Good old days

В последнее время Виктории было все тяжелее видеть его, но и когда они не виделись, тоска сжимала ей грудь, даже когда у неё не было ни минуты свободного времени, даже когда она смеялась с фрейлинами, даже когда она держала на руках дочь, даже когда её держал в объятьях муж. Видетье его ей тоже было больно, потому что с каждой новой встречей она чувствовала себя все дальше от него, каждую новую встречу она замечала новые седые пряди, каждую встречу ей вдруг становилось так страшно, что больше всего она хотела бежать, бежать от него подальше, чтобы не чувствовать, как заходится сердце в бешенном ритме, как мозг любезно подсовывает свои "а вы сейчас могли бы...". И вот, он подхватывает её на лестнице, и на какой-то миг ей кажется, что они такие же, как были прежде. Но проходит короткий момент, и иллюзия исчезает. Как можно быть от кого-то так бесконечно далеко и так бесконечно близко одновременно? Виктории хочется спросить, ты этого для меня не хотел? От этого берег? Но она лишь улыбается и в шутку укоряет его (серьезно), в том, что он так от неё далек. В том, что они сами друг от друга отдалились. Он шутит, но она видит новые морщинки, она видит синяки под глазами и бесконечную усталость во взгляде. Если бы она была рядом с ним, весь этот год, было бы ему легче? Было бы легче ей, или она просто мучилась бы так день ото дня, понимая, что она ничем не может ему помочь, и просто наблюдая за его мучениями? По крайней мере, вина бы не сжирала её с такой силой в таком случае. Бросила, бросила, бросила. Если бы она была рядом, она бы смотрела, как он спит, и позаботилась бы о том, чтобы его ничего не беспокоило. Если бы она была достаточно смелой, он не проводил бы дни в одиночестве оранжерей. Если бы он не был достаточно благоразумным, он сейчас бы нянчился с их ребенком. Если бы они... Но, вот она, реальность, они стоят рядом, и голос его, кажется Виктории, стал еще более усталым. Она не смотрит на него, не может, не может, она расплачется, если на него посмотрит. Он же с неё глаз не сводит, она знает, и от этого ей тоже больно. Что ей еще остается делать? Могла ли она что-то изменить? Когда они танцуют, Виктории ужасно хочется во всем признаться. Когда они танцуют, Виктория набирается достаточно смелости, чтобы смотреть на него, и видеть там не свой самый страшный кошмар, а её Лорда М., очень откровенные, нежные слова уже готовы вырваться, когда он запинается, его рука на её талии мелко подрагивает, но не отпускает. Внутри Виктории обрушивается лавина из "Нет", заваливающая тяжелый камень "Он умрет", тяжелым грузом лежащий где-то в неё внутри. Его рука замирает на её талии до тех пор, пока её не отстраняет Эмма. Виктория паникует. Многочисленные "нет" заваливают собой "он умрет", и она не хочет, не хочет слышать эти слова в своем мозгу. Ей хочется закричать, ей хочется выключить реальность, ей хочется вернуть назад старые добрые времена. Когда Эмма говорит о том, что её зовет Альберт, сначала она отмахивается, а затем бежит, бежит, бежит по коридору, дальше от него, дальше от его боли, дальше от сжирающего душу страха. Как будто если она не будет смотреть, он не умрет. Как будто, если она не будет его видеть, все это исчезнет, и в следующий раз они встретятся такими же, какими расстались в тот самый день. Ночью она горько плачет, ругая собственную трусость. Она могла бы держать его руку, она могла бы целовать его лоб, они столько всего могли бы, но у неё не хватает даже сил признаться себе, она его теряет, она столько раз теряла его прежде, но этот, самый страшный, самый мучительный час, все ближе. У Виктории нет сил выносить это. Утром она старательно заполняет мозг мусором, который заваливает собой все её "Нет" и "мы могли бы", под которыми покоится могильный камень с надписью "он умрет", но она все равно чувствует, как это знание давит на неё, давит все сильнее с каждой минутой. Виктория бежит.