Aut vincere aut mori

I am empty In my end you are my beginning There's a ghost in the mirror I'm afraid more than ever My feet have led me straight into my grave Oh Lord have you walked away? Oh Lord have you walked away from me? From me © Paper Route — Glass Heart Hymn

 — Я могу его увидеть? — Торви сжала руки в кулаки, чтобы не показать Лагерте, как дрожат пальцы. Показывать страх Лагерте означало проиграть битву вконец, хотя Торви и так не выходила из неё победительницей. Но это всё-таки была битва, а не война. Только каким будет следующее сражение, если у неё на сердце волки воют и боль скребется такая, что трудно дышать?  — Если не будешь путаться под ногами и выполнишь всё, что я скажу, сможешь, — Лагерта пожала плечами. Экран планшета потух. — Я же не зверь, в конце концов. По мнению Торви сейчас, Лагерта была хуже зверя: животные убивают ради пропитания, а Ингстад мечтала только отомстить за то, что у неё когда-то отняли. Ей даже в голову не приходило, что её мужа и её мир Аслауг не отнимала, как не отнимали и братья Лодброки. Рагнар сам принял решение развестись с ней, но Лагерта не могла признать этого даже после его смерти. Даже после его третьего брака. И она не гнушалась никакими способами достижения цели; её желание уничтожить сыновей Рагнара доходило до паранойи. Торви хотелось крикнуть: «При чем здесь, ради Одина, мы?! Оставь нас в покое!». Но она понимала, что впадать в истерику выйдет себе дороже.  — Если я не буду путаться под ногами и сделаю всё, что ты скажешь, ты должна будешь его отпустить, — Торви сжала губы. — И позволить нам уехать. А сейчас я хочу его увидеть. Откуда я знаю, что в твоем планшете — не запись, и Эрлендур действительно жив? Лагерта вскинула бровь:  — Ты мне не доверяешь? Хороший вопрос, просто отличный. Торви захотелось рассмеяться. Доверие? О чем она вообще говорит? Разве можно доверять Лагерте Ингстад, женщине, способной шантажировать собственных союзников ради достижения цели?  — А разве я должна? Лагерта задумалась, затем кивнула:  — Нет, не должна. Но могла бы, ведь я никогда тебя не обманывала. А вот ты много лет изменяла моему сыну, так что не думаю, что ты можешь попрекать меня ложью. Впрочем, мне импонирует твоя недоверчивость — это говорит о том, что ты способна учиться на своих ошибках. Идем, я отведу тебя к Хорикссону, — она поднялась.  — Не стоит ей потакать, мама, — поморщился Бьерн. Он всё ещё был бледен от злости. — Может, мои сыновья ещё и не мои, а, Торви? Детей в семейные дрязги Торви впутывать не хотела. Эрик и Рефил не были виноваты, что отец у них — так себе человек: прячет гнев на Рагнара, за смерть которого сам же и мстил, и тихо ненавидит братьев, которые перед ним ни в чем не виновны. В глазах Торви никто из сыновей Аслауг не виноват в сотрясающей их семью братской скрытой войне, а тот единственный, на ком лежит эта вина, пьет себе пиво и мёд в Вальхалле и ждет, кто же из его детей первым присоединиться к нему за бесконечным столом, полным алкоголя и яств. Но Бьерн ждал ответа, и Торви отчаянно хотелось причинить ему боль.  — Может быть, — бросила она. Бьерн стиснул зубы, на щеках у него заходили желваки. Видя, что он вот-вот сорвется, Лагерта движением руки остановила назревающую ссору.  — Я сама разберусь, Бьерн. Идем, Торви, — произнесла она. — Эрлендур находится здесь, под охраной, но я позволю тебе увидеть его на пять минут. Надеюсь, ты оценишь это. «Оценю что? — Торви смотрела ей в спину, пока Лагерта вела её коридорами, по лестнице вниз, в подвальные помещения. — Твое милосердие? Великодушие? Что?» Даже Ивар — и тот обращался со своими врагами честнее. Он их, по крайней мере, убивал, а не держал в подвалах, прикованными к батарее. Торви чувствовала, как былое уважение к Лагерте окончательно уходит во тьму, и она поймала себя на мысли, что хочет увидеть, как Бескостный разрушает созданный Ингстадами мир до основания. А ещё она понимала, что если это и случится, то очень нескоро. Впрочем, плевать. В первую очередь она должна вытащить Эрлендура. Он сидел на полу, прислонившись спиной к батарее. На лице у него подсыхала кровь — его явно если не били, то ударили при похищении. Торви бросилась к нему, упала на колени и обняла, притягивая к себе, насколько позволяли наручники, сжимавшие его запястья.  — Прости, — зашептала она ему в пропитавшиеся потом светлые волосы. — Прости, это я виновата, это моя вина, прости… Торви хотелось сказать, что она всё исправит. Беда была в том, что она понятия не имела, как сделает это.  — Перестань, — пробормотал Эрлендур. — Это могло случиться и раньше. Мы всегда рисковали.  — Я вытащу тебя, — Торви обхватила его лицо ладонями, ощущая под пальцами пробивающуюся светлую щетину. Вгляделась в покрасневшие, усталые глаза. — Слышишь? Эрлендур покачал головой.  — Уезжай из города, — шепнул хрипло. — Бери мальчишек и сваливай куда угодно, хоть в глубинку. Так, чтобы тебя не нашли. Вытаскивай детей из этого дерьма, Торви, — он улыбнулся. — Просто голливудский плохой боевик какой-то. Просто уезжай. Торви закусила губу и упорно мотнула головой.  — Нет.  — Рефил - возможно, мой, — Эрлендуру было трудно фокусировать на ней взгляд, но он старался. Правда, старался. — Может, нет. Только ты знаешь. Это не важно. Хватай мальчишек и беги. Я… — он сглотнул и всё же не договорил. Облизнул губы. — Просто уезжай. Он был прав. На миллион процентов прав. Нужно было забирать из школы детей и бежать, прятаться, пока Лагерта и Бьерн заняты Иваром. Возможно, их даже не стали бы преследовать. Но Торви знала, что не сможет так поступить, никогда не поступит. И точно знала, что Рефил, младший из трех её сыновей, был сыном Эрлендура. Может быть, однажды она расскажет ему об этом, но не сейчас и не здесь. А в безопасности, где-то, очень далеко от Чикаго. Где-то, где они смогут быть счастливы. Возможно, им стоит вернуться в Норвегию.  — Я разберусь, — Торви прижалась лбом ко лбу Эрлендура. — Прости меня… Он улыбнулся.  — Того стоило. И Торви в очередной раз почудилось, будто он знает что-то, чего не знает она. Что-то об их прошлом, настоящем, и будущем, что было скрыто для неё дымкой. Может быть, его вели сами боги.  — Время вышло, — Торви забыла, что за ними наблюдает Лагерта, и её холодный голос ударил по нервам, будто ледяной ветер. — Я и так дала вам больше пяти минут. «Слишком много кредитов для женщины, изменявшей твоему сыну, да, Лагерта?».  — Я не уеду, — шепнула Торви. — Даже не думай, — поцелуй вышел коротким и смазанным, с привкусом крови и слёз, замер горьким лекарством на губах. — У меня есть, что тебе рассказать. «Рефил — твой сын, а Эрик, хоть и сын Бьерна, больше похож на тебя. По крайней мере, я люблю его больше, чем могла бы любить истинных детей Бьерна, и это, возможно, не просто так. И ради них мы оба выживем. Даже не вздумай умирать». Возвращаясь следом за Лагертой из подвалов, Торви думала, что голливудский блокбастер попахивает второсортным сценарием, но Лагерта порой, как и её бывший муж, была склонна к театральщине и неожиданно выпадающим тузам в рукаве.  — Я не хотела бы лишаться твоей поддержки, Торви, — произнесла Ингстад. — И если ты меня не лишишь её сама, Эрлендур выйдет отсюда целым и невредимым. Лагерта лгала, и Торви об этом знала. И не могла перестать плакать, пока возвращалась на такси в квартиру Эрлендура, пока поднималась на нужный этаж и отпирала дверь. Возвращаться в дом Лодброков? Нет, не сегодня, только не сегодня. Захлопнув за собой дверь, Торви сползла на пол, уткнулась лицом в колени и прорыдала ещё минут пятнадцать, захлебываясь слезами. Великая Фрейя, она и не знала, что в человеке может быть столько слез… Плакала Торви редко. Просто по пальцам пересчитать. После смерти её первого мужа, Борга. После осознания, что в семье Лодброков она всегда была и будет никем, и её мнение не имеет никакого веса. Иногда она плакала от усталости, но это случалось нечасто. Сейчас ей казалось, будто она выревела весь запас слёз, что был ей дан богами при рождении. Кое-как раздевшись, Торви долго приходила в себя под душем, очищая сознание от грязи и боли прошедшего дня. За грудной клеткой у неё тяжело ворочалась тоска, от которой не было спасения. Переодевшись в рубашку Эрлендура, Торви зарылась с головой в одеяло, но ни горячий душ, ни тепло пледа не особенно ей помогли. Она уткнулась носом в подушку и запретила себе плакать снова. Запретила себе нырять в воспоминания.  — Хватит ныть, будто он уже умер, Торви, — произнесла она твердо, удивившись хриплости своего голоса. — Вы из этого дерьма выберетесь. У вас нет выбора. Торви понимала, что Лагерта не оставит их обоих в живых, чего бы она ни говорила и какими бы клятвами ни клялась. Ей не нужны те, кому известны её планы и кто может предать её, если что-то пойдет не так. На самом деле, Торви удивлялась, что Ингстад не убила их сразу, но, поразмыслив, поняла, что Лагерта всё ещё хочет знать о происходящем дома у Лодброков. До предполагаемого похищения Ивара оставалось какая-то пара дней, и, если Ивар сам строил какие-то планы, Лагерта хотела об этом знать. А, поскольку у Торви не получилось выяснить это, её попытались подстегнуть. Но только идиот будет считать, что Лагерта исполнит свое обещание. Торви казалось, будто она мечется между двух огней, причем эти огни — от надвигающихся на неё с двух сторон поездов. В какую сторону ни кинься — тебя разрежет на куски. Но она понимала: справиться с Лагертой без помощи Ивара она не сможет. А, значит, ей придется идти на поклон к зверю. К чудовищу, способному утопить Чикаго в крови. И она знала только один способ избежать его гнева — обратиться к его Красавице. * * * Ида размешивала сахар в своей кружке американо, задумчиво разглядывая Торви из-под светлых ресниц. Та, в ответ, разглядывала её: идеальная прическа, блузка в тонкую синюю полоску и черные брюки. Ида Блэк-Лодброк вырвалась поговорить с Торви в свой обеденный перерыв, и в её отточенном образе строгой личной помощницы руководителя одной из крупнейших корпораций в Чикаго почти не было изъянов. Кроме одного. Скрываемого ровно настолько, насколько выставляемого напоказ. Заботливо приклеенная на шею широкая полоска пластыря не скрывала виднеющегося пореза, а под периодически съезжающим воротником блузки красовался небольшой синяк, похожий на след укуса. И сама Ида выглядела подозрительно довольной. Торви знала этот сытый взгляд: часто видела его в зеркале у себя самой после встреч с Эрлендуром. Или у других — например, у Блайи. Кажется, Красавица полностью завладела Чудовищем, и теперь он лежал у её ног послушным зверем, сам того не подозревая. А Красавица на всё была готова, чтобы ручной зверь не сбежал от неё в леса. Торви давно заметила, как Иду и Ивара тянет друг к другу. Притворяясь глупой женой Бьерна, не интересующейся ничем, кроме спортзала и шоппинга, она подмечала и узнавала мелочи, которые и привели её к выводу, что эти двое уже давно спелись, осознав, что вместе им будет проще и легче действовать, нежели поодиночке. Торви могла не уметь продумывать многоходовки и планы запутаннее лабиринтов, но она хорошо чувствовала связи между людьми, а между Иваром и Идой тянулась алая, трепещущая нить, с каждым днем становившаяся всё крепче. Возможно, эта необходимость друг в друге была даже сильнее, чем любовь.  — Значит, Лагерта узнала, что у тебя есть мужчина, и потребовала, чтобы ты шпионила за Иваром? — Ида отпила глоток кофе. — И почему мы должны тебе верить? Торви в горло не лез ни бутерброд, взятый на завтрак, ни заказанный капучино. Это была её первая еда за последние сутки, но есть она не могла. Её мутило.  — Не должны, — кивнула она. — Но я могу помочь Ивару. Я готова даже отказаться от доли в наследстве, которое может достаться моим сыновьям, если что-то случится с Бьерном, если это будет необходимо. Верить мне или нет — это ваше дело. Они обе старательно избегали конкретики — мало ли, кто мог следить за Торви, даже в кафетерии при Lothbrok Inc., куда доступ был заказан всем, кроме сотрудников и членов семьи? Сидя вдвоем в немаленьком помещении кафе, они осторожничали, будто обсуждали дела в переполненном вагоне метро.  — Я поговорю с Иваром, — ложечка звякнула о края чашки. — Возможно, ты сможешь нам как-то помочь. Уже уходя, Ида сжала плечо Торви.  — Я знаю, как тебе больно, — тихо произнесла она. — Обещаю, я сделаю всё возможное, чтобы тебе помочь. Можно ли было ей верить? Торви провела остаток дня, как на иголках. Ей не хотелось возвращаться в дом Лодброков, но и мысль о квартире Эрлендура вызывала спазмы в горле и вязкую тяжесть в груди. Она гуляла по Чикаго, без особенной цели, забредала в книжные магазины и кафе и думала, что Ивар вполне может прикончить её сегодня, ибо в его глазах наказание за предательство одно — смерть. Ближе к вечеру ей позвонил Эрик.  — Привет, мам! — радостный голос десятилетнего мальчишки заставил её замереть посреди улицы. Её тут же толкнул какой-то мужчина в костюме, спешащий по каким-то своим делам, выругался, едва не облив кофе и её и себя. — Я сегодня получил по математике «А»!  — Ты такой молодец, — Торви не узнала себя, когда произнесла эту фразу. — Я тобой горжусь, малыш. Ты же это знаешь? Казалось, летняя школа уже не тяготит их, как в июне. По идее, у мальчишек должны быть каникулы, только Бьерн решил, что детям лучше остаться на два месяца в школе и позаниматься с отстающими, чтобы подтянуть предметы, им никак не дававшиеся. В начале августа он обещал забрать их домой, чтобы вернуть в школу после празднования Дня Труда. Пока Эрик что-то щебетал про Рефила, который никак не может научиться читать некоторые сложные слова, и про Гутрума, которого преподаватели застукали в пабе в соседнем городке («Зачем он туда ходил, мама? Что такое паб?»), Торви просто слушала его детский, звонкий голос, его смех, и думала, что, может быть, никогда его больше не увидит. И Бьерн со временем внушит младшим сыновьям, что их мать была шлюхой, недостойной даже упоминания. Детская психика очень гибкая, и если он постарается, то сможет внушить это даже Эрику, а уж Рефила и вовсе не составит труда убедить, будто мать бросила их и сбежала с любовником куда-нибудь в теплые страны. Может быть, Гутрум ему не поверит, но вряд ли сумеет доказать это младшим братьям. И однажды дети просто забудут её. Привыкнут к Снефрид Сваси, привяжутся к ней, будто она была их матерью. У Торви за ребрами взвизгнуло болью.  — Я люблю тебя, сынок, — выдавила она, изо всех сил пытаясь держаться. — Скоро увидимся. Июль пролетит незаметно.  — Папа за нами приедет? — спросил Эрик. Торви была готова поклясться, что он поморщился от её слов. Настоящие мужчины ведь не распускают соплей, правда? «Может быть, за вами приеду я. И Эрлендур. И нам придется уехать, и ваш мир не станет прежним. Но, может быть, он станет чуточку лучше». Бьерн был для них авторитетом, непререкаемым, настоящим. Обожаемый отец, огромный, как медведь, и в их глазах — смелый и храбрый. И Торви точно знала, что никогда не будет пытаться нарушить их картину мира, не станет рассказывать, каким знает их отца сама. Если только они с Эрлендуром выберутся из этой передряги. Если только Ивар не захочет убить её сегодня. Впрочем, он не захотел. Ивар смотрел на Торви, сложив руки под подбородком, и чуть щурил ярко-синие, «рагнаровские» глаза. Как и его отец, Ивар умел пыриться прямо в душу так, что хотелось сбежать, спрятаться, скрыться. Торви осталась сидеть, выпрямившись, и только вновь сжимала на коленях руку в кулак, отвлекаясь на физическую боль.  — Значит, в обмен на помощь ты, как законный представитель своих сыновей, будешь готова отказаться от любых притязаний на наследство в случае смерти Бьерна, — протянул он. — С чего ты взяла, что с Бьерном что-то случится, и твои предложения могут стать хоть сколько-нибудь полезными? Ты знаешь что-то, чего не знаю я? Он пытался подловить её, Торви знала. Ивар всегда разыскивал у собеседника слабое место, чтобы найти огрехи в его словах, обернуть против, поймать на лжи.  — Я не знаю, — ответила она, глядя прямо ему в лицо. — Но я догадываюсь, что, если Бьерн открыто выступит на стороне Лагерты, в живых из вас двоих останется только один. Мой муж далеко не дурак, — Ивар поморщился на этих словах презрительно, однако не прервал её. — Но в этом сражении я поставила бы на тебя. Ивар бы и сам на себя поставил, если бы мог. Откинувшись на спинку своего инвалидного кресла, он размышлял, постукивая пальцем по нижней губе. Ида обошла стол, присела на край, забрасывая ногу на ногу, и склонилась к его уху, что-то зашептала так тихо, что слов было не разобрать. Ивар скользнул по её ноге ладонью, подбираясь к краю юбки. Движение отчетливо напоминало змеиное, а Ида его не остановила.  — Меня забавляет, что ты наставила рога моему братцу, Торви, — усмехнулся он. Крутанул вокруг запястья браслет со змеиной головой. Алые глазки змеи гипнотизировали, почти как вкрадчивый тон самого Ивара. И, казалось, обвившаяся вокруг его запястья рептилия готова броситься на Торви в любой момент, как и её владелец. — Медведь-рогоносец, такого я ещё не слышал! — он хлопнул в ладоши. — Я должен был бы убить тебя за предательство, но, пожалуй, не убью. Во-первых, Ида попросила меня пощадить тебя, а я не могу отказать своей королеве. А во-вторых, провал моего братца, пожалуй, будет стоить твоей жизни. Если ты, помимо отказа от притязаний на его долю, сделаешь для меня кое-что ещё… Вот оно. Торви напряглась, чувствуя, как звенят её нервы. Есть ли вещь, которую она не сделает, чтобы спасти жизнь Эрлендура и свою собственную? И начать всё заново. Есть ли у этого шанса вообще цена? Пусть шанс, возможно, и призрачен. Ивар выдержал театральную паузу — совсем как Рагнар, прежде, чем выдать одну из своих гениальных стратегий. Ухмыльнулся вновь:  — Говоришь, Лагерта хочет знать о моих планах? Скажи ей, что я собрался жениться, и слишком занят подготовкой к свадьбе, чтобы интересоваться делами Исайи или её собственными. Убеди её, что я даже не подозреваю о похищении, которое они готовят. Пусть Лагерта думает, что я впервые в жизни что-то упустил, ослепленный эмоциями, в это она поверит. Пусть они все думают, будто Ида — на стороне Блэков. Звучало, как договор с хитроумным Локи, за словами которого бесполезно искать правду, так много там намешано скрытого смысла и тайных намерений. Но был ли у неё выбор?  — Хорошо, — Торви кивнула. — Но что, если Лагерта потребует доказательств?  — Моё тело на заднем сидении машины будет лучшим доказательством, — пожал плечами Ивар. — Лагерта знает, что она не теряет ничего, а её связи с Блэком будет сложно доказать. Сделаешь это — и мои люди помогут тебе освободить Хорикссона. А в качестве доказательства моих намерений покажешь ей чек из ювелирного магазина, который я тебе завтра передам. Торви казалось, будто огни приближающегося поезда слепят ей глаза. Но она понимала, что либо она постарается перебежать рельсы перед локомотивом, либо её разрежет напополам. И если шанс выжить был очень хрупким, она всё равно собиралась им воспользоваться, или сдохнуть, пытаясь. Быть может, боги тогда сделают для неё исключение, и они с Эрлендуром встретятся после смерти?