Яд истины

      Какое-то время Екатерина молча и неподвижно сидела в кресле. Потом наоборот принялась лихорадочно метаться по комнате, бездумно хватаясь за попадавшиеся под руку предметы. Она должна была поговорить с мужем, пока он не уехал, обиженный на весь свет и на нее, но не могла решиться. Она не привыкла извиняться, тем более перед ним. Еще совсем недавно она рассмеялась бы в лицо тому, кто сказал бы, что она способна просто подумать о том, чтобы просить прощения у Наваррского, теперь же... Теперь она была не в состоянии не думать.       Несколько раз Екатерину брала злость, и она порывалась привычно отдаться ей, наплевать на чувства этого мужчины. В конце концов, она не любит его. Пусть уезжает и наконец оставит ее в покое. Она освободится от странной и болезненной ситуации, от своих противоречивых чувств, от постоянного ощущения долга единственному человеку, которому она вдруг оказалась интересна. Потом... Ярость рассыпалась в прах, а Екатерина снова понимала, что не в силах отпустить его, да еще так. Как бы там ни было, он ее муж, ее семья. И она не хотела покоя. Того могильного покоя, в каком она жила до его приезда. Снова тишина, холод, бесцельные дни и ночи, одиночество, страшные воспоминания, медленное и мучительное умирание. А он... Он любил ее. Она видела это по его глазам, жестам, многочисленным подаркам, постоянной заботе, тому, как нежно он держал ее руку, когда они шли завтракать, как невесомо придерживал за талию, когда она садилась на лошадь. Странная, необъяснимая, но все-таки любовь. Наваррский заслуживал лучшего, чем она могла ему дать. Она признала бы это, если бы не природная своенравность, прекрасно известная ей самой.       И все же она была виновата. Екатерина чувствовала необходимость загладить вину, хотя и не знала, как. Не обрядиться же в его подарки и явиться к нему с видом побитой собаки. Это было не нужно ни ему, ни ей. Самым правильным по-прежнему казалось просто извиниться, просто озвучить два-три заветных слова — он все равно так и не научился злопамятности, однако она не умела и не могла... Но... Если она этого не сделает, потеряет его навсегда. Генрих относился к терпеливым мужчинам — они сносят все до последнего, чтобы однажды уйти и больше никогда не вернуться.       Теперь Екатерина думала, стоит ли оно того — переступить через себя, через упрямую вечную гордость, единственное, чем она все еще дорожила, ради бывшего врага, сделать то, чего никогда не делала, лишь бы не остаться одной. Еще совсем недавно ответ был бы для нее очевиден — в этой жизни ей не осталось ничего, кроме гордости. Сейчас она знала: нашлось и кое-что еще, то, чем одарил ее Наваррский. Он был хорошим человеком, сегодня она могла это увидеть, и она обидела его. Просто потому, что и сама становилась лучше рядом с ним. Заботливой и покорной женой.       Решив больше не терять времени и импровизировать на месте, Екатерина выбрала платье, быстро облачилась в него при помощи фрейлин и отправилась на поиски короля. Всего раз она посмотрела в зеркало и разочаровалась — проснувшаяся было привлекательность растаяла под угрозой возвращения одиночества. Вновь потухший уставший взгляд, серый цвет лица и старчески опущенные уголки губ. Наваррский вдохнул в нее жизнь — и забрал вместе со своим расположением.       Он обнаружился в одной из немногих обжитых комнат. Генрих так и не переоделся, лишь накинул халат на ночную сорочку. Екатерина снова подумала, как бы он не простудился и не оставил ее вдовой раньше срока. Впервые за всю свою жизнь она не хотела его смерти, даже боялась кончины этого ненавистного ей много лет человека.       — Ты уедешь? — глухо спросила Екатерина и осмотрелась вокруг, ища глазами вещи мужа. Он привез совсем немного, и все его нехитрые пожитки легко уместились в спальне Екатерины, но в тревоге она позабыла об этом.       — Рано или поздно. В конце концов, я король Франции, мадам. Даже если вы меня ненавидите, — Наваррский сидел в кресле, положив руки на подлокотники и вытянув ноги. Сердце Екатерины невольно сжалось от холода его голоса. Она отвыкла от такого тона за время их брака. — Видит Бог, я сделал все, чтобы растопить этот лед, победить вашу ненависть, но в очередной раз убедился, что вы всегда будете ненавидеть меня лишь за мое существование.       — Я не ненавижу тебя, Генрих, — не раздумывая возразила королева, и это было самое искреннее и страшное ее признание за последние годы.       — Вы плохо лжете, мадам. Особенно когда вас что-то по-настоящему заботит, — усмехнулся король и все же встал со своего места. Да, раньше она часто лгала ему в лицо и никогда не пыталась заставить его поверить. Но сейчас она говорила правду, и ей будет не так-то просто повторить ее вслух.       — Чего ты хочешь? Чтобы я призналась тебе в любви? Я не готова, — Екатерина задумалась, сможет ли когда-нибудь сказать подобное, если просто от ненависти она отказалась с трудом. С трудом, но быстро — стоило только Наваррскому жениться на ней и проявить внимание.       — Я никогда ни к чему вас не принуждал. И мне уж точно не нужна ваша ложь, — на лице Генриха отразилось негодование от ее предположения.       — Я не хочу, чтобы ты уезжал, — вместо ответа призналась Екатерина. Она чувствовала себя жалкой, но ей легче было признаться в своей слабости, чем извиниться.       — А хотите ли вы, чтобы я остался? — спросил Генрих, по-прежнему не приближаясь к ней. Королева беспомощно огляделась и сжала руку в кулак до крови. Даже с покойным первым мужем подобные сцены давались Екатерине непросто. Господь подарил ей острый язык и обделил смирением. — Ваш темперамент пленит меня, но я давно не мальчик, чтобы слушать оскорбления в ответ на каждое слово.       — Я... — проклиная свой характер, начала Екатерина, но у нее не получилось. Она просто не могла произнести эти слова. Не могла попросить у него прощения, неподвижно замерев посреди пустой и безжизненной комнаты.       — Что? — без интереса посмотрел на нее Наваррский. Казалось, ее поступок лишил сил и его. Любой другой на месте Генриха ждал бы извинений, но он принимал Екатерину такой, какая есть, и когда она била его по больному, разочарованно исчезал вместе со своей обидой.       — Прими мои извинения, Генрих, — он сделал шаг в сторону, словно собирался отвернуться от нее, и Екатерина не выдержала, бросившись к нему. Сколько раз она гордо вздергивала подбородок и уходила прочь даже от собственных детей, сколько раз надменно молчала в ответ на чужие проявления чувств, сколько раз ее сердце не дрогнуло, когда она втаптывала в грязь других и когда оказывалась там сама... И вот она осталась с одной лишь своей гордостью и жестокостью. Их ей хватило на всю оставшуюся жизнь. — Я просто старая дура, Генрих, — в эти слова она вложила все свое разочарование, всю горечь.       — Ты поранилась, — заметил Наваррский, беря ее за руку. Екатерина отлепила пылающее лицо от его груди и посмотрела на свою окровавленную ладонь — пытаясь не выдать чувств, она слишком сильно впилась ногтями в кожу.       — Ты уедешь? — пересохшими губами снова спросила Екатерина. Это все, что сейчас имело для нее значение. Словно натянутая в ней годами струна разорвалась вместе с выкрикнутыми извинениями, и наступившую пустоту нужно было заполнить — разочарованием или надеждой.       — Уеду, — сказал Наваррский, все так же рассматривая ее руку. В голове Екатерины помутилось, как будто она только что лишилась всего. Дышать стало трудно, а не слишком здоровое сердце зашлось болью. Она вернулась к тому, с чего начала. К одиночеству и смерти. — И ты поедешь со мной, — вдруг добавил Генрих.       — Наваррский... — раздраженно буркнула Екатерина и обессиленно уложила голову обратно ему на грудь. Конечно, он посмеялся над ней, наказал, и у нее на языке крутилась масса нелицеприятных слов о его жестоких шутках, но она слишком устала и испытала слишком большое облегчение, от которого теперь подгибались ноги и тошнило.       — Сейчас ты отдохнешь, а я переоденусь. Мы все же должны попасть в чертову оранжерею перед отъездом, — Генрих усмехнулся и уложил ее в кресло. Его лицо все еще темнело обидой, но уже не столь холодной, как раньше. Впрочем, от пережитого волнения перед глазами у Екатерины прыгали цветные пятна, и пространство вокруг плыло и сжималось, лишая возможности разбирать эмоции вне всякого сомнения коварного супруга.       Королева не знала, сколько пролежала вот так, в полуобморочном состоянии, пока он собирался и отдавал какие-то распоряжения. Рядом суетились слуги, все время что-то спрашивая у нее и странно посматривая, пока Генрих, взмахнув рукой, не приказал оставить ее в покое. Екатерина отвыкла от такого внимания, неожиданный хаос возвращал ее в дни, когда она была королевой, которой ежеминутно стремились угодить, и от этой мысли что-то внутри билось и колотилось, не позволяя прийти в себя.       Наконец, король оделся, вытряхнул Екатерину из кресла, накинул ей на плечи манто и вывел на морозный воздух. Там ей стало намного легче, и скоро она пошла уверенней, осторожно проверяя носком туфли сырую землю. В голове было все так же пусто. Наваррский шел рядом, не глядя на нее.       К оранжерее они могли пройти и внутренними коридорами, но он предпочел прогуляться, что и правда пошло им обоим на пользу. По крайней мере, заходя в теплую и влажную теплицу, Екатерина уже понимала, что за своими страхами и облегчением пропустила нечто важное. Нечто очень-очень важное. Какая-то назойливая мысль зудела у нее на краю сознания, заставляя напряженно взглядываться в лицо Наваррского и искать в нем подвох.       — Зачем мне ехать с тобой, Генрих? — неожиданно для самой себя спросила Екатерина и остановилась, как вкопанная, посреди огромной и нестерпимо благоухающей оранжереи.       — Долго же вы думали, мадам, — подозрительно поморщился Наваррский и повернулся к ней. — Затем, что я возвращаюсь в Париж как король, и мне нужна королева. Моя королева, Екатерина, — как-то устало и разочарованно пояснил он, словно никогда не хотел быть королем. Или хотел, чтобы она догадалась сама. — Вас ждет новая коронация, мадам.       — Нет, — сказала Екатерина, наконец понимая, в каком качестве поедет в Париж. Если поедет. До этой минуты она не верила по-настоящему, что когда-нибудь вернется и что вернется именно так.       — В самом деле, дорогая, нас уже заждались. Марго, наверное, рвет и мечет, — казалась, Наваррский с убийственной скоростью вернулся к своему привычному веселью, но не успевшая испариться обида на жену делала веселье злым и неправдоподобным.       — Наваррский... — простонала Екатерина, с трудом сдерживаясь, чтобы не убить его на месте. Истерический смех, ярость, удовлетворение, гнев, страх, желание спорить до хрипоты раздирали королеву на части.       Екатерина вздохнула и мысленно досчитала до десяти, чтобы не получить необходимость извиниться перед мужем, бывшим врагом и бывшим зятем по совместительству. Или чтобы не заколоть его немедленно.       — Я никуда не поеду, — бросила Екатерина ему в спину, и хруст гравия на дорожке заглушил ее слова.       Но Наваррский услышал их. Остановился так же быстро, как и шел, и повернулся к ней лицом. Бесстрастным и неживым.       — В таком случае, я, конечно, поеду один. Кто я такой, чтобы выбирать между королевством и вами? — едва разжимая губы, согласился король. Впервые за все время их брака он не стал с ней спорить и доказывать свою любовь.       Он и правда уедет без нее. Екатерина осознала, что вытянула весь запас терпения новоявленного супруга, теперь стремительно шагавшего впереди. Королева понуро потянулась за ним, чувствуя привычную в прошлые годы разделявшую их стену, только сейчас закрывался он, а не она. Впервые все было наоборот. Впервые Екатерина не знала, что делать. Впервые ей даже не хотелось думать. Сердце звало ее за мужем, как и ноги, и разум, но... Она все же должна заставить себя подумать.