Something Big and Endless

Косяк радужной форели – кто-то из детей всем рассказывает, что рыбья чешуя теперь обладает гипнотическими свойствами, и, если на неё заглядеться, с лёгкостью можно пойти за светом и утонуть – северным сиянием переливается под тёмной водой, кружит под пришвартованными каноэ, ударив по поверхности воды десятком хвостов, уходит ко дну и вновь появляется, замерев, где-то в центре озера. Милла с улыбкой наблюдает за пульсацией оттенков, рефлексами отражающихся на зеркально спокойной глади. Гипноз, определенно. Что-то неестественное в зеленовато-оранжевом и снежно-голубом цвете, в быстром мелькающем ритме. Что-то, играющее на индивидуальных ассоциациях (удивительно сообразительная форель). Что-то опасное – с этим «чем-то» нужно что-то делать, пока дети, увлеченные таинственными образами и светящимися шарами (или тактом диско, кто знает?) не потянулись вереницами в подводный город к рыбам-людоедам. Две лагерные легенды, связанные с одним озером, – определенно, уже слишком. Милла делает шаг вперед легко и привычно, зависая над покрывшейся рябью поверхностью воды, и чувствует, как холодный воздух лижет босые стопы. Рыбы, проносясь очередным потоком прямо под её ногами, поднимают низкую ленивую волну – но принимать это за угрозу и прямую попытку нападения, пожалуй, ещё рано. Милла опускает взгляд, замечая тусклое свечение, доносящееся теперь с самого дна – вовремя, определенно, – и странную алогичность отражающихся в озере перевернутых созвездий. Расшалившаяся где-то в толщах воды форель схватывает звёзды в тусклые разноцветные туманности. Удивительное сходство. Милла на секунду застывает, переставая дышать, едва не теряя контроль над собственными силами, чувствуя, как сбивается в такте сердце, – ничего больше, чем понятный страх неохватной бесконечности и восторженный трепет перед красотой мира. Вселенная. До боли знакомое ощущение полёта над бескрайним – у Саши в голове она видела точно то же самое. Космос, заполненная пустота, упорядоченный хаос и – где-то в воде светлой гранью выдаётся острый камень – идеально смоделированный куб с сотней выдвижных конструкций и плотно прилегающих отсеков. Пример полной, до стерильности идеальной упорядоченности – удивительной для человека, не способного убраться в собственной лаборатории. Это было уже давно, когда он впервые с момента их знакомства (на тот момент уже значительного, определяющего достаточную степень доверия) позволил ей нечто почти интимное – зайти дальше должностных инструкций для выполнения особо опасного и рискованного задания в предельно сжатые сроки по другим должностным инструкциям (в основном, чтобы прикрыть собственную задницу). Она была впечатлена (в основном, в первые несколько минут), и по завершении задания спросила его, почему он использовал именно такой, казалось бы, простой образ – он не ответил, пожав плечами, предоставив ей возможность самой подумать о долгосрочных влияниях баухауса на немецкую культуру на досуге. Она думать не стала, закатила глаза и назвала его занудой, убрав подальше от себя мысли о человеке, держащем в мозгу целую вселенную. (И где-то совсем близко – расцветающий розоватым светом Орион). Быстро выяснилось, что вещь это невозможная ни до того момента и того уровня доверия, ни после, и уж тем более – во время крайне неудачного и болезненного приземления где-то под стенами очередной взорванной лаборатории, когда близость вдруг полностью исключила саму возможность личного пространства. Со стороны выглядело, должно быть, ужасно романтично, и ей бы тогда сбиться в дыхании, покраснеть, сделать хоть что-то подходящее – а в голову только и лезла всякая муть, вроде того, что острые каменные осколки слишком больно впиваются ей в колени, а её руки слишком уж сильно давят Саше в грудь, и положение, в общем-то, мало завидное, и откуда-то сверху (или снизу?) в любую секунду могут прилететь догорающие остатки очередной взорванной лаборатории... (Тяжелый всплеск и мелкая рябь кругами по воде). Тогда – Милла детально помнит тот короткий миг – она заставила себя посмотреть ему в глаза, чтобы хоть немного соответствовать ситуации. Думала, момент подходящий. Думала, удачное стечение обстоятельств и долгожданный шанс. Оказалось – фатальная ошибка. (Багрово-алое пятно – в точности перед застывшим взглядом). Огонь и крики заполнили сознание, нанося ещё один сокрушительный удар по психике и личности, ещё один – когда ей казалось, что большего она выдержать уже не способна. Она помнила каждый голос и каждое слово, которое ещё можно было различить в общем крике. Она помнила каждый язык пламени и каждую искру, поднимающуюся к небу. Она помнила опустошение, боль и невыносимую слабость во всем теле. Она понимала, что он видит то же, что и она – и где-то на периферии сознания возник страх. Чужой. Не отчаянный и безысходный, а навеянный то ли отвращением, то ли нежелательным, лишним знанием, вырвавшийся откуда-то из замурованных в подсознании отсеков, подтверждающий робкую мысль – его разум только казался таким уж правильным. Впрочем, как и её. Деталей она запомнить не успела, да и не пыталась. Личное. После они не сказали друг другу ни слова, разошлись и с неделю взаимодействовали исключительно на уровне должностных предписаний – даже обращались только по фамилиям или безликому, излишне натянутому «агент». Свыкались с чужой драмой и привыкали заново к чужим маскам. Но в случившемся, наверное, было что-то... Судьбоносное. Ведь в их случае, открыть другому свой разум – всё равно... (Мерное движение в водовороте – всё глубже, всё дальше). ...что открыть свою душу. И каждый возникший образ – что куб, что огромная веселая вечеринка, что увлеченность или легкомыслие – всё это только умелая, персонально подобранная маскировка, позволяющая, если не справиться с собственными демонами, то хотя бы жить дальше в относительном мире с самим собой. Один и тот же метод – причины только разные. И может быть, когда-нибудь – ей так хочется в это верить – осточертевшие причины, наконец, исчезнут вместе с холодной отстраненностью. Не хватает малого, чего-то очень близкого, понимания необходимости, подставленного дружеского плеча, нового долгожданного шанса и фатальной ошибки... У неё перехватывает дыхание и болью режет глаза, когда в голове с удивительной пунктуальностью раздирается старческий скрипящий голос: – Опять мечтаем, агент Воделло? Ей всегда казалось, что наваждение, бьющееся осколками стекла – это художественное преувеличение особо красноречивых личностей. Всегда – вплоть до этой секунды. Рыба насмешливо бьёт хвостом по воде напоследок – и пропадает из виду, вмиг погасив всё озеро. Милла, усмехнувшись, качает головой. Обычным гипнозом мутация этих тварей, очевидно, не ограничивается. – Форд, милый, может, не стоит так неожиданно и нагло влезать в мою голову? Диско вредит старым костям, и я не могу отвечать за последствия. – Ты детей пугаешь. Они тебя за призрака принимают, говорят, подводные чудовища вышли на поверхность мстить и устанавливать диктатуру. Нам рыб-людоедов не хватало? Милла вздыхает и сходит на пирс всё так же легко и скользяще, едва обратив внимание на закоченевшие ноги, не позволив себе ни одного лишнего или некрасивого движения, – вода у деревянных балок расходится кругами, мутнеет, сбивает звёзды в ком, и ни вселенной, ни правильного серебристого куба в отражении уже не разглядеть.