Ужасы прошедшего века

Маленькая комната едва ли была залита светом. Единственным источником освещения были свечи в старинной люстре. На дворе двадцать первый век, а Родерих все так же придерживается старого порядка в поместье. В доме, разумеется, были современные вещи, техника — куда же без них, — но одна-единственная комната осталась неизменной со времён его брака с Венгрией. На камине у одной из стен стояла их общая фотография. Тогда они были счастливы. Он любил её. По крайней мере, тогда, да, и сейчас Элизабет осталась для Австрии хорошим другом. Он никогда не вспоминал о тех временах без улыбки, хотя, признаться, и возвращать их тоже не горел желанием. Слишком много воды утекло, и много всего теперь изменилось. Скрипач вообще больше не хотел вспоминать ни о девятнадцатом, ни о двадцатом веке. Родерих стоял на ковре в этой самой комнате. Прямо за ним находился небольшой журнальный столик, а рядом с ним — удобное кресло, но австриец даже не собирался садиться. Он невидящим взглядом смотрел на камин. На полыхающее пламя внутри, на то, как оно пожирает полена одно за другим. Невольно он вспоминал, как огонь Войны и его медленно пожирал весь двадцатый век. И его, и Венгрию. Элизабет. Они не так часто видятся теперь, все некогда, но аристократ всегда старается её порадовать чем-нибудь. Улыбка этой девушки до сих пор согревала его сердце. Он до сих пор с содроганием вспоминал сначала Парижскую конференцию, потом Сен-Жерменскую и Трианонскую, которые решали его дальнейшую судьбу. Видеть, как другие решают, что с ним будет дальше, и не иметь ни возможности, ни права на это повлиять, было поистине ужасно. Австрия с достоинством принял все, даже развод, хотя, признаться, мог бы и дальше жить с Хедервари, пусть любовь и страсть давно уже сменились на обычные привязанность и заботу. Эдельштейн медленно перевёл усталый взгляд на старый белый рояль в углу комнаты, который был в идеальном состоянии, несмотря на старость и то, что на нем теперь редко играют, пусть мужчина и регулярно его настраивает. Он совсем не вписывался в интерьер помещения, выполненного в темно-коричневых тонах в лучших традициях девятнадцатого века, но именно на нем он играл своей бывшей жене в дни кровавой Первой Мировой Войны. Навевает воспоминания. Те почти пятьдесят лет, что они прожили вместе, навсегда останутся в его памяти чем-то светлым и ужасающим одновременно. Впрочем, говоря об этом, он не вспоминал времена Священной Римской Империи, где она была лишь прислугой. Это уже давно в прошлом. Как, впрочем, и все остальное. Холодная и горькая усмешка отразилась на лице аристократа, заставляя его самого немного вздрогнуть. Когда это он успел стать таким? Рядом с роялем на небольшом столике на подставке лежала такая же старая скрипка. Он до сих пор помнил, как приходилось ему лично возглавлять солдат, как, находясь в окопах, он прижимал к сердцу помятую и выцветшую фотографию, где он и Элизабет держались за руки и улыбались. Он до сих пор помнил, как по вечерам в казарме играл на скрипке однополчанам, как они лишь презрительно хмыкали, мол, такой неженка, а на войне, да еще и возглавляет их полк. Но Родерих умел быть хладнокровным и убивать умел, пожалуй, порой даже лучше любого из них. Он знал, что сможет поднять руку даже на другую страну. Он знал, что сможет выполнить приказ, и рука не дрогнет. Он слишком много войн пережил, слишком много всего происходило. Он завоевывал, его завоевывали. Как же при этом еще бояться кого-то убить? Его сердце давно очерствело. Другим невдомек было и то, что воевали они бок о бок с олицетворением своей собственной страны, которая не желала воевать. Расширение своих земель, влияния и жить под одной крышей с другими странами — как во времена Священной Римской Империи — звучало заманчиво. Даже слишком заманчиво. И он бы и сам согласился с необходимостью войны, но... Но он уже давно знал, что эта война ни к чему не приведёт. Он уже давно знал, что революция в стране и война на два фронта, да ещё и помощь Западно-Украинской Народной Республике — или как там они назывались — лишь усугубят ситуацию. Он знал, но продолжал сказаться, повинуясь приказу императора. В руках у Эдельштейна была книга. «Проделки близнецов» Эриха Кёстнера. Не сказать, чтобы ему она нравилась, но напоминала о тех шести годах брака с Венгрией, когда не было ни Союза Трёх Императоров, ни Тройственного Союза, ни нем более Второй Мировой Войны. Ну, а также она была ему лучиком света в двадцатом веке. Элизабет обожала читать, особенно — про детей, интересные и наполненные волшебством истории. Девушка часто читала ему разные книги в довоенное время. Она прислала ему эту книгу, как только она выпустилась в Венгрии на её языке. Было сложно её прочесть, но он сумел. Тогда, в те времена послевоенного кризиса, эта книга была ему наибольшей отрадой. Аристократу было в удовольствие сидеть по вечерам и по словарю разбирать содержание книги. Он запросто мог купить её на немецком, но решил, что не стоит. Ведь ему куда больше запомнится, если он её переведёт сам, хотя в оригинале книга и была написана на немецком. Австрия вздохнул и бережно положил книжку на полку над камином рядом с кружкой горького кофе и фотографией. На самом деле он предпочитал сладкий кофе и с молоком, но этот напиток как будто смывал собой горе прошедшего века. Чёрный кофе иногда напоминал ему о событиях того времени, заставляя мужчину крепко сжимать свои кулаки и опускать голову. Не перед своим народом, а перед своим собственным отражением в зеркале за его спиной, которое кажется ему не то алым, не то черным в таком освещении. Красное и Чёрное. Как в романе Стендаля. Вот только у него алого цвета была кровь, в которой он уже по локоть, а чёрного — душа. Эдельштейну никогда не было совестно или страшно убивать других, у него никогда не дрожала рука, даже если он и убивал кого-то, кто ни в чем не виноват. Он был солдат, а солдаты должны жертвовать своими собственными принципами и желаниями во имя принципов государства. Скрипач ухмыльнулся про себя и вспомнил конец восемнадцатого века. То время, когда правил Франц Иосиф І. Он столько раз вспоминал этого императора, говоря о бережливости. А теперь — потому что именно этот император решил сблизиться с Венгрией, из-за чего Родерих и сумел получше узнать подругу детства, Элизабет и убедиться, что она — достойный кандидат на роль его супруги. Австрия снова взял в руки кружку и со вздохом отошел от камина. Он подошел к окну, которое было рядом с роялем, по правую руку от него. Там на подоконник стояла ваза со старыми цветами. Родерих вспомнил, что принес их Венгрии, когда вернулся с войны. Вторая Мировая тяжело отразилась на них обоих, но они оба достойно её выдержали. Когда она бросилась ему в объятия со слезами на глазах, радуясь, что с ним ничего не случилось, она была невероятно рада. Они уже давно были в разводе и давно у них остались лишь дружеские чувства друг к другу, но все же Элизабет невероятно переживала о нем, зная, как Эдельштейн всегда стойко выдерживал все испытания еще во времена Священной Римской Империи, когда с ним рядом осталась лишь она. Сделав слишком большой глоток горького кофе, он поморщился. Он обжигал горло, но горчинка также и отрезвляла, заставляя вынырнуть из воспоминаний о прошлом. Страна сейчас богата, но все же очередной кризис явно не за горами. Когда был крах ипотечной банковской системы в 2007, скрипач уже знал, что до нового кризиса недалеко. И он догадывался, что-то, что творится сейчас в его родной стране, отчасти уходит корнями в прошлое. В те две страшные войны и в Тройственный Союз. Почему Хедервари не остановила его, когда он заключал союз с Пруссией? Почему не отговорила его продолжать тесную связь с Германией? Тогда все это казалось таким безобидным, казалось, что они — друзья. Но потом… Две кровавые войны. И именно эти войны повлияли на все дальнейшее развитие каждой страны. Он он мог сказать точно, что без них сейчас было бы лучше. ведь несмотря ни на что, Фрейд был прав: война - двигатель прогресса. Но в то же время он был и совершенно точно уверен, что ему самому было бы легче работать, и он бы меньше ошибался. Дни войны подкосили и почти сломали его. «Друзья, хех», — с ухмылкой подумал аристократ. А есть ли у него друзья вообще? Швейцария и Лихтенштейн? Германия? Он что-то сильно сомневался, что они действительно настоящие друзья, а не знакомые. А Элизабет? Она была единственной, в ком он не сомневался ни на секунду. Сейчас глава его страны активно строит торговые отношения с Америкой и Китаем, но ни в одном из них Родерих не был уверен. Конечно, Ван Яо не опустится до предательства, тем более, что сам ощутил его боль, но вот Альфред… Нет, Австрия вовсе не хотел сказать, что он плохой, но опыт Англии повторять не собирался. Эдельштейн сделал еще один глоток кофе и прикрыл глаза. Пора было разбираться с тем, что происходит сейчас в его стране. Но из головы не выходил Маутхаузен. Концлагерь на его территории, где погубили столько невинных людей. До сих пор он часто посещает это место. Он был там и раньше, еще во время той войны, но никогда, никогда и помыслить не мог, что это так сильно скажется на нем. Для экономики государства с целом, это хорошо, ведь люди съезжаются туда из разных точек мира, чтобы посмотреть, но самому Австрии было больно. Столько великих людей, столько будущих гениев там погублено. Он прикусил губу и прикрыл глаза, стараясь вернуться мыслями в куда более далекое прошлое, когда его не тревожили подобные мысли. Во время его знакомства и даже дружбы с Моцартом. То время было действительно потрясающим. Он бы даже сказал, золотой век для австрийской музыки, пусть в музыке Родерих и предпочитает Шопена. Амадей был из тех людей, кто мог его довести до белого каления одним своим присутствием, одной единственной колкой фразой, но при этом всегда приходил на помощь и знал, как его развеселить. Пожалуй, Вольфганг был единственным из простых смертных, кто знал его тайну, кто знал, что он — не просто скрипач Родерих Эдельштейн, но воплощение его нации. Вспоминая о нем, аристократ слегка улыбнулся. Это ведь именно он привил Австрии любовь к фортепиано, а современные композиторы, такие как Антон Карас, пусть и известны на весь мир, но и в подметки ему не годятся. А может, это просто у него такой вкус? Ведь даже прекрасный Ганс Циммер ему не нравится. Вздохнув, мужчина одним махом допил свой кофе, который стал за это время уже не обжигающе-горячим, а едва теплым и слегка горьковатым. Почти пропал и вкус отчаяния с губ. Родерих медленно перевел взгляд на догорающие угли в камине. Неужели, прошло уже столько времени, что догорели все полена? За окном уже занимался бледно-розовый рассвет. А ведь скрипач вошел в эту комнату в полночь. Он даже и не заметил, как быстро пролетело время. А может, просто летом рассвет раньше? На часах почти пять утра, а за окном уже светлеет. Такой же рассвет был в то утро, когда Германия ввел свои войска на его территорию и объявил аншлюс. У Эдельштейна тогда не было достаточно военных сил, чтобы сопротивляться. Ослабленный революцией, кризисом и прошедшей войной, он еще не набрал достаточной военной мощи тогда, пусть и отчаянно сопротивлялся в доме у Людвига. Ужасное время. Но уже светает, а значит, пора выходить и возвращаться к своей работе. Ведь столько еще документов, которые нужно разобрать, посмотреть, просто узнать, что там. Работа. В неё можно было погрузиться с головой и еще целую неделю не вспоминать о тех ужасах прошедшего века, которые никак не мог забыть. О том, что не давало ему раньше спать. А сегодня… Сегодня в гости должна прийти Элизабет. И пусть это лишь очередные затраты, оно даже и к лучшему после долгой ночи воспоминаний, ведь даже эта девушка не знала о том, что он все еще не переделал ту комнату, что все еще проводит там ночи.