Эос

«И если этой истории не суждено стать явью, то пусть она станет лучшей из моих сказок. » © Kai

            Эос — сплетение ночной тьмы и неяркого сияния звезд. Она получила свое имя в честь богини утренней зари, хотя сама считала, что ей куда больше подошло бы зваться Гекатой — в честь богини колдовства и лунного света. Это хотя бы было логично. Когда ты ведьма, вряд ли для тебя найдется более подходящее имя, но логика никогда не была сильной стороной человечества.       Эос мягко улыбается, смывая с рук всю тьму и грязь, налипшую на них после долгого дня и выматывающей помощи другим людям с их однообразными проблемами. Эос нежно улыбается, когда эти же люди, которым она помогала, обвиняют ее во всех бедах — просто, потому что она ведьма, а суеверный страх перед непознаваемым оказывается неискоренимым.       На дне глазных омутов Эос живут самые настоящие демоны, которые скалятся каждому, кто близко подойдет к ведьме. Потому ее мягкая улыбка, несмотря на всю искренность и старания, настоящей все равно не выглядит. Эос знает об этом, но все равно продолжает улыбаться.       Эос — холодная осенняя ночь. С ветром, гоняющим листья по мостовым, полной луной и нетерпеливым ожиданием не менее холодного пасмурного утра и ощущением близости дождя. Осенние ночи долгие — жизнь Эос тоже предназначена долгая. Счастливая ли — уже другой вопрос.       Джеймс, в противовес ей — яркий солнечный день, с летом в глазах и солнечными зайчиками, скачущими в глубине радужки цвета крепко заваренного чая. Джеймс громкий, Джеймса много, и заходя в комнату он, кажется, сразу заполняет собой все помещение — своими яркими эмоциями и смехом.       Волосы парня темные, почти черные, и вечно взъерошенные — Эос постоянно хочется их пригладить, но каждый раз, ловя себя на том, что ее рука непроизвольно тянется к его волосам, ведьма спешно ее отдергивает. Слишком резко, чтобы этого не заметить, и Джеймс замечает, но понимающе делает вид, что не видит.       Делает вид, что не замечает задумчивого взгляда Эос, скользящего по нему. Того негатива, который она снимает с него, забирая на себя. Того, что дружеские объятия длятся чуть дольше положенного нормами приличия времени. Что в его присутствии у нее начинают дрожать руки, искрить электричество, а пламя на свечах становится неровным, несмотря на отсутствие сквозняка.       Эос делает вид, что не замечает того, что он уже давно все заметил.       Эос делает вид, что у Джеймса впереди прекрасная длинная жизнь, насыщенная самыми замечательными событиями. Сладкая, словно липовый мед. Светлая, словно солнечный свет. Джеймс замечает чувства Эос, но почему-то не замечает ее лжи. За первое Эос благодарна, за второе — рада.       Иногда Эос кажется, что Джеймс жив только, благодаря тем ритуалам и обрядам, которые она проводит с завидной регулярностью и частотой втайне от него. И каждый раз Эос осознает, что пользы от них все меньше. Что судьба оказывается сильнее маленькой глупой влюбленной ведьмы.       Эос не нужна благодарность, Эос не нужны ответные чувства — ей нужно, чтобы он жил. Эос знает, что она никогда не получит встречной любви, потому не ждет ее. Просто действует так, как требует все ее существо.       С редкостной упрямостью Эос ищет любые возможности переменить судьбу Джеймса, держа про запас один гарантированный способ, применять который хочется меньше всего. В глубине души девушка всегда знала, что придется пустить в ход именно его.       Оставшись в одиночестве, Эос мягко улыбается, смывая с рук всю тьму и грязь, налипшую на них после долгого дня и выматывающей помощи другим людям с их однообразными проблемами. Потом зачерпывает в ладони воду и смывает с лица свою нежную улыбку. Промокнув влажную кожу полотенцем, яростно откидывает его куда-то в сторону, не глядя куда именно, и чувствует, как по щекам струятся слезы — ночной ливень.       Эос забивается в самый темный угол дома, и закрывает руками свое лицо, впиваясь ногтями в кожу и ощущая, как свежая кровь смешивается со слезами на ее щеках и течет сквозь неплотно сжатые пальцы. Крики ведьмы мало похожи на человеческие — больше общего находится с отчаянным завыванием раненного зверя.       Эос не волнуют глубокие царапины на лице, оставленные ее же ногтями — кровь ведьмы быстро заживит травмы — к утру не останется и следа от них. Как не останется и малейшего напоминания о слезах вперемешку с кровью, разъедающих кожу. Как не останется и малейшего напоминания о криках, держащих за горло до момента, когда воздуха не перестает хватать даже на один неглубокий вздох.       Следов не останется — останется память. Останутся ощущения. Останется немая тоска, разрывающая изнутри грудную клетку и выламывающая ребра. Тоска, смешивающаяся с чем-то черным и мерзостно-липким, но вплетенным в ДНК-спираль каждого живого существа на этой планете — со страхом. Со страхом за Джеймса, с отчаянным желанием жить, с малодушным порывом оставить все как есть. Не вмешиваться в судьбу другого человека.       Останется чувство того, что ее разорвали — не надвое, в клочья, а осенний ветер, пробирающий до самых костей, разметал ее по тротуарам. Чувство того, что цельное стекло ее личности разбилось на несчетное количество осколков, и для полноты картины не хватает только таблички «восстановлению не подлежит».       Каждый раз, когда Эос видит Джеймса, ей кажется, что она видит рядом с ним песочные часы, отмеряющие оставшееся у него время. С каждой встречей Эос чувствует, что в и без того небольшом количестве песка в верхней части часов, песчинок становится все меньше. Иногда их падение замедляется — после ее ритуалов. Ненадолго, но все-таки замедляется, и с очередным проведенным ритуалом это «недолго» становится еще короче, и песчинки начинаются отсчитываться с прежней сумасшедшей скоростью.       По последним прикидкам Эос, Джеймсу оставалось жить не более двух суток. Эос поднимается с пола и собирает осколки, на которые она рассыпалась, в подобие единого целого. На слегка пошатывающихся ногах она доходит до кухни и залпом выпивает стакан воды, швырнув после его в стену. Ведьма, словно в замедленной съемке, наблюдает, как стакан крошится и слышит звон разбивающегося стекла, отдающегося эхом где-то внутри.       Эос тихо смеется и идет в спальню, где в потаенном ящике лежат необходимые для ритуала — последнего ритуала в ее жизни — предметы. Не то, чтобы их требовалось значительное количество: чутье ведьмы подсказывало, что можно обойтись лишь свечой и любимым кинжалом из черного обсидиана. Разве что еще вином — даром для того, к кому она собирается обратиться.       Закинув предметы в сумку, девушка неспешно выскальзывает из дома. Окидывая напоследок свою обитель слегка печальным взглядом, она резко оборачивается в сторону дороги и идет быстрым шагом в сторону самого безлюдного места из всех, известных ей — леса. Ночной лес, практически не освещаемый Луной — дни Гекаты — тихий и пустынный, только где-то вдали волки воют на небо, не находя на нем ночного светила, да гулко ухающие совы.       Заблудиться было легким делом даже днем, но Эос безошибочно находит знакомую тропу — не видя ее, но помня, где она находится. Этот лес хорошо знаком ей — настолько, что даже с закрытыми глазами она найдет дорогу к небольшой идеально круглой полянке, обрамленной по краям низко свисающими ветвями деревьев.       И она находит. Достает из сумки все то, что положила в нее ранее. Зажигает свечу и какое-то время любуется ее ровным оранжевым сиянием. Ровным, потому что на полянке, залитой тьмой, нет ни звука — не слышно ни уханья сов, ни завываний волков, даже ветер, неугомонный в любом другом месте, не имеет хода на полянку, затерянную в глубинах леса.       Эос берет в руку обсидиановый кинжал и выдыхает — как-то рвано и судорожно — после чего, зажмурившись, с силой проводит лезвием по свободной руке, едва слышным голосом шепча какие-то только ей известные молитвы — шепчет настолько тихо, что сам ее голос можно принять за ветер, которого нет в этом месте.

Эос зовет. И на ее зов отвечают.

      Когда девушка открывает глаза, перед ней стоит фигура, закутанная в черный, словно сотканной из самой ночи, плащ, с капюшоном, накинутом на голову. При всем желании, ведьма не может определить пол существа, стоящего перед ней — плащ полностью скрывал все очертания, по которым можно было бы определить его.       Эос почтительно кланяется пришедшему — кем бы он ни был, и осторожно кладет кинжал на землю. Взяв в целую руку бутылку вина, девушка протягивает ее гостю. То вино, которое взяла с собой девушка, было самым лучшим, которое нашлось в ее погребе, и она искренне надеялась, что тому, кто пришел к ней, оно придется по вкусу. Так и случилось: гость принял из рук Эос бутылку, и одобрительно кивнул.       Эос понимает, что ей должно быть страшно, но страх сковывал ее парой часов ранее — не сейчас. Страх был отброшен ровно в тот момент, когда она решилась встать с пола и начать приготовления к встрече. Потому ведьма смотрела на гостя с искренним уважением и интересом, застывших в серых глазах, цвета пасмурного неба.       Гость проводит длиннопалой рукой над горлышком бутылки — и пробка с оглушительно-звонким хлопком отлетает куда-то вверх, и спустя долю секунд мягко падает в траву где-то позади даже не вздрогнувшей Эос. Напившись, гость тянет бутылку ведьме, предлагая угоститься и ей. Девушка послушно берет бутылку и делает глоток, после чего бросает очередной взгляд на гостя.        — Я Смерть, — представляется гость. Голос его беспол, но Эос слышит в нем последние вздохи умирающих, звон и лязг мечей, выстрелы пуль и крики людей, умирающих в агонии лихорадки, — Впрочем, ты и так сама знаешь, кого звала.       Эос чувствует, что несмотря на недавно сделанный глоток вина, горло ее пересохло, потому она просто кивает в ответ.        — Выпей еще, дитя, и говори.       Эос чувствует, что ее руки начинают слегка трястись — все решится с минуты на минуту. Девушка делает очередной глоток вина, и только чудом ей удается не поперхнуться им.        — Есть один человек, — шепчет ведьма. — Он должен умереть в течение двух суток. Я хочу отдать свою жизнь взамен на его. Отдать свои года жизни ему, — в ее памяти всплывает лицо смеющегося Джеймса, с его глазами цвета крепко заваренного чая — так ярко и четко, будто он стоит прямо перед ней, и Эос не удается подавить грустную улыбку.       Смерть молчит. Смотрит на Эос задумчивым взглядом — ведьма хоть и не видит этого взгляда, но ощущает его до невозможности остро. Электрическим покалыванием по всей поверхности кожи. Холодом, пробирающим до костей. Иголками, колющими все ее тело. Эос тоже молчит, и в какой-то момент этого затянувшегося молчания, девушка расслабляется окончательно, внезапно осознав, что итог у этой встречи все равно может быть только один — ведьма умрет. Будет ли жить Джеймс или нет, но Эос точно не будет. Тогда девушка смотрит туда, где должны быть глаза Смерти, скрытые капюшоном, и широко улыбнувшись, добавляет:        — Пожалуйста.       Не то, чтобы это слово что-то могло изменить.       Смерть откидывает капюшон, с ее лица на Эос смотрят смеющиеся глаза цвета крепко заваренного чая. Эос улыбается еще шире, и искренности в улыбке чуть больше, чем раньше. В серых глазах чуть больше любви, чем секундой раньше.       Блеклый свет от догорающей свечи отражается в пасмурном небе, готовом разразиться ливнем — в глазах Эос. Блеклый свет от догорающей свечи танцует шаманские танцы в глазах цвета крепко заваренного чая.       И Смерть протягивает ведьме руку.