Настоятельно рекомендую слушать эту песню с данным автором, ибо в ней задевает только припев: Napasov x Romvs — Любовь умирает в саду под зимними вишнями.
Светло-серое покрывало мягкого, зимнего облака заперла все края голубого небосвода, заставляя опадать на чистую поляну белоснежный снег. На застеленном горизонте виднелся старый, заброшенный забор, который уже не скрывал за собой сгоревший амбар. Его почти обломанные колонны, из когда-то светлой березы, обрели цвет черного пепла. Одинокое построение закрывало за своей спиной небольшой садик, состоящий из старых, но все еще живых вишен, которые были одеты в яркое одеяние.
Зимние вишни, будто единственные тут обитатели, стояли одинокими, живыми персонажами на данной картине. Их массивные ветки иногда покачивались в такт холодному ветру, сбивая со своих мелких сучков уже прилипшие снежинки. В след уходящим, узорным комочкам приходили новые, вновь опадая на оголенные ветки темного дерева. Зима будто пленила, но в то же время пыталась заботиться, укрывая от надоедливого холода своим колким одеялом.
Сколько бы не был прекрасен вид одинокого места, состоящее из черных и белых цветов — данное чередование прервалось на одном месте, затупляя всю тихую картину, которая, якобы, обходилась только шипением мороза.
Отрывистое, больное дыхание, выпускающее изо рта клубки серого пара и тихие, неслышные стоны прерывали тупое безмолвие, заставляя одиночеству отступить на задний план, давая появится на картине новым краскам. Ярко-алая дорожка стелилась в три метра на земле, словно мягкий ковер. Белоснежный снег потихоньку таял от горячей, непрерывной крови. Молочный сад дал багровый оттенок, а душераздирающая тишина разбилась, ставя перед собой больные стоны.
Сильные, мужские руки тянулись постоянно вперед, оставляя заднюю часть тела елозить за собой. Кровь, не останавливаясь, тянулась широкой лентой позади. Мужские пальцы зацепились за кору старой вишни, помогая самому себе облокотиться спиной на нее. Машинально, холодные ладони легли на открытую рану, которая из себя спускала частые багряные ручейки крови. Карие глаза, которые сейчас светились ярким оттенком алого цвета, были направлены больным взглядом вдаль, где виднелась небольшая, бегущая фигура. Надоевший метель иногда скрывал с глаз темный, дрожащий силуэт, который с рвением, спотыкаясь об заледенелый снег, бежал к осевшему, холодному телу.
Алые, угасающие глаза медленно начинали менять для себя холодную картину: моментами было слишком расплывчато, а моментами слишком темно. Перебрасывая себя из реальности в иллюзию, он потихоньку уходил в другое настоящее. Дыхание прерывалось, а почти потерявший все краски, взгляд, медленно устремлялся на багровый ковер. Он чувствовал, как зрение угасает, а дышать становится уже невыносимо.
— Садист, очнись! — Громкий, заплаканный голос так отчаянно гудел в ушах. Тишина бытия потихоньку сдвигалась, давая место уходящей реальности. Парень снова пытался отделить реальность от грани начинающегося забвения.
Теплые руки трогали холодное лицо, в надежде разбудить почти на веки заснувшего человека. Его черные ресницы были окутаны маленькими снежинками, кожа дала светло-голубой оттенок, превращая того в простую, замерзшую куклу. Дыхание дрогнуло, снова выпуская с собой редкую дымку с несильным порывом теплого выдоха. Веки задергались, открывая потускневшие, больные глаза. Стеклянные очи устремились в голубой, заплаканный взгляд, капли которых медленно падали на холодные щеки уходящего, оставляя теплые, мокрые дорожки на ледяной коже. Девушка растирала тонкими пальцами лицо, снимая второй рукой куртку на себе и укрывая его заледенелое тело.
Слабая рука парня легла на тонкую, но в то же время, сильнейшую руку девушки, препятствуя ей. Та смотрела непонимающими, красными глазами на него, на что тот отвечал пугающим молчанием, но несущим в себе понятный ответ. Она знала, что тому осталось недолго, а Он понимал, что у него слишком мало времени для долгих пауз. Тот попытался выдавить из себя хотя бы тихий хрип, но горло кололо острыми бритвами. Маленькие, бледные ручки насильно укрыли его небольшой, розовой курткой, сильно прижимая рукава к земле, в попытке остановить кровотечение и не давая своему… другу препятствовать ей в этом. У второго человека, на всем этом белоснежном полотне, не было выбора… у него вообще ничего практически не осталось.
— Заткнись и не говори, дурак! — Она навзрыв рыдала, смотря в его потускневшие, темные глаза. Тот лишь ответил ей легкой ухмылкой. Не были бы они в подобной ситуации, она бы давно зарядила его по тупому рылу, но сейчас…
…сейчас она молила Бога, что бы тот хотя бы мог двигаться и дать ей в лицо, как это было когда-то. Она бы сейчас пожертвовала многим, лишь бы тот смог сделать какое-нибудь движение, в доказательство тому, что он будет жить параллельно с ней.
Она хочет снова очутится с ним на одной улице, где они будут смотреть выжидающе друг на друга с ухмылкой на лице. Она снова хочет увидеть его глупую лыбу и гордый взгляд, смотрящий на нее сверху вниз. Была готова снова оказаться в неравном бою, бок о бок защищая друг-друга до смерти, считая количество побежденных врагов. Голубоглазая девушка была готова на свою смерть, ради его собственной. Она не понимала ход своих мыслей, но точно знала, что будь такая возможность — она бы, не раздумывая, захлебнулась кровью, давая ему возможность снова мирно дышать.
Девушка готова была проиграть тысячу раз, ради того, что бы его сердце билось еще миллиард.
— Кагура., — Хриплый, но в то же время родной голос, разбудил ее от постоянных мыслей, которые заставляли слезам течь холодными дорожками по ее розовым, холодным щекам. Тот протянул свою ледяную ладонь к ее лицу, пока та переваривала его обращение к ней. В жизни он не называл ее по имени и не назвал бы, но если бы только он не…
Она покачала отрицательно головой, отказываясь принимать реальность. Новая порция слез сделала его взгляд печальнее. Достаточно в его жизни было и смертей, и слез. Он больше не желал их видеть. Хотя бы в последние минуты.
Тот попытался сделать свою старую ухмылку, в такой же попытке сказать ей своим старым, некогда раздражающим тоном:
— Угомони слезы… baka*, — Тот самый алый огонек снова промелькал в его стеклянных глазах, оставляя в сердце у Ято ощущение небольшой радости. Даже в такие сложные минуты, светловолосый пытался задеть ее. Нет, не спровоцировать ее на так давно привычную раздражительность, а лишь попытаться увидеть ту самую старую улыбку.
Кагура слабо попыталась улыбнуться и тот заметил ее попытки. Его тяжелый взгляд не скрывал уже своей подходящей мягкости. Он не собирался скрывать себя в последние минуты. Парень всегда пытался прятать своего настоящего себя глубоко в сердце, но лишь вместе с ней он мог спокойно вздохнуть, стягивая с себя наполовину ту восковую, дешевую маску.
Она была его провожающим в новую жизнь, он же мог лишь прощаться взглядом, смотря на нее через плотное стекло. Он это прекрасно знал, а она пыталась отрицать осознаваемое.
Взяв в мягкие ладони его заледенелые щеки, она снова пыталась его привести в стабильное сознание. Не давала закрыть полностью его потускневшие глаза, говоря, что скоро им помогут. Смотрела в них, пытаясь снова увидеть в черных омутах искру жизни. Парень лишь не отводил от нее взгляда, пытаясь запомнить перед смертью ее бледное лицо и небесные глаза, заполненные новой порцией слез.
То самое надоедливое лицо, которое мелькало изо дня в день. Ее хмурое выражение и убийственный взгляд. Огненные волосы, которые редко расплывались по ее плечам красной лавой. Все это — его бесценные воспоминания, которые мелькали у него в последние минуты. Он рад, что умирает не в реках крови и не похороненным в гробу. Не среди прогнивших трупов на поле боя, а в руках Ято, которая часто казалась ему лишь равным противником. Он уйдет счастливым, не забывая ее последнюю улыбку на фоне белой зимы.
Последний, прерывистый вдох и застывшая на лице улыбка. Погасший, карий взгляд, который уже навсегда скроет тот самый алый блеск, спрятанный глубоко в его остекленевших глазах. Его холодная ладонь, которая в последние минуты ощутила то самое тепло, перекрывающее все холода смерти — ослабла и опала на багровую землю, сливавшаяся уже с новым, опавшим снегом.
— Кажется, нам обоим… еще расти и расти-ару.
— Это точно. Мы так пыхтели во время боя с тем вороном, а даже не смогли к нему прикоснуться. Но запомни мои слова: когда мы встретимся в следующий раз…
Клянусь, я стану сильнее тебя и того ворона! Так что…
не вздумай…
Хоть кому-то
проиграть.
Воспоминания ударяли поочередно током в сердце. Как же это подло — рушить собственное обещание. Так было странно чувствовать себя победительницей. Боль колола душу. Это единственная победа, которая стоила ровно ничего.
Кагура медленно обняла застывшее тело, уткнувшись своим носом в его щеку, опаляя его своими горячими слезами.
Он ушел, а она осталась. Она не принимала, а он и вовсе не мог уже ничего принять. Он больше не придет, а она больше его не встретит. Она останется ждать следующего выхода, который откроет двери в его реальность. Где они снова встретятся. Где снова смогут подарить друг-другу ненавистный взгляд и скрестить свои равные силы. Где смогут снова нахально улыбаться, пряча в мыслях кричащие, скучающие по друг-другу — голоса.
Ветки одинокой, старой вишни вновь затрепетали на воющем морозе, заставляя опадать застывшие снежинки на двух людей. Вновь тишину прервал громкий плачь, сопровождающийся постоянному повторению одного имени.
Когда нужно сказать —
Слова становятся лишними.
Все замирает, часы замедляют свой бег.
Любовь умирает в саду под зимними вишнями,
Малышка, во во всем виноват этот снег.
