Папа Карло

В какой-то момент я оказался на траве, которая росла подле того самого ручья, облагодетельствованного мной таким странным образом. Я устал до бесчувствия не столько от физических затрат на производимые мной действия, сколько от их бессмысленности. Голову придавило к земле, и я не мог ни пошевелиться, ни позвать на помощь. Уста сковало параличом, так же, как и все тело. Не могу сказать точно, в какой момент я ощутил чье-то присутствие. У меня на груди уселось некое существо и щекотало моё лицо пушистыми длинными волосами зеленоватого оттенка. Мне казалось, что я смотрюсь в зеркало, существо старательно (хотя и не всегда удачно) копировало черты моего лица и мимику. Мне было настолько наплевать на все раздражители, что я даже не испугался. Ну сидит — и сидит. Эта моя мысль, кажется, насмешила и обрадовала моего визави, и я почувствовал, что могу пошевелиться. На моих глазах то, что показалось мне длинными волосами, трансформировалось в почти человеческие руки, впрочем, волос не убавилось. Руки были очень деятельные и любопытные, но мне почему-то не было ни капли щекотно. Наконец существо, найдя для себя способ обхватить меня, с неожиданной силой подняло меня с земли в воздух и потащило к ручью. Вот тут я испугался и… проснулся среди ночи в хижине дона Хуана. Руки гудели как стальные канаты, и голова подпевала в унисон этому стройному хору. Я не стал будить учителя, а кое-как приткнувши свои конечности, чтобы меньше их чувствовать, уснул. Наутро я, разумеется, забыл рассказать о моём сне. Потому что с самого утра у нас были посетители. Некоторые люди, из тех, кого мы навещали, приехали на дряхлом рыдване. То, что я видел их в нормальной среде, не умаляло странности их поведения тут. Они расселись живописной группой на полу веранды и подолгу курили. Некоторые рассматривали меня, другие демонстративно не обращали на меня внимания. Потом все быстро снялись с места и отправились куда-то дальше. Позднее я узнал, что они поехали за пейотом. Но их появление полностью выветрило из памяти моё ночное приключение. Дону Хуану пришлось рассказывать мне о тех людях, что нас посетили, и об их поездке за этим странным кактусом, поэтому весь день мы провели в разговорах, он говорил, а я записывал за ним. А ночью мне опять снилось это существо. Наутро дону Хуану приспичило навести марафет в своей хижине. Поэтому я опять таскал воду, грел её на уличной печи, тер песком полы в патио, белил глинобитные стены. Апофеозом сего великого действия стало то, что дон Хуан вытащил на свет божий огромное мутное зеркало, и мы отправились на тот ручей, который так и не дождался, что его запрудят. Моё состояние уже было близко к той стадии блаженного безмыслия, которое настигает молодого солдата перед отбоем. Но я понимал, что мой учитель с меня так просто не слезет и с величайшим для меня смирением потащил не самое легкое зеркало. Когда мы были на месте, дон Хуан остановил меня тем окриком, которым крестьяне останавливают своих ослов, приказал мне положить зеркало стеклом вниз и завязал мои глаза платком. Потом он взял меня за руку и медленно направил в ручей. Я услышал громкий всплеск. Это дон Хуан вслед за мной поместил в многострадальный ручей зеркало. Я стоял и чувствовал, как течение ласкает мои лодыжки, а песок просачивается между пальцами ног. Дон Хуан запел протяжную песню. Мне доводилось раньше слушать песни его сородичей, в том числе и шаманов, меня было трудно чем-либо удивить. Но ему это удалось. Эта песня была настолько не отсюда, и в то же время — этот язык, я знал его. Я засомневался, не сплю ли я опять. Учитель рыкнул по-звериному, и я удостоился сильного удара по лопатке. Удар был таким неожиданным и сильным, что я почувствовал, что покидаю своё тело. То есть — вот моё тело, вот я, и платок на моих глазах вовсе не мешает мне видеть. Зеркало маячило в зелёной воде ручья светлым пятном, и я видел там своё отражение. Я приблизился к поверхности. Отражение улыбалось мне и махало своими длинными пушистыми руками. Вдруг раздался очень громкий звук, похожий на треск. Я почувствовал, что снова стою в ручье и чуть не свалился с ног. Дон Хуан снимал с меня платок и толкал мне в руки один край зеркала, которое он поднял из ручья. Мы возвращались домой со спеленутым в простыню зеркалом почти по темноте. Дон Хуан молчал, но я чувствовал, что он несказанно доволен. Отныне я спал рядом с этим зеркалом. Дон Хуан снимал с него простыню, только убедившись, что я сплю. Несколько раз я делал вид, что уснул. Но это не срабатывало. Я никогда не слышал, как он убирал покрывало с зеркала и как он укрывал его снова, тоже. Зато теперь мой учитель стал внимательно расспрашивать меня о снах. Да я и сам завёл привычку записывать свои ночные видения.