Неравноценный обмен

Глаза ничего не видели от застилавших их слёз, её шатало от эмоциональной опустошённости, сменившей горькую обиду на того, кого она про себя уже называла мужем, но она упорно шла, ощупывая ногами, как слепая, пространство перед собой. Сердце болело, болело так сильно, что трудно было дышать, а в ушах, терзая слух, последним звоном на все лады звучали слова того, кого она любила больше жизни. «Ты потеряла моё доверие… предала меня…» Если бы она могла думать, могла говорить, она бы сказала: «Предала? Анджали умирала без Шьяма! Разве пытаться спасти обожаемую сестру любимого - это предательство?». Но думать и говорить она не могла, потому что траурным набатом их любви, последней точкой в их истории, стали другие его слова. «Уходи, Кхуши. Просто уходи!» Навсегда – прочитало её сердце в его глазах. Там, где раньше сияла нежность и тепло, любовь и доверие, поселилась жестокость и ярость, равнодушие к её слезам и боли. Навсегда? Навсегда… Кхуши не помнила, как вышла из Шантивана, не помнила, как её пытались остановить, а она, улыбаясь жалкой улыбкой, из последних сил успокаивала тех, кто так и не стал её семьёй. Сердце билось медленно, затихающе, выковывая свой ритм словами: у-хо-ди… у-хо-ди… И она ушла… Куда она шла? Какая разница? Их долгая дорога друг к другу, дорога, полная трудностей, закончилась, когда впереди, мечталось, взошло солнце. Закончилась обрывом, на котором сейчас балансировало её прозрачное, подсвеченное последними лучами холодного, совсем не греющего солнца, тело. Какой смысл в пустой жизни? Какой смысл существования пустой оболочки, из которой вырвали душу и сердце? Отказался, он отказался от неё… Кхуши, очнувшись резко, и также резко осознав себя, остановилась и попыталась проморгаться, сгоняя слёзы, чтобы понять, куда привели её ноги. Но, когда она смогла более-менее видеть, то совсем не узнала место, в которое попала. Лачуги, нависающие над старыми, заброшенными рельсами железной дороги, могли принадлежать любой окраине Дели. Ни единой мысли или удивления тому, как она сумела добраться сюда из района богатых особняков, не было. Странным показалось лишь то, что людей на улице она не видела. Потребности ожившего тела, достучавшегося до своей хозяйки, наперебой заявляли о себе. Кхуши попыталась сглотнуть, но в горле так пересохло, словно она не пила жидкость целую вечность. Должно быть, жажда и заставила её очнуться. Она замёрзла, её тело била крупная дрожь, и Кхуши обхватила себя руками в тщетной попытке согреться. Голова кружилась, а перед глазами периодически темнело. Внезапно поднявшийся ветер трепал дупатту, а небо словно застыло, одевшись в тяжёлые, свинцовые тучи, в которых пока ещё глухо ворчала стихия. Торопливо ковыляющий мимо сухонький старичок, обернувшись, посоветовал ей: - Девочка, иди домой, обещают сильную грозу, - и также торопливо поспешил дальше, спеша укрыться от непогоды в крошечной каморке, тем не менее, способной хоть как-то согреть и сберечь его от дождя. - Домой? – беззвучно произнесла Кхуши. Дома у неё не было. Идти ей было некуда. Некуда! Кхуши изо всех сил сжала губы. Добрые слова разбили стену, выстроенную между реальностью и израненной душой. Из глубины сердца поднимался не плачь – вой. Она ощущала его тяжёлым, разрывающим внутренности, комом, стремящимся вверх, желающим вырваться на свободу, но чувствовала, что позволять этого нельзя. Если хоть один звук вырвется наружу, она не сможет остановиться, и тогда случится что-то ужасное. Страшная, никогда не испытанная истерика клубилась всё сильнее, и она подняла сжатый кулак ко рту, прижимая его к губам, чтобы сдержать крик. Тускло сверкнуло золотое кольцо на безымянном пальце. «Вена из этого пальца ведёт прямо в сердце…» - Нет! – сиплый, пугающий полукрик-полушёпот вобрал в себя истерику, и Кхуши, лихорадочно содрав кольцо с пальца, замахнулась, чтобы выбросить его, и… не смогла. Сжав руку в кулак, она медленно опустила её, глядя перед собой отрешёнными глазами. На смену взрыву эмоций снова пришла опустошённость, отгородившая её от мира. Она медленно побрела вдоль по улице, забыв о жажде, но хлынувший ливень заставил её в очередной раз очнуться. Мгновенно промокнув до нитки, Кхуши жалась к лачугам, пытаясь защититься хотя бы от ветра, в какой-то безумной, иррациональной надежде, что где-то её ждут. Не распознаваемые мысли мчались в голове, убегая, едва она пыталась поймать хоть одну из них, зацепиться за реальность, и она сдалась, согнувшись, чтобы противостоять ветру и подхваченному им, идущему почти параллельно земле, ливню. Двери, двери, двери… десятки, сотни дверей. Кхуши не была уверена, мерещится ей это или же вправду так. Двери… Она ощупывала каждую, и все, каждая из них, были закрыты. Шершавые и гладкие, скользкие, мокрые и сухие, их все объединяло одно – безучастность. Жажда вновь начала терзать, заставляя содрогаться от спазмов пустой желудок. Прижав одну руку к животу в попытке унять рези, другой она то и дело смахивала с лица воду, сосредоточившись только на том, чтобы переставлять гудящие от усталости ноги, и шла дальше, продолжая свои безуспешные попытки обрести кров. Серая бетонная коробка, длинная и довольно узкая, возникла из пелены дождя внезапно. Большие окна были закрыты жалюзями, из-за которых не пробивалось ни лучика света, да и весь внешний вид здания говорил о том, что в нём никто не живёт, и всё же она подошла к закрытой двери. Дёрнула ручку, привычно ожидая, что та не шелохнётся, и прислонилась лбом к ещё тёплому после жаркого дня дереву полотнища. Ручка не поддалась, но тихий скрип, донёсшийся до неё сквозь шум непогоды, и – более того – подавшаяся назад дверь, заставили её выпрямиться на непослушных ногах и вскинуть взгляд. Небольшой зазор между дверью и косяком заставил её толкнуть дверь посильнее, и та послушно распахнулась, обдав её запахом бензина и железа. Неуверенно оглянувшись, на льющуюся с небес влагу, затруднявшую видимость уже в метре от неё, Кхуши решилась. Проскользнув внутрь, она на удивление быстро нашла выключатель, и, едва свет зажёгся, захлопнула гостеприимную дверь. Только после этого она, снова облокотившись на дверь, обвела взглядом большое, без перегородок, помещение. Несколько дорого выглядящих автомобилей, механизмы непонятного назначения, инструменты, какие-то канистры, ясно говорили о том, что она попала в ремонтную мастерскую. Невысокая стойка прямо перед ней, на которой примостился телефонный аппарат и какие-то карточки, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении визитными, и буклеты с перечнем цен за услуги по ремонту, окончательно успокоили её – рабочий день окончен, и в здании царила тишина. Очевидно, клерк забыл запереть за собой дверь, и она была благодарна неизвестному работнику за то, что обрела пусть временную, но защиту от бушующей стихии. А больше всего она была благодарна тому, что в кулере, обнаружившимся рядом со стойкой, было много воды. Напившись и отжав волосы, Кхуши обхватила себя за плечи, чтобы унять бивший её озноб, и растерянно замерла посреди зала. Несмело брошенный взгляд на дверь, за которой дождь и не думал стихать, и она нерешительно сделала несколько шагов вглубь помещения. - Есть тут кто? – негромкий вопрос остался без ответа, и Кхуши снова двинулась вперёд, пытаясь найти укромное место, которое поможет переждать ей непогоду. Ей повезло – за ширмой в конце зала находился вполне современно обустроенный уголок для отдыха. Впрочем, автомобили в сервисе были дорогими, и, судя по виду используемой техники, а также образцовом порядке, в котором были разложены и развешаны инструменты, бизнес процветал, следовательно, хозяин мог позволить себе небольшие траты на сотрудников. Большой угловой диван, на который брошен цветастый плед; столик перед ним с небольшим чайником и стаканами; какие-то жестяные коробочки, в которые Кхуши не стала заглядывать, и настольная лампа, которую она поспешно включила, так как свет из зала не достигал этой комнатки, представляли собой достаточно уютную и успокаивающую картину. Оглядевшись ещё раз и успокоившись отсутствием каких-либо звуков, Кхуши кое-как, не разжимая кулак, в котором всё ещё держала кольцо, завернулась в плед и заторможено опустилась на диван. Глаза слипались - организм, истощённый и физически, и эмоционально, не справлялся с двойной нагрузкой, и почти сразу Кхуши провалилась в тяжёлый сон. Стороннему наблюдателю могло показаться, что мужчина, застывший перед зеркалом, уж слишком долго любуется собой. Но если бы этот случайный человек подошёл поближе, то увидел бы, что суровое выражение лица этого мужчины полностью исключает такую мысль. Сведённые вместе брови и сжатая в кулак рука придавали Арнаву Сингх Райзаде – а это был именно он – грозный вид. Взгляд, устремлённый сквозь зеркало, а, точнее, внутрь себя, говорил о том, что он и не понимает, где именно остановился после получасового метания по комнате. Тогда, возможно, он зол? Ведь те, кто знает его неплохо, привыкли именно к такому АСРу – вспыхивающему и сжигающему на своём пути любые препятствия. Однако тем, кто знал его много лучше, горькая складка в углу рта и наполненные невыразимой смесью боли, печали и ярящегося бессилия, глаза неожиданно смягчали привычный образ, заставляя вглядываться в них в попытке понять, что терзает этого сильного, способного справиться со всем, мужчину. Именно это и делала сейчас Анджали, едва не покачивающаяся от физической усталости, но сияющая счастьем из-за возвращения любимого мужа. Единственное, что омрачало это счастье – глупый и упрямый брат, поссорившейся с Кхуши, которая, ничуть не преувеличивая, спасла ей жизнь. Что он наговорил ей? Куда ушла Кхуши, ведь дома она так и не появилась? И как помочь Чоте понять, что всё произошедшее с участием её Шьяма – всего лишь недоразумение? Что самое лучшее, это оставить печальные события в прошлом, и жить настоящим и будущим? - Чоте, - окликнула она брата, устав наблюдать за его безмолвной фигурой, замершей перед зеркалом не менее пятнадцати минут назад. - Сестра? – Арнав резко обернулся, приходя в себя рывком, испытывая какое-то подобие облегчения от разрывавших его на части мыслей и чувств. – Ты в порядке? - Я в порядке, братик, - ответила Анджали, подходя к нему и ласково касаясь ладонью щеки. – Ты сделал меня очень счастливой, вернув мне моего мужа. - Сестра, - отрывисто бросил Арнав, отворачиваясь от неё, не в силах видеть безграничную любовь Анджали к подонку, втёршемуся в её доверие. – Я не хочу сейчас говорить об этом, я… - Я знаю, Чоте, - прервала его Анджали, грустно поджав губы. – Ты не веришь Шьяму. Ты позволил какому-то недоразумению встать между вами, и не можешь мыслить спокойно… - Не могу мыслить спокойно? – теперь Арнав перебил сестру, но тут же замолчал, проглотив то, что Анджали совершенно не желала слышать. Она сама этого не понимала, но её глаза умоляли не разрушать выдуманный ею мир. Где-то глубоко в душе она знала правду, но похоронила её под тяжёлой глыбой своей нездоровой одержимостью Шьямом. Похищение, покушение на его убийство и убийство его жены – это недоразумение? Его жены… мысли снова свернули на привычную тропку, и он едва не застонал от обрушившейся на него боли. …Глаза, её глаза… То, что резануло по сердцу… Страх? Когда он потерял над собой контроль и сделал шаг к ней, Кхуши отшатнулась и… Неужели она испугалась, что он ударит её? Неужели? Никогда в жизни он не поднимет руку на свою жену! Жена… Эти чёртовы ритуалы! Она – его невеста для всего мира, но для него она жена! Шьям… она предала его… Шьям… она спасла сестру… …Анджали тихо вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь. Застывший взгляд брата, в котором сражались демоны, отвергал любое участие. Он справится, она верила в него. Любовь к Кхуши изменила его очень сильно, он даже не подозревает, насколько сильно. Он справится, и в их семью снова придёт мир и счастье, она была в этом твёрдо уверена. Молодая измождённая женщина, тяжело и грузно переставляя ноги, передвигалась по улице, почти не обращая внимание на непогоду. Сейчас она совсем не соответствовала своему имени Канта – красивая и желанная. Страх и загнанное выражение лица не красят девушку, как и последние недели беременности. Ей бы сидеть в гостиной своего дома, удобно устроившись на диване и подставив под отёкшие ноги специальную танкету, и попивать чай, восстанавливающий силы, под заботливым крылышком суетящейся вокруг родни. «Мечты…» - Канта зло смахнула со лба прилипшие волосы, и снова оглянулась назад, хотя была уверена, что оторвалась от преследователей. Женский инстинкт защиты потомства, самый сильный, пробудил в тихой и скромной девушке все силы, заставил её стать хитрой и изворотливой. Она научилась ориентироваться в чужом большом городе, прячась порой в самых невообразимых закутках, чувствуя всеми обострившимися нервными окончаниями близость погони, и всё же умудряясь оставлять между ними расстояние. Но силы, а самое главное деньги, которые она выручила, продав всё своё приданное – небогатое, надо сказать, подходили к концу, а работать она уже не могла, предчувствуя скорые роды. И кто бы взял на работу, пусть даже и прачкой, непраздную женщину без документов? Она пыталась, раз за разом предлагая свои услуги, но надежда таяла с каждым полученным отказом. Уже два дня она не ела, потратив последние рупии на несколько лепёшек, увы, слишком быстро закончившихся. Что поделать – аппетит у неё всегда был хороший, а во время беременности и вовсе стал просто зверским. И если первые недели и даже месяцы беременности вся семья мужа напоминала наседок, каждый день готовя её любимые блюда, то после того, как свекровь обманным путём узнала пол её будущего ребёнка, всё изменилось. Милая матушка превратилась в злую фурию, в ультимативной форме потребовав прервать беременность. Муж, оказавшийся абсолютным маменькиным сынком, забыл всю свою радость от ожидания наследника, и пошёл на поводу у матери, блея заученные слова о том, что у них ещё будут дети – мальчики, конечно. Девочек за детей в этой семье не признавали, и тратить семейное состояние – весьма не маленькое, кстати – на приданное, никто не собирался. Канта пыталась переубедить мужа, свекровь, надеясь, что они образумятся, но после того, как она попала с кровотечением в больницу и узнала от сочувствующей медсестры, что в её организме найдены следы препарата для прерывания беременности, все иллюзии исчезли. Принимать её дочь семья её мужа не собиралась. Она сбежала. Сначала к родителям, надеясь, что они будут рады внучке, а потом, когда собственный отец вызвал её мужа с требованием забрать её домой, - сбежала и из их небольшого города, спеша укрыться в мегаполисе. В городе Дели, где надеялась затеряться среди миллионов людей; где надеялась – напрасно! – найти неравнодушных к её беде… Снова оглянувшись, Канта ускорила шаг – ей показалось, что что-то мелькнуло в пелене дождя, что-то, очень похожее на человеческий силуэт. Если до того усталость замедлила её шаги и притупила бдительность, то теперь Канта целенаправленно выискивала место, куда можно забиться, чтобы переждать ночь. Утром она снова попробует найти работу, а если не получится, то… Молодая женщина сжала зубы – она уже решила. Она пойдёт на воровство. Если понадобится – она убьёт, что выжить. Чтобы выжила её дочь. …Богине было угодно свести двух девушек вместе, но вовсе не для того, чтобы они стали подругами и помогли друг другу справиться со своими бедами… Канта толкнула дверь – наученная опытом, она специально выбрала нежилое помещение, зная, что на порог лачуг её не пустят. Дверь послушно впустила её внутрь того же салона, где уже нашла пристанище одна отчаявшаяся душа. Мокрые следы, оставленные Кхуши, привели Канту в комнатку. Остановившись на пороге, она внимательно осмотрела спящую девушку. Первым делом её взгляд упал на поблёскивающие на руках Кхуши золотые браслеты и мангалсутру. Молитвенно сложив ладони, Канта вознесла благодарность Дурге, и, склонившись над спящей Кхуши, начала поспешно снимать браслеты с безвольно свисающих рук, жалея только о том, что неизвестная девушка не увлекалась их количеством, явно предпочитая качество. - Богачка, - сквозь зубы выдохнула Канта, пытаясь заглушить слабые протесты совести. Шевельнувшийся ребёнок заставил её замереть и прижать ладонь к животу. – Тише, моя маленькая, мама никому не даст тебя в обиду, - прошептала она, чувствуя, как глаза застилает привычная пелена слёз. Отёрла их, и, сдёрнув дупатту с Кхуши, ссыпала в неё все браслеты. Пусть немного денег дадут за металлические кружки, но она привыкла считать каждую рупию, потому что они означали ещё один день жизни для неё и для её долгожданной и такой уже любимой дочки. Сдвинув плед, который затруднял доступ к замку мангалсутры, Канта на ощупь попыталась открыть его, не желая повреждать красивое ожерелье и рвать цепочку, и тут незнакомка зашевелилась, а спустя секунду почувствовавшая неладное даже сквозь сон Кхуши открыла глаза. - Вы… что вы?.. – глухой удар и звонкий стук разлетевшихся по бетонному полу осколков вазы, которую машинально нащупала на столе и опустила на её голову женщина, прервали Кхуши на полуслове. Канта, отшатнувшись и с ужасом глядя на стекающую по лбу струйку крови, прижала ладонь к губам, гася вскрик. Она не хотела! Развернувшись, она побежала было к выходу, но резко затормозила. Вернувшись, почти не глядя и уже не думая о целостности мангалсутры, рванула её с шеи девушки, и, снова замявшись на мгновение, склонилась над ней, прижала пальцы к венке на шее. - Живая, - выдохнула она облегчённо. Положив кулон брачного ожерелья вместе с обрывками цепочки в дупатту к браслетам, она ещё раз взглянула на девушку, надеясь найти незамеченные ею украшения. Ничего. Даже на руках нет колец. Хотя… сжатая в кулак рука привлекла её внимание, и она попыталась разжать её, надеясь найти там зажатые купюры, или что-то ещё, не менее ценное. Но побелевшие пальцы девушки отказывались разжиматься, не желая расставаться с тем, что было сокрыто от глаз Канты. Она не смогла разжать тонкие пальцы, ни с первой попытки, ни с третьей. Возможно, будь она спокойнее и действуй не спеша, всё бы у неё получилось. Однако нервы, изрядно пошатнувшиеся за последнее время, да и сама ситуация, заставляли её спешить и ошибаться, поэтому, оставив Кхуши в покое, Канта связала дупатту в небольшой узелок-котомку, перекинула её через плечо и, не обернувшись на всё ещё пребывающую без сознания девушку, поспешила на выход. Во время своих блужданий Канта приметила лавочку, где у неё примут добычу, не спрашивая её происхождения, и расплатятся честь по чести. Правда, сумма выйдет незначительной – не более трети реальной стоимости украшений, но для неё любая сумма означала возможность выжить. Выжить – это всё, чего она хотела сейчас в этом мире.