Часть 1
21 сентября 2017 г. в 14:41
Сталь доспехов сжигает сетчатку при свете солнца, копье царапает в кровь воздух, шевелюра, как львиная грива, в глазах – непоколебимый малахитовый вихрь, на языке – мантра о справедливости. С бравадой, как с копьем, наперевес рыцарь ступает гордо, грозно, тяжело, старательно выискивая причины своих ошибок в ком-то другом, трепетно оберегая собственное самолюбие; сражения хмелят рыцаря, заставляют идти дальше по черной, пропитанной кровью, полыни в багряную реку праведности, до тех самых пор, покуда светлая грива не скроется под мертвой водной гладью.
Рыцарь старательно отыгрывает роль благородного борца за справедливость.
Ты устала, рыцарь?..
У Алистерии было какое-то представление о жизни, вложенное в ее сознание путем неосторожных слов Создателя, была какая-то цель, вера, смысл, она была готова к подвигам, страданиям, жертвам; к чему угодно, но только не к жестокой реальности. А столкнувшись с ней лицом к лицу Алистерия Февральская осознала, что жизнь ее не геройский эпос, в котором главная роль отведена именно ей, а простая дешевая комедия, мишура, созданная исключительно для потехи богов. В тот момент рыцарь оступилась со своей пыльной тропы, а оступившись, почему-то не захотела возвращаться.
Просто потому что возвращаться было некуда.
Доспехи сгорели от пламени солнца, копье затупилось об мягкий эпителий Юпитерии и впитало ее кровь без остатка, с жадностью, присущей только дикому зверю, малахитовый штиль стоит в уставших глазах, на языке – горечь от третьесортных фраз о справедливости.
Ты все еще жива, рыцарь?..
Алистерия думает, что да.
Она бьется в пароксизме тошнотворной бравады, купается в багряной реке и, опустошенной, падает на иссиня-черную, увядшую полынь, по прежнему оберегая треснувшее самолюбие, – подобно драконам, которых она с отервенением рубила на куски, – как будто это единственное, что осталось от прежнего стойкого рыцаря, что идя на поводу своей детской наивности, слишком заигралась в праведницу. Ибо рыцарь, не смотря на едва заметные морщины под красивыми глазами и обветренной в боях кожей, так и осталась ребенком.
Тебе одиноко, рыцарь?..
Алистерия лишь сильнее обычного щурит глаза и пытается нащупать руками испещеренные дырами тела своего народа да девочки волшебницы с лучезарной улыбкой.
Рыцарь продолжает носить в себе нечто геройское, прекрасное, осипшим от криков голосом, вещая о правосудие, слепо оставляя позади самое себя и, по злому року судьбы, сильнее оставаясь собой. Она до одури желает справедливости, почему-то не замечая всю порочность своих же желаний, сильнее путается в гниющей да смердящей полыни, устремляя свои малахитовые очи к безучастному небу, закоулками сознания отмечая, что находится на перепутье.
Какой путь ты выберешь, рыцарь?..
Алистерия с присущей ей наивностью и широко распахнутыми глазами ждет ответа.
Альтаир дает ей его.
Принцесса использует фасцинацию, закабаляет рыцаря, превращая ее в безликое орудие, ведомое лишь жаждой мести и теми же приторными речами, которые та твердила в своем эпосе, подменяя их смысл на нужный ей. Альтаир без горечи втаптывает рыцаря в мокрую и жесткую полынь, без сожаления дает ей почти захлебнуться в горькой багряной реке, без сострадания разрушает все, что было так дорого Февральской, – уже в грязном, расцарапанном доспехе и потрескавшимся копьем, – но с пониманием, ибо знает насколько рыцарь потерялась в себе.
Альтаир имеет толику милосердия.
Алистерия не имеет ничего, кроме разрушенных надежд.
Ты разучилась бороться, рыцарь?..
Февральская лишь встанет по правую руку от Принцессы, старательно заигрываясь собственной болью.
А Альтаир сдёргивает шоры наносного благородства рыцаря, явственно понимая, что пытаясь спасти всех, в конце концов умрет именно она. И Принцесса подталкивает рыцаря к самому краю пропасти, украдкой скалясь за ее спиною. Представляется, будто Алистерия даже и не пытается сопротивляться.
Ты растратила себя, рыцарь?..
Февральская на одном колене ждет указаний, в тайне лелея мечту снова ощутить свой путь.
Альтаир, кажется, как-то по-своему грустно и расчетливо усмехается и протягивает падшему рыцарю руку.
Ты смогла себя обмануть, рыцарь?..
Потерявшаяся и разбитая, она отчаянно хватается за обманчиво крепкую соломинку, надеясь вновь увидеть не багряную реку, а испепеляющий свет солнца, не ядовитую сгнившую полынь, а твердую брусчатку дороги; она рассчитывает вернуть сияние рыцарских доспехов и заостренное копье наперевес; смеет верить, что малахит в глазах вспыхнет новыми красками, язык будет вечно путаться в хваленых речах, а грива из облезлой и тусклой станет густой да в цвет солнца.
Все же, ты продала свою свободу, рыцарь...
Алистерия смеется вслед Альтаир.
Ядовитая и черная, под цвет военной формы Принцессы, полынь почти задушила Февральскую, багряная река наполнила легкие своей мутной жижей, а малахитовые глаза, с остатками былой бравады, доверчиво буравят двуцветные очи Альтаир, которая хрипло говорит то, в чем так нуждалась героиня "Кровавой Алисетелии".
– Я направлю тебя, рыцарь.
Алистерия слепо отдается Принцессе, ибо рыцарю только это и нужно.