И пусть я умру

      Когда-то я была совершенно обычной и нормальной. Но времена «когда-то» остались далеко позади. И однозначного ответа на многие вопросы до сих пор нет. Теряла ли я надежду? Да, и не один раз. Когда рушится храм твоей жизни не потерять надежду сложно. И люди, старающиеся помочь в беде, задают логичный вопрос: что значит для тебя надежда? В зависимости от разных этапов, мои ответы звучали так:       Достичь успеха, в конце концов, я знаю, что делаю!       Быть независимой от всякого мнения. Я устала от критики и осуждения.       Вновь увидеть радость в глазах родных и близких.       Откусить хотя бы кусочек, пережевать, глотнуть и не вырвать.       Заново научиться чувствовать вкус, наслаждаться им. Кушать с радостью и удовольствием, как раньше, а не постоянно испытывать чувство вины и стыда.       Выжить.       Сладкое, кислое, соленное, горькое счастье.       Первые два ответа были даны еще до того, как стремительно начал таять вес от намеренного отказа есть. В ту пору я представляла собой требовательную и зацикленную на неудачах, закомплексованную девчонку. Незрелого ребенка с постоянным ощущением внутреннего и внешнего несовершенства. Голову посещали навязчивые мысли, способные унизить гораздо сильнее, чем слова заклятых врагов.       Теперь я знаю, что еда – не самый лучший способ воздействия на личный успех. Но, с другой стороны, в представлении неопытного и наивного человека «личный успех» обретает совершенно неадекватные свои определения. К тому же современные способы воздействия на сознание людей с помощью СМИ весьма успешны в навязывании определенных стереотипов.       Поворотным моментом моей истории стала отметка в журнале веса, равная тридцати восьми килограммам семистам граммам. Шокирующий факт из жизни пятнадцатилетнего подростка. В те дни, и уже давно, я находилась в реабилитационном центре, «ела из трубочки», становясь полноценным овощем общества.       Так почему же вдруг все перевернулось? Думаю, главная причина – истерика, случившаяся у мамы в кабинете лечащего врача. Меня там, конечно, не было в целях сохранения психологической стабильности. Хотя о какой стабильности шла речь, не знаю. Я умирала. Источником такого состояния являлась, как раз таки, нестабильность, причем тотальная. После того, как маму удалось успокоить, мы увиделись снова. И это произошло – тот самый момент – наши глаза встретились. Она смотрела так, что в жизни словами не передать. Любовь, ненависть, страх, усталость, паника, одиночество, мольба, и целый океан чувств. По рукам и спине побежали мурашки, и впервые показалось, что больничная койка – мой гроб, а отметка «тридцать восемь, семьсот» - эпитафия. А потом закружилась голова, в глазах пошли желтые пятна, сменившиеся чернотой, и я вырубилась. Так часто случалось.       Той ночью сон не шел, перед глазами всплывал образ разбитой матери. И я все думала: «Это ты её довела. Ты довела. Ты довела». И если бы только были силы – взревела до потери голоса. Крик застрял распирающим комком в немощной, костлявой груди. Но я ни на что не была способна. Руки бесцельно шарили по простыням, а потом потянулись к прикроватной тумбе. Я нащупала пухлую книжечку и ручку. Мой дневник. Поспешно пролистав несколько бессмысленных записей, остановилась на крайней, состоящей из одного единственного слова, повторяющегося много раз: «Есть». Самовнушение, не сумевшее повлиять на реальность.       Был и второй дневник - домашнее задание для психолога. Каждая запись там, начиналась с актуального веса. Таким образом я училась устанавливать связь между внутренним состоянием и внешней реакцией организма. Смысл в том, что нужно полюбить и ценить себя, осознав важность каждого грамма. На самом же деле, эти цифры всегда вызывали лишь облегчение: «Снова похудела, значит не о чем беспокоиться». Про это я умалчивала.       И вот теперь в своем личном дневнике я решила начать с цифр 38,7. Этот вес стал отправной точкой, надколов слегка границы мира голода. Через образовавшуюся трещину впоследствии прорвался настоящий свет жизни. Но это произошло гораздо позже. В ту ночь я сделала следующую запись:       «Вот так вот, сижу тут на больничной койке. Изредка за дверью слышно, как кто-то шаркает мимо. Бесконечно болею. Как перестала есть, так и болею. Но суть не в этом. Я, конечно, хочу домой, но смысла в этом не много, потому что я никуда не хочу. Жизнь меня достала. Мне не так уж много лет и все же достала окончательно. Это совсем печально. Знаешь, я одинока. Вот тут сижу и одиночество. Повсюду. Во мне и не во мне. Что делать не знаю. Наверное, я не правильно живу.       Я подумала: «Что могут изменить десять дней, десять часов или минут?» Моя жизнь годами не менялась, но затем резко переменилось все, и я перестала есть… А сейчас, за десять часов или минут, а может быть через десять дней – так быстро – может измениться отношение и мысли? Как?       Я скоро умру. Существуют основные причины: тридцать восемь, семьсот; не в состоянии есть; невозможно набрать вес, хотя бы на пару спасительных килограмм. Я знаю, что врачи все верно говорят и хотят помочь. Я знаю, что родители меня любят и хотят помочь, они молятся, чтобы я выздоровела. Я знаю и то, что я недостаточно делаю, чтобы себе помочь.       Вечное ощущение замкнутости и давления. Вечное ощущение покинутости и ненужности. Вечное уныние и даже горе. Мрак.       Я устала.       Хочется сбежать очень далеко. Жаль, но от людей и жизни, от себя не убежишь. Я неправильная».       Когда последняя точка была поставлена, я ощутила на лице слёзы. Их у меня не было со времен нормальной жизни.       Следующим толчком к глобальным изменениям внутри себя послужило знакомство в стенах реабилитационного центра. На прогулке ко мне подошла новенькая, ее оформили на лечение совсем недавно и прежде мы не виделись. Она страдала ожирением, передвигалась с трудом, почти, как и я, только весила сто пятнадцать килограмм. Первое, что она сказала:       - Какая же ты тощая! – а потом спросила, - Ты что совсем не ешь?       Так и познакомились.       Понимаю, прозвучит лицемерно, если скажу, что благодаря ей я снова увидела в еде источник жизни и удовольствия. Ведь все без исключения пытались донести до меня раньше эту простую аксиому жизни. Но не иначе – именно её патологическая любовь к еде взбудоражила настолько сильно, что впервые за полтора года гастрономического аскетизма я купила в больничном буфете пирожное с взбитыми сливками и лизнула самую верхушку кончиком языка. Приторная сладость, нежная структура молниеносно овладели всей полостью рта и это головокружительное ощущение чего-то нереального и, одновременно, пугающего волнами раскатилось по всему телу. Я даже не испытала удушающего чувства вины! Это было неописуемо.       С тех пор, встречаясь с больничной подругой, слушала ее рассказы о том какая на вкус еда, насколько она прекрасна, что нет ничего лучше ощущения вкуса и того счастья, которое оно дарит. Конечно, мы обе были больны – я возненавидела еду, она возвела в ранг божественного – но было совершенно наплевать. Все, чего хотелось – продолжать слушать. Так я начала бегать в буфет, чтобы пробовать кончиком языка тамошнюю еду на вкус.       Вскоре, мы сдружились настолько, что придумали себе клички – Тимон и Пумба. Хохотали до одурения, когда пришло в голову подобное сравнение. Однажды она сказала, что за больничным парком есть заброшенное здание, где раньше располагалась клиническая лаборатория. Там поселились голуби. Здание находилось на территории центра, сходить туда не составляло особо труда. Мы запаслись сухарями и отправились кормить голубей.       Несмотря на немощность и то, что каждое движение давалось с колоссальным трудом, более наполненной себя жизнью я еще никогда не ощущала. То, с какой легкостью и грацией слетались голуби, с каким стремительным порывом принимали угощения, завораживало. И единственное, о чем думалось: «Почему я так не умею?».       В следующий раз в заброшенное здание мы пошли не только кормить птиц. Возникла идея выкрасить один из коридоров в красивые, вкусные цвета. Ходить по такому коридору стало бы чудесно. На покраску ушло около четырех недель, краску купили родители, тайком оставив на нужном месте. А вскоре после того, как стены высохли, пришла новая задумка.       - Смотри, Пумба, это твоя душа, - я указала на стену коридора нежно-персикового цвета, - а это моя, - показала на противоположную стену пастельно-абрикосового цвета. - А теперь начнётся самое интересное, держи,- худой рукой протянула ведерко с зеленой краской, - и вот ещё, - теперь это была банка с желтой краской и широкая кисть для малярных работ. Себе я подтянула синюю и красную, а еще у нас были розовая, фиолетовая, оранжевая, голубая.       - Устроим своей душе жизнь! - это был не просто крик, скорее клич, призыв, словно мы отправляли в важную битву целое войско, во главе которого стояли. Моментально проникшись бешеной энергией, впали в радостную эйфорию. Обе визжали и каждая брызгала массами краски с ворса кистей на красивые стены старого коридора. На нежных персиковом и абрикосовом в мгновение вырисовались небрежные пятна, кляксы, разводы, подтеки.       - Жизнь, жизнь, это жизнь! - в экстазе, как заведенные повторяли мы. Я расплакалась. Тела у нас не были идеальны, души тоже не были идеальны, но нас озарила вера однажды проснуться в здоровом теле и всей душой ощутить этот прекрасный вкус жизни. Больше не прикрываясь от солнца черным зонтом болезни. В сердце пылало пламя, и не имело значение ничто. Жизнь воистину дарит свой разноцветный вкус каждому, кто готов его вкусить.       Сейчас я чувствую себя гораздо лучше и живу дома, посещая врачей планово. Недавно нашелся больничный дневник, первая запись в котором гласит:       «И пусть я умру. И кто-то заплачет. Но Бог поцелует меня в губы, и я стану его девочкой навечно… Мы вечно танцующие на ветру божьи невесты».       Я безумно счастлива, что это просто слова, ставшие фрагментом памяти в моей жизни, а не предсказание будущего. И я горжусь тем, что страшная цифра 38,7 с помощью усилий множества людей и в первую очередь меня самой уже позади. Я вешу сорок три килограмма и сто грамм, пройден сложный и тернистый путь, и впереди ждет непростой. Но жизнь и не должна быть простой. А самое главное в ней – это научиться ощущать прелестный и многообразный вкус, который она дарит.