Часть 1
28 сентября 2017 г. в 12:48
Париж. 1901 год.
Начало сентября в этом году выдалось особенно тёплым, и по Монмартру с удовольствием прогуливаются парочки, спеша занять удобные столики в кафешантанах, откуда уже разносятся обрывки песен. Фонари отражаются в бриллиантах на груди разряженных дам и в запонках блистательных месье. В конце улицы показывается дилижанс, грохоча по мостовой, отчего сидящие в нём кадеты подпрыгивают, громко хохоча. Сатин смотрит на них, подперев рукой подбородок, и лениво вздыхает, отправляя в рот очередную сахарную вишню и облизывая пальцы.
Вечер в «Красной мельнице» начинается поздно. Гораздо позже, чем принято в приличных заведениях. Но кто сказал, что их заведение — приличное? «Обитель греха и разврата!» — обычно кричат монашки у дверей, раздавая листовки и пытаясь отвадить посетителей. Сатин не устаёт удивляться их наивности, граничащей с глупостью — любовь к греху у людей в крови. Отними её, и ничего не останется.
Когда-то ей казалось, что она сможет вырваться. Когда-то она поверила, что жизнь продажной женщины — это не билет в один конец. Когда-то она мечтала стать актрисой… Реальность обошлась жестоко, но предсказуемо. Сказок не бывает.
В коридоре раздаётся громкий смех, дверь распахивается, пропуская в комнату ярко накрашенных девушек.
— Ты ещё не готова? Гарольд будет недоволен! — одна из них, темноволосая Николь, скорчив гримаску своему отражению в зеркале, ловко выхватывает вишню из коробки.
— Переживёт, — бросает Сатин, отходя от окна и беря в руки кроваво-красный корсет. — Что там у нас сегодня? Развратная среда?
— Ночь махараджи, — томным голосом воркует Бетси, полная блондинка, затянутая в серебряный шелк.
— Наш герцог зациклен на Индии, — ухмыляется Николь, обводя красноречивым взглядом фигуру Сатин. После истории с молодым писателем они редко возвращаются к этой теме. Тогда, поставив под удар само существование «Мулен Руж», она едва не сбежала с ним, бросив одного из богатейших людей Франции. К счастью, её заставили опомниться. Ей раскрыли глаза на истинное положение вещей. На то, что жизнь вот-вот оборвётся, а её смерть может спасти всех. Она смирилась. А он — нет. Ушёл, бросив под ноги деньги, а в лицо — горькие слова. В прошлом. Всё в прошлом.
Атласный корсет плотно обтягивает талию, поднимая грудь. Резинки шелковых чулок выглядывают из разрезов чёрной кружевной юбки. Алая точка занимает своё место на лбу. Ярко-красные губы складываются в хищную улыбку. Она готова покорять. Готова возбуждать. Готова сводить с ума.
Главный зал кабаре предсказуемо забит до отказа. Похотливые взгляды липко скользят по влажным телам танцующих девушек, изображающих сложную фигуру индийского многорукого бога. Появление на сцене Сатин всегда сопровождается бурными аплодисментами, этот раз не стал исключением. Она привычно склоняет голову, даря покровительственные улыбки тем, кто днём вершит судьбу мира, а ночью готов стонать под её каблуком. Посылает воздушный поцелуй герцогу, сидящему в своей ложе. Хихикает от скабрезной шутки банкира, что благоговейно трогает её лодыжку. Брезгливо отталкивает слюнявые губы министра, пытающиеся коснуться руки. И замирает, внутренне сжимаясь.
Он сидит здесь. Совсем рядом, в тени большой ложи. Не один. С миловидной девушкой, что смотрит широко открытыми глазами на царящий вокруг хаос. На то, как льётся непрерывным потоком шампанское, а девушки податливо изгибают шею, подставляясь под поцелуи жирных толстосумов. Мечтает окунуться в богемную жизнь? Она что-то говорит ему, но он не отвечает. Он тоже заметил её. Не мог не заметить. В его глазах даже отсюда можно прочесть жалость. Ему её жалко?!
Сатин вздрагивает от макушки до кончиков пальцев на ногах, тех, что накрашены алым лаком и спрятаны в остроносые шпильки. Он не должен её жалеть. Это — её выбор. Её жизнь. И пусть тайна, та тайна, что заставила отказаться от счастья, так и останется для него тайной. В груди привычно поднимается волна острой боли, не давая вздохнуть, не давая сказать ни слова. Только не сейчас! Так не вовремя! Она с трудом заставляет себя отвести глаза, широко улыбаясь герцогу, надеясь, что не заметил.
Глубоко вздыхает. И начинает петь. Её голос, грудной, с придыханием, разносится по залу, легко перекрывая шум, заставляя всех вокруг замолчать. Она поёт, соблазняя, даря себя всем и каждому в этом зале и никому одновременно. Поёт для него, не надеясь, что он поймёт.
И впрямь, как можно понять тайный смысл, что вкладывает куртизанка в песню о деньгах и наслаждениях? Как можно разглядеть, что в душе всё рвётся, бьётся в агонии, снова и снова разбиваясь на тысячу осколков? Боль в груди ширится, растёт, заполняя всё внутри, пульсируя в голове, туманя рассудок. Но Сатин продолжает петь, обводя томным взглядом направленные на неё жаждущие лица. Сейчас они все принадлежат ей. Ей одной. Скажет слово — и они упадут на колени. Все. Кроме него.
В его глазах всё ещё плещется жалость. И голос Сатин срывается, она делает судорожный вдох, пытаясь наполнить лёгкие ставшим таким горячим и сухим воздухом. Выпрямляется, снова улыбаясь, и встречается с тревожным взглядом Гарольда. Всё в порядке. Кажется, это её последняя песня. Директор Мулен Руж срывается с места, осторожно обходя восторженную толпу, делая взгляд Шоколаду, чтобы подхватил. Но Сатин не хочет уходить. Она хочет петь. Она хочет жить. Хочет показать ему, что её выбор — верный. Что та девушка, что сидит сейчас рядом, восторженно любуясь главной куртизанкой «Мулен Ружа» и есть та, кто составит его счастье.
Сатин поёт, не обращая внимания на слёзы, что катятся по лицу, создавая ужасный контраст с застывшей улыбкой. Поёт, не замечая, о чём. Не понимая, что невольно начала петь их песню. Ту самую, что сочинил когда-то бедный музыкант дочери махараджи. Герцог вскакивает с кресла, бешеным взглядом обводя зал, пытаясь отыскать его. Зная, чувствуя, что он здесь.
Но Сатин уже не важно. Она увидела главное — отблеск понимания в его глазах. Он слышит её. Он чувствует, что ошибся. Где-то ошибся. Она поёт, а он уже бежит к ней, не обращая внимания на вскочившую с места девушку, на толпу, что приходится расталкивать. Бежит, не оборачиваясь, не слыша полных бешенства и бессилия криков за спиной:
— Она моя! Моя!
Сатин с трудом видит его сквозь пелену слёз. А зрители вокруг замерли, восторженно наблюдая за яркой постановкой, что несомненно стала жемчужиной сегодняшнего вечера. Она тянет к нему руки, песня замирает на самой высокой ноте и обрывается, а глаза, секунду назад сияющие, полные любви, стеклянеют.
Он едва успевает подхватить её на руки, с ужасом чувствуя, как тяжелеет её тело, оседая на пол. Как хриплые, еле слышные вдохи вырываются из груди вместе с кровавой пеной, оседая на ярких алых губах. Он всё понимает. И это понимание обрушивается со всей силой, придавливая грузом последних слов, сказанных когда-то. Она затихает в его руках, уходя неслышно, с улыбкой на губах. А он не знает, что сказать. Что сделать. Что тут можно сделать?!
С перекошенным от ярости лицом, герцог протискивается к сцене и стреляет, стреляет почти в упор в сгорбленную спину. Публика восторженно кричит, не понимая пока, что разворачивающийся перед ними спектакль на самом деле настоящая драма.
Зал рукоплещет. Гром оваций сотрясает «Мулен Руж» от пола до полотка, разносясь по Монмартру, заставляя прогуливающиеся пары удивлённо оборачиваться, пытаясь расслышать причину восторга. Затихает улица, даже фонари будто начинают светить тише, чтобы вспыхнуть снова с новой силой под очередным грохотом аплодисментов.
— В «Мулен Руж» очередная постановка, — лениво тянет лощённый мужчина в вечернем смокинге, ведя под руку свою спутницу.
— Может, мы сходим туда в пятницу? — заинтересованно оглядывается на красную мельницу та.
— Непременно. Иногда там дают занятные представления, — отвечает мужчина и нетерпеливо уводит её к распахнутым дверям ресторана.