***
Зяблику было совсем худо. К припадкам и недоеданию прибавилось воспаление лёгких — последствия недавней выходки, когда из упрямства он на прогулке снял шапку и шарф. Он даже перестал капризничать и хныкать — и, хотя его нытьё уже стояло Мирцелле поперёк горла, от воцарившегося в комнатах спокойствия ей сделалось страшно. Она видела много смертей в битвах, но вот такое медленное угасание… почему-то оно было гораздо более жутким, чем любое кровавое месиво с поля боя. Мейстер Колемон, сам вконец исхудавший от непрестанного дежурства у постели лорда, ничего утешительного сказать не мог. — Его так ослабили — сначала леди Аррен, потом лорд Бейлиш — что бороться с болезнями он почти не может. Когда стояло тепло, я просто выносил его на солнце и свежий воздух, но теперь… Утром десятого дня болезни Мирцелла сидела у кровати и плакала, сжимая бледную ручонку маленького супруга. Лорды Долины уже вовсю обсуждали, как будут присягать Гарри Наследнику… А что станет с ней? Забота о Зяблике, по крайней мере, придавала ей сил, да и куда ей податься без него? Отпрыск безумной королевы и Цареубийцы, дитя кровосмешения, уродка, она станет совершенным изгоем. Только в Молчаливые Сёстры и дорога. И Зяблика — что уж было толку скрывать — ей было жаль до боли. Вновь и вновь приходила мысль, что он-то не виноват, что его так растили… Мейстер Колемон сочувственно положил ей руку на плечо, и Мирцелла подняла голову и слабо улыбнулась. Долговязого мейстера она уже воспринимала как члена семьи — в конце концов, сложно считать чужим человека, которому помогаешь поить Зяблика лекарствами и наполнять грелки. — Отдохните, миледи, — посоветовал он. — Вы же две ночи глаз не смыкали. Ослабеете же, потом ещё сами подцепите болезнь. — Но мой долг… — попыталась возразить Мирцелла. Хотя глаза, что скрывать, слипались. — Ваш долг — показать подданным, что вы не сломлены, — мягко сказал Колемон. — Многие вас любят сильнее, чем Гарри-Наследника, и хотят видеть вас в Лунных Вратах и дальше. Неужели вы, внучка Тайвина Ланнистера, так легко сдадитесь? Идите и выспитесь, миледи, несколько часов я без вас справлюсь, справлялся же как-то в одиночку столько лет. Её растрогала эта деликатность — он обошёл стороной тему её родителей. Вяло кивнув, Мирцелла хотела было поблагодарить мейстера, но, стоило ей привстать, измождённость вдруг накатила с такой силой, что она лишь промямлила что-то, чего и сама не разобрала. С трудом доплетясь до собственной комнаты, она заснула как убитая.***
Проспав почти весь день, Мирцелла, едва проснувшись, робко выглянула в коридор. Чёрных драпировок видно не было. Враз приободрившись, она направилась в комнату Зяблика. — Как дела? — с порога спросила она. — Я его с пяти лет лечил, могу быстро узнать все его перемены в состоянии, — бодро сказал всё так же сидевший на своём посту мейстер. — После отравления сладким сном он выкарабкался, и теперь выкарабкается тоже. Об этом отравлении Мирцелла знала только понаслышке — суть сводилась к тому, что Бейлиш подсыпал мальчику дозу сладкого сна, которая стала бы смертельной… стала бы, если бы он ещё и получал этот яд с лекарствами. Но мейстер Колемон, вопреки приказам, перестал давать ему сладкий сон задолго до того, и Зяблик выжил. — Вы же не были уверены… — уже боясь надеяться на столь быстрые перемены к лучшему, начала она. — А теперь уверен. Обратите внимание, миледи, у него кашель лучше отходит. Вчера он не кашлял почти, и тут уже я сам отчаялся, а сегодня дело пошло. Да и жар немного уменьшился. Мирцелла почувствовала, как к глазам снова подступили слёзы — на этот раз от облегчения. Подойдя, она в порыве радости крепко обняла мейстера Колемона — и тут же, сконфузившись, отпрянула: — Ох, простите… — Ничего страшного, миледи, — покраснев, отступил на шаг мейстер. «Вот уж не думала, что буду так рада выздоровлению Зяблика! Но надо и в руках себя держать…» Щёки и уши пылали от смущения. Лорд Аррен действительно поправлялся, да ещё — будто нарочито — как раз по мере того, как за окном становилось теплее: приближалась весна. То ли общее действие всех лекарств оказалось таким сильным, то ли, наоборот, сильная болезнь вытравила болезни помельче, то ли просто без матушки и Бейлиша мальчик оказался не таким уж и хилым, но и припадки у него теперь случались намного реже. Мирцелла смогла посвящать достаточное количество времени делам — с улучшением погоды словно пробуждались после спячки её знаменосцы и вспоминали о бесконечных мелких дрязгах, некогда отложенных ради войны с Иными. И тут обнаружилось нечто совсем непредвиденное. Занятая по горло, Мирцелла поняла, что ей остро недостаёт — нет, не мужа, а его мейстера. Не слишком-то как будто и красивый, худой, вечно взволнованный, он во время их хлопот над Зябликом был единственным, кто её по-настоящему поддерживал. Его ненавязчивая забота о ней, неустанная борьба за жизнь мальчика — всё это отзывалось сладким теплом в её сердце. При воспоминании о том единственном кратком объятии у неё кровь снова приливала к щекам. «Замужняя дама, заглядевшаяся на мейстера! И не стыдно?» — корила она себя. Ложась спать, она старательно представляла себе черноволосого смуглого Тристана, но в итоге ей гораздо чаще виделось усталое скуластое лицо мейстера Колемона. Она стала по возможности часто заходить к Зяблику под предлогом того, чтобы справиться о его здоровье. Зяблик после болезни притих, капризничал меньше и вообще стал гораздо более приветливым. Мейстер Колемон нарадоваться на него не мог. «Если бы он был моим мужем, а Зяблик, скажем, его сыном… да нет, на меня теперь никто и не взглянет…» — терзалась Мирцелла, боясь лишний раз поглядеть на мейстера и всё равно навещая их всякий раз, как позволяли дела. Впрочем, иногда мальчик ещё мог устроить крик, как прежде. Так и произошло однажды после прогулки — он опять пытался снять шапку, и Мирцелла задала ему трёпку и привела его в замок раньше положенного времени: что он, забыл, как недавно ещё чудом выздоровел? В отместку Зяблик закатил скандал, вопя, что никто его не слушает, его власть захватила противная жёнушка и ему ничего не разрешают. После двух часов почти безостановочных криков его удалось успокоить, напоить водой с маковым молоком и уложить в постель, и Мирцелла выползла из комнаты, чувствуя себя, как всегда после подобных истерик, совершенно разбитой. — Хотите чая с валерьяной? — спросил, выйдя следом за ней, мейстер Колемон. Обычно она соглашалась со спокойной вежливостью, но тут её вдруг точно прорвало: — Спасибо вам! Ах, что бы я без вас тут делала! Мейстер удивлённо обернулся к ней, но в его карих глазах, помимо удивления, читалось и нечто ещё… Казалось, прошла вечность, прежде чем потрясённая Мирцелла снова, как и в день перелома болезни Зяблика, оказалась в его объятиях. — Я ничего не могу с собой поделать, я люблю вас, мейстер, — шептала она, уткнувшись лицом в его робу, вдыхая уже ставший привычным запах травяных отваров и слушая, как быстро колотится сердце Колемона, — если бы не вы, я бы тут с ума сошла… — Леди Мирцелла, вы намного смелее меня, такой стойкой девушки я никогда не встречал, — отозвался он, запустив пальцы в её волосы и покрывая её макушку лёгкими поцелуями. — Вы помогали мне, сидели день и ночь напролёт у постели Зяблика, хотя вы совсем не были обязаны… Упоминание о Зяблике вмиг отрезвило их. Мирцелла охнула, Колемон осёкся и разжал руки. Несколько секунд они стояли молча, едва дыша. — Я замужем, — тихо констатировала она. — А у меня обеты мейстера, — печально кивнул Колемон. — Давайте я принесу вам чаю, миледи.