь нельзя оставлять Ройма без защиты отца. — Кстати, — я сцедила зевок в кулак и задала мучивший меня вопрос, — Что это за власть, данная тебе мной? Матерью, то бишь? Верес окинул сумку, под завязку набитую склянками и амулетами, оценивающим взглядом, сунул внутрь какую-то книгу, взмахнул рукой над замком, зачаровывая от любопытных вроде меня, и удовлетворенно хмыкнул. — Видишь ли, Шел, обряды посвящения в стихию, как правило, проводит мать-чародейка либо же оба родителя вместе, но мы с тобой — случай сам по себе уникальный. Ты магической силой не обладаешь, — начал Верес и, предваряя мой вопрос, пояснил: — Способности оборотня не в счет. Сын наверняка перенял и их от тебя, потому важен был амулет из когтя. А чтобы меня не зацепило отдачей, надо было заручиться твоей поддержкой, то есть, властью. Я подозревал, что Ройм получил в покровительство мою стихию, но было важно провести обряд именно сегодня, в ночь его первого полнолуния, иначе…. — Иначе что? — подозрительно уточнила я. — Детей, не прошедших посвящение, может утянуть в иные миры, находящиеся по соседству с нашим. Потому так важно, чтобы мать не тянула с обрядом. Или, как в нашем случае, чтобы отец не мешкал. Я шумно вздохнула, подтянув колени к подбородку. То есть, я могла лишиться Ройма, опоздай Верес хоть на день? А если бы Михей сумел до меня добраться? Кстати, об охотнике. — А чем ты меня лечил? Тягучие мысли путались в голове. Я не знала, чего хочу больше: убить Вереса или броситься ему на шею? Злиться на Ларрину не хотелось. Я могла потерять сына по собственной глупости. — Здесь начинается самое интересное, — ухмыльнулся колдун, подвигаясь ближе. — Я и сам собирался навестить вас в Червонной Горке накануне полнолуния, но пересекся с Ларриной в одном из Старминских трактиров, и она любезно поведала мне о твоем житие-бытие. И не преминула упомянуть назойливого кузнеца, который не теряет надежд к тебе посвататься. Если до этой встречи я еще думал передать с дриадой весточку для тебя, чтобы мое появление не застало врасплох, и ты не подумала куда-то исчезнуть, то после встречи с Ларриной понял, что пора ехать. — Но как ты меня нашел? — Как и каждая мать, ты связана с Роймом нитью, видимой лишь магам, вот по ее следу я и двинулся. А тут еще с утра увидел твоего кузнеца, который топтался с букетом подсолнухов у самого забора. Завидел меня, и ну умолять дать ему зелье для закрепления ипостаси! Я тогда не подумал даже, отмахнулся от него. Как оказалось, зря. — А чем он меня ранил? Верес сунул руку в карман и предъявил мне серебряную звезду, ржавую от моей крови. Я поежилась. — Это не просто оружие, он где-то раздобыл то самое «Зимнее озеро» и смазал им зазубрины. Если бы ты просто выпила зелье, то не смогла бы обращаться в волка. Как в прошлый раз. Я кивнула, болезненно морщась от мнимой боли в лопатке. — Но ты была волком, потому надо было поскорее обратить тебя, успеть до полнолуния. Вот мы с Ларриной и спешили сделать мазь, которая вытравливает яд, а там уже я заклинанием насильно сменил тебе ипостась. — Спасибо, что ли, — не слишком любезно буркнула я, всё еще злясь на колдуна и дриаду, и главным образом, на саму себя. Верес, конечно же, прекрасно видел мое раздражение. — Поклоны бить начнешь, лоб не расшиби — серьезно посоветовал он и пересев мне за спину, велел: — Рубашку подними. — Это еще зачем? — возмутилась я. — Рану осмотрю. Я проворчала, что никакого от него спасения нет, чувствуя, меж тем, что вся моя злость улетучивается, оставляя лишь противный холодок страха. — Верес? — позвала я, отвлекая его от ворожбы. — Хм? — Не забирай у меня Ройма, он — всё, что у меня есть, — проскулила я, отстраняясь. Колдун так опешил от моей просьбы, что выронил склянку, растеряв все свои хваленые реакции. — Шел, ты что? Головой, вроде, не ударялась. — Но ты же назвал его Шаккарским! Своим прозвищем! — почти выкрикнула я. Верес пробежался чуткими пальцами по моему давнему шраму от той памятной серебряной звезды и внезапно притянул меня к себе. — До чего ж ты глупая, Шел! Я назвал Ройма Шаккарским потому, что он мой сын, и я его признаю. Но его бы не было без тебя. Сначала я честно собирался выждать положенные оборотням три седмицы, и только потом заявиться к тебе на крыльцо, но когда узнал, что на вас предъявляют права всякие кузнецы, крыши обещают залатать, криницу починить, — понял, что медлить нет смысла, иначе опоздаю. И потеряю вас навсегда. Я слушала его, затаив дыхание. И всё не могла поверить, что мне это не снится. — Ты, правда, так считаешь? — А как я должен считать, Шел? Я знал, чем закончится наша связь в том лесу, и я сознательно принимал ее исход. Так же, как и ты выбрала меня отцом для своего ребенка. Если ты думаешь, что ты просто мать моего сына, ты ошибаешься. Уж не знаю, обрадую я тебя или расстрою. Я развернулась к Вересу лицом и обняла за шею. — Замолчи, потом поговорим. — Конец первой части-