What Remains of Chat Noir

— Ну здравствуй, герой. Трясущейся рукой он сжимает что-то вязкое и липкое; крепкие ногти со скрежетом буравят тонкие дорожки. Невероятно сложно разлепить глаза, словно на лицо вылили бутылочку клея и лишним слоем промазали ресницы. — Ты ведь хочешь знать, правда? Идет дождь. Мелкие, но частые капли скатываются по его лбу, щекам, плечам, рукам... Ладонь, обтянутая чем-то черным, вымазана в мокром песке и разбухшей глине. Голова — безумно болит голова. — Ты ведь помнишь, кто ты такой, Кот Нуар? Он проводит рукой по слипшимся волосам, лицу, ощущая возле глаз что-то тяжелое и плохо тянущееся, задевает мизинцем покореженный выцветший бубенчик. Он в черном костюме, точно. Кажется, он начинает вспоминать. Дрожащая рука цепляется за землю, лихорадочно шарит вокруг себя, силясь понять, что происходит; у него не получается полностью открыть глаза. Запястье ударяется о сырой гладкий камень, ноги скользят по грязи, но он медленно поднимается. — Кто ты? — хрипло, будто заржавевший механизм, шепчет Нуар, вглядываясь через полуопущенные веки в темноту. Он видит очертания человека, но не может рассмотреть его. Голова болит. — Важнее, кто ты такой. Но ты это понял, я знаю. А Ледибаг — ее ты помнишь? Ледибаг. Он медленно пробует на вкус ее имя, красивое и благозвучное. Божья Коровка — красная в черную точку. Девушка в красном... Он не помнит ни одной девушки в красном. — Как печально. Равнодушный, почти механический голос откуда-то справа, слева, спереди — отовсюду; никаких эмоций, разве что странная усмешка, словно его забавляет беспомощность. Беспомощность героя. — Ей будет так одиноко... Любимая марионетка ушла от нее. Страдала, расстилалась ковриком, шла за ней в любое время, была так предана, так привязана, словно глупая собачка; а теперь покинула, сбежала, даже не понимая, как и почему. Он сжимает руками голову. Едкие фразы разъедают его и без того ослабевший мозг, молотом бьют по его саднящей голове. Что происходит? Что это за человек, у которого Кот видит только подсвеченную фонарем — наверное, из-за полуопущенных век плохо видно — хищную улыбку и шею за темным воротником?.. — Что тебе от меня нужно? — Кот хрипит, будто простудившийся, а каждое слово болью отдается в его голове. — Где я?! — он падает на колени, прижимая кулаки к вискам, пытается справиться с темными кругами перед глазами; голос только хмыкает. — Попробуй оглядеться, чтобы не задавать глупых вопросов, — Кот поднимает голову, но не видит ничего; нет ног, нет даже одежды — словно и человека нет, а только голос.— И я хочу наконец открыть тебе глаза.

*

«Кот?» Он с трудом разлепляет веки, улавливая размытую, едва различимую полоску, рассеченную надвое чем-то цилиндрическим. Красным в черный горошек. «Кот?» Настойчивое слово — мерзкий колокольчик; звенит возле самого уха, слегка ударяя острым, плохо отшлифованным концом по виску, не хочет останавливаться, вновь и вновь чеканя три твердые, но мягко слетающие с чужого языка буквы. «Кот!» Цилиндрических полосок две, и они то приближаются, то отдаляются от его лица. Кот фокусирует взгляд на черных пятнах и понимает, что видит чьи-то ноги. Обладатель осторожно опускается на колени, и Нуар несколько секунд улавливает плохо попадаемое в узкий прямоугольник его обзора лицо. — Я боялась, что ты не очнешься, — немного мелодичный, приятный тембр; Кот переводит взгляд на тонкие розоватые губы, поднимается выше, к голубым-голубым, будто новая баночка краски, глазам. Нуар не может сосредоточиться полностью на незнакомом лице, замечая только отдельные его части. — Где я? — розоватые губы сжимаются почти в линию — первый вопрос явно не тот. Нуар ладонями ощупывает теплую от солнца землю, скрипит когтями по тесно уложенному камню, чтобы подняться. В глаза сразу бросается еще одна цилиндрическая полоса, завершающаяся чем-то золотым. — Площадь Бастилии, — медленно тянет незнакомка. — Ты ведь меня сам сюда позвал. Он обводит глазами давно известное ему место, красивую Июльскую колонну — но не помнит, почему вообще лежал на камнях. — Ты так кричал у меня в голове... Так просил меня быть здесь, а теперь делаешь вид, что ничего не было? — голос сразу становится некрасивым, как только сквозит глупая, детская обида. — Все повторял про эту площадь, что ты ждешь меня; а на самом деле... Аккуратно выщипанные брови сдвигаются к центру гладкого лба, расчерчивая его пополам грубой, черной складкой; тонкие губы становятся еще тоньше, и Кот вздрагивает. Каждая частичка этой чужой девушки меняется, и вся ее изящная красота меркнет, будто по хрустальной вазе расползается грязное пятно мокрого песка. Ржавчина поражает тончайший механизм. — Я... совсем ничего не помню, — моргает Кот. Она все еще морщится — складка как трещина в лупе. Нуар трясет головой, отгоняя слишком литературные мысли. — Прости... как тебя зовут? И снова хрусталь так чист, что почти скрипит от своей кристальной шлифовки. — Ледибаг, — горделиво улыбается она, преувеличенно растягивая «ле». — Меня любит весь Париж, только он об этом еще не знает... — ее тонкий палец касается губ Нуара, и он чувствует тепло, — потому что я его спасу. А ты мне поможешь. — Помогу, — с ноткой вопроса смотрит на нее Кот, и Ледибаг с жеманной благодарностью пожимает плечами, обтянутыми в красный спандекс. Нуар ловит взглядом ее подбородок, шею — все в ней изящное, будто искусно вылепленное из мрамора. — Тикки говорила, что у меня будет замечательный напарник, — она глядит на него исподлобья, словно пытается увидеть что-то, спрятанное глубоко внутри него, потерянного, оторванного от жизни. — Я хочу тебя проверить — вдруг ты будешь мне мешать, — она цепко ухватывает его за запястье и тянет куда-то в сторону. Он не видит, куда его тащат, лишь покорно следует за красной в черный горошек спиной.

*

— Ты ведь даже не знал, кто она, — Кот делает шаг вперед, вглядываясь в хищную улыбку, застывшую почти напротив его глаз. — Пошел за ней, словно это было запланировано кем-то другим, не так ли? — Словно это было создано кем-то, — Нуар следит, как тонкие губы собеседника растягиваются еще шире, обнажая белые, немного заостренные зубы.

*

— Какая глупая шутка, — с некой надменностью фыркает Ледибаг; это первое, что слышит Кот, как только его ресницы начинают подрагивать. — Могу поспорить, ты снова начнешь корчить из себя идиота с амнезией. — Кого с чем? — Нуар усиленно трет двумя пальцами висок, сосредотачиваясь на тонкой полоске серо-сиреневого неба. — Очень смешно, — раздраженно бросает она откуда-то справа. — Мешаешь мне спать своими громкими мыслями, валяешься тут, как труп... Что я вообще должна думать?! — ее голос мимолетно срывается на визг. — Может быть, я и веду себя странно, — чеканит по слогам Кот, — но что ты тогда здесь делаешь? — Но мы же вместе, — ударяет его по вискам непривычно серьезный голос Ледибаг, — и должны бороться вдвоем. Как я справлюсь с Бражником без тебя? Нуар чувствует ее пальцы, аккуратно сжимающие его плечи, и переводит взгляд на ее большие светло-голубые глаза, так похожие сейчас на две ровные глыбы льда. И он режется о них, так больно, что сковывает грудную клетку; а когда она наклоняет голову, глядя на него под другим углом, он тонет в них, словно подбитый корабль. — Поэтому я и ищу тебя по твоим же мыслям. Ведь ты так любезно мне говоришь, где тебя искать, — хлопает она ресницами, и Кот ощущает дрожь в ногах. Он смотрит налево, на величественный собор, воспетый книгой и одноименным мюзиклом, и улыбается. В этом месте ему отчего-то легко, спокойно; но руки девушки в красном неприятно давят на его плечи. — Напомни, пожалуйста, кто ты? — ее ногти даже через костюм впиваются в его кожу. — Меня зовут Ледибаг, — сердито говорит она. — И мне не нравится, что ты не помнишь меня. Она толкает маленьким кулаком его в спину, разворачивая в другую сторону. Перед его лицом появляется ее указательный палец, указывающий вперед, наперерез улице. — Видишь? Там акума, — глаза Кота расширяются от незнакомого слова, — беги туда, а я обойду сбоку, — с громким свистом ее ноги пролетают мимо него. — Там кто?! — он судорожно ощупывает себя, ухватывая с поясницы переливающийся в свете заходящего солнца короткий жезл. Кот обводит пальцем зеленый отпечаток кошачьей лапы и дергается, когда жезл удлиняется. Ледибаг уже не видно, и он, крепче схватив хлипкую с виду палку, сильно толкается ногами.

*

— Догадливый мальчик, — усмехается голос. — Ты сразу понял, в чем дело, вот только никак не мог передать самому себе информацию... — А как же Ледибаг? Она, получается, что-то тоже узнавала от него... от меня, — Кот упирается ногой в тот же камень, которого касается рукой. — Ледибаг? Маленькая стеснительная девочка, так удачно получившая столько силы? Неужели ты думаешь, что ей было какое-то дело до тебя, парнишки на подпевке? — Не говори так о ней, — Нуар опускает руку ниже, ощупывая выдавленные буквы. — Ты все обо всех знаешь, что ли? — Можно и не знать, а просто видеть, — голос становится громче, будто человек подходит ближе. — А ты ведь не видел, просто привязался, когда она рассказала тебе о родственных душах.

*

— Кот, ты слышишь меня? Смотри, у меня есть замочек, — перед глазами мельтешит темно-желтое размытое пятно, обрамленное толстым красным контуром. — Кот, я с тобой разговариваю! Он разглядывает маленький позолоченный замок, на котором выгравированы латинские буквы «L» и «CN». Она кладет его в руку Нуару, сжимая пальцы в кулак. — Вот ключик, иди повесь, — Ледибаг, судя по тихим шагам, идет за ним; он выбирает маленький участок, где поменьше самых разных замочков, и со скрипом защелкивает собственный. Тисненые, витиевато закрученные буквы сразу бросаются в полузакрытые глаза Нуара. — Я специально попросила мастера сделать красивее, чтобы было видно. — Но это же... — Кот оглядывает длинную полосу, доверху заполненную замками, и касается перил, — мост влюбленных, а мы не... — Не влюбленные, но мы родственные души, — шепчет Ледибаг ему в шею, заставляя Нуара покрыться мурашками. — Мне мама рассказывала, как это все происходит: ты слышишь самые эмоциональные мысли своего соулмейта, адресованные тебе; те, которые ничто не сможет спрятать, — ее рука скользит по его предплечью, и Кот, дабы не потерять шаткий контроль над реальностью, часто-часто моргает. — И я подумала: а ведь это так похоже на меня — на нас. — И напарники, и родственные души, — с ухмылкой выдыхает он, поворачиваясь лицом к Ледибаг. — Несказанно повезло, правда? — Сама удивляюсь, — улыбается она, хоть в ее глазах нет ничего, кроме гордости. — Выброси ключ и поцелуй меня, — она пару раз хлопает глазами, и Нуар коротко кивает. Золотой ключик камнем лежит на ладони, светится в лучах солнца тускло, словно растеряв все свои краски; Кот медленно прислоняет холодный металл к губам и, слегка размахнувшись, отправляет ключ в темную Сену. Ощущение камня на ладони не исчезает, даже усиливается, будто на шее и запястьях смыкаются цепи. — Теперь мы точно связаны, — коротко смеется Ледибаг, осторожно кладя руки на плечи Кота. Он несколько раз проводит взглядом от ее подбородка к ее лбу и аккуратно касается губами ее сухой щеки. Она такая же холодная, как золотой ключик, сейчас покоящийся на дне реки; такая же острая, как взгляд ледяных глаз Ледибаг. — Пойдем отсюда, — коротко хмыкает девушка, как только он распрямляется, — мост — проводник из жизни в смерть. Такой шатающийся, непрочный, хлипкий... Всегда боюсь упасть с него, — она поджимает красноватые — темнее, чем обычно — губы, с каплей торжества смотря на Нуара. — Мне нравится, что ты такой послушный. Она заливисто смеется, а Кот улавливает визгливые, скребущие, будто стеклом о другое стекло, звуки, но лишь пожимает плечами. Может быть, у нее просто некрасивый смех.

*

— Разве родственные души всегда идеально подходят друг другу? — Кот еще ниже опускает руку, стараясь уловить хотя бы кончиками пальцев выгравированные на гладком камне буквы. — Я же говорю, что ты догадливый парень, — улыбка его собеседника становится еще шире. — Никто не спорит, что вы были соулмейтами, но вы оба не поняли, что значит быть ими. — Что ты хочешь этим сказать? — безжизненным голосом спрашивает Нуар, будто что-то в нем оборвалось. — Мы оба ухватились за соломинку, а в итоге?.. — А в итоге вы утопили друг друга, — весело подытоживает голос, словно его это забавляет. — Странные бывают люди, правда?

*

— В моем мире весь Париж принадлежал бы мне одной, — Кот не понимает, как оказывается у фонтана рядом с пирамидой Лувра. Солнце давно село, и всю площадь перед музеем освещают фонари. Он протирает глаза, вновь ловя в узкую полоску обзора губы Ледибаг. — Я бы все оградила, чтобы люди смотрели и завидовали мне, имеющей все, когда у них нет ничего. — Наполеоновские планы? — усмехается Нуар. Отчего-то хочется спать; да и сильная головная боль мешает сосредоточиться. Ледибаг только фыркает. — А ты посмотри на них, — она указывает своей маленькой рукой на немногочисленных посетителей, неторопливо прогуливающихся возле музея. — Они даже не видят меня; идут мимо, словно меня и нет... — она резко замирает, шумно вдыхая воздух. — Нет меня! Меня, спасительницы Парижа, — она переводит взгляд на огромное, сверкающее своим великолепием здание. — Наверное, это туристы, — нежно проводит пальцами по ее плечу Кот. Ледибаг не двигается, лишь, закусив нижнюю губу, смотрит вперед потемневшими глазами. — Все-таки я не так известна, как Лувр, — она опускает взгляд вниз, на свои ноги, и молчит. Нуар осторожно поглаживает ее руку, одновременно борясь с головной болью. Он не помнит, была она раньше или нет, а Ледибаг точно не знает. — Но ведь ты не хуже Лувра, — она поворачивается к нему, и в ее синих глазах теплится надежда на те слова, что она хочет услышать. — Это музей, а ты — очаровательная девушка, которую точно любят и носят на руках, просто не говорят об этом. — А ты? — она вновь довольно усмехается, будто и не было плохого настроения. — Ты любишь меня? Он ведь не помнит ее имя. Все, что он знает, — она помогает ему каждый раз хотя бы на несколько сантиметров открывать глаза, дает возможность прожить то короткое время, что он позже забывает. Девушка в красном — его спасительница. — Конечно, — честно, как он думает, отвечает Кот, и она позволяет ему оставить короткий поцелуй на своей холодной щеке.

*

— Как мы могли? — с непониманием в глазах, в голосе, в дерганых, суетливых действиях рук — во всем спрашивает Кот, уловив изгиб латинской буквы «C». — Мы же помогали друг другу, а не уничтожали... — Ты же умный мальчик, — цокает языком человек напротив, — смог бы понять, если бы задумался как следует. Она никогда не знала жизни, подобной жизни супергероини; слава, любовь, настоящая популярность; а ты, мечтающий о возможности запомнить хотя бы один день, так бездумно отдал ей всего себя, заставив поверить, что у нее не только сила, но и власть. — Власть? — рука Нуара срывается, но он успевает угадать «h» и «a». — Над кем? Она бы не позволила себе подчинить парижан! — Она и не стала, — чужой оскал оказывается еще ближе к полузакрытым глазам Нуара, и от вида белых-белых зубов его головная боль усиливается. — Она выбрала самую доступную цель. Тебя.

*

Возле дворца, как кажется шатающемуся от желания разбить себе голову, но утихомирить боль в висках Коту, довольно спокойно; холодная вода фонтана приятно освежает, а яркая зелень клумб радует глаз. Сегодня его не Ледибаг поднимает из бессознательного состояния. Он самостоятельно открывает глаза, понимая, что все это время стоял, и садится на грязно-белую скамейку. Он и не видит, что на него, парня в черном спандексе, косятся прохожие; он только улыбается, наслаждаясь видом фонтана и дворца. Спокойствие. Удивительное, почти иллюзорное, не знакомое ему раньше; но ему, забывшему, что было, и этого достаточно. «Я не вынесу этого!» — внезапно раздается в его голове срывающийся, почти плачущий голос девушки. Кот оглядывается по сторонам, думая, что ему только кажется. Его не покидает ощущение, что он живет как-то не так; изначально этот день словно был придуман по-другому, но отчего-то идет по чужой, неизведанной дороге. «Кот! — снова кричит девушка. — Кот, помоги мне!» Он закрывает глаза, пытаясь понять, что происходит. Куда идти? Что за голос? «Ты не сказал мне место!» Место... Какое место? Кот оглядывается, ухватывая взглядом клумбы, небольшие цветы, бьющую в чистое небо струю воды. Он один, и его одиночество порождает его беспомощность. Лишь после почти нечеловеческого крика в его голове, что нужно бежать к Эйфелевой башне, он подрывается со скамейки.

*

— Ты тонул, и ты почувствовал это, когда ее не было рядом, — палец Кота обводит длинную букву «t». — Ее власть над тобой была больше, чем даже она могла представить. — Я ей помогал, — глухо отвечает Кот, — помогал, даже спас ее от возможной смерти! — Спас? — дьявольски хохочет голос, и Нуар закрывает глаза, лишь бы не видеть заостренные зубы, хаотично движущиеся от смеха. — Ты помог ей выиграть битву; а потом... Ах, ты же не помнишь, — хохот прекращается так же резко, как начинается. — Ты же не помнишь, что убил ее... — Я убил?! — Кот отпускает камень, опускаясь на колени и хватаясь за голову. — Что ты говоришь? Зачем... зачем ты это со мной делаешь? — Я с тобой делаю? — взрывается голос, и Кот крепче сжимает виски. — Это ты ее убил, никто больше! Это ты не вспомнил ее, Нуар! Это из-за тебя она ушла бороться с Бражником одна... Это из-за тебя она не вернулась. Ты не чувствуешь вины за то, что не помог ей, когда она так нуждалась в твоем Катаклизме? — Я не мог ее убить! — Кот ударяет кулаком по влажной земле, чувствуя, как и без того чуть открытые глаза заволакивают слезы. Он торопливо вытирает их грязными пальцами. — Но ты сделал это, — в голосе нет ни одной эмоции. — У тебя никого нет, Кот. Больше никого. Так зачем теперь миру нужен ты?

*

— Сегодня сад такой красивый, — Ледибаг мягко, будто все еще пугаясь из-за сильной опасности, угрожавшей ей, смотрит на Кота. — Как ты думаешь, почему деревьям ничего не нужно делать, чтобы быть такими — великими, гордыми, притягивающими взгляд; а человеку приходится стараться, чтобы просто быть?.. Нуар медленно, словно боясь спугнуть, кладет внезапно потяжелевшую ладонь на запястье Ледибаг. Она смотрит на него, молчаливого, затаившего дыхание, глядящего на нее так проникновенно, с благоговением; Кот силится рассмотреть ее улыбку, но видит только нежную, по-весеннему теплую зелень сада Тюильри. — Думаешь, я права? — в ее голосе сквозит осторожная горделивость; она громко хмыкает, но Кот успевает заметить тонкую полоску ее улыбки. В садах всегда тепло и уютно. С ней или без нее — его головная боль будто немного утихает, но каждый раз, как он взглянет на нее, удваивается. — Ты знаешь, какое место будет следующим? — спрашивает она, убирая руку из-под ладони Кота. — Где я буду искать тебя потом? — Искать меня... — Кот смакует каждое слово. Только здесь он стоит чуточку выше Ледибаг, потому что она зависит от него. От его слова, от координат, которые он ей задает. Его власть над ней — и она против этого; она молча сопротивляется, одновременно стараясь получить его любовь, а он не может этого увидеть, потому что слишком близко.

*

— Ты был создан для Ледибаг, — незримый собеседник Кота прокашливается, будто собирается рассказывать историю или читать лекцию. — К сожалению, истинное добро — добро, которое может победить без применения грубой силы, без мерзких хитростей — не получилось сделать сильнее зла. Оно бы непременно ему проиграло. И прекрасной Ледибаг, этому воплощению потрясающего, идеального, в пару придумали тебя — черного кота, вестника несчастья; того, кто мог делать всю грязную работу, когда она, словно принцесса, прошла бы по готовой, проторенной тобой дороге и очистила бабочку. Одно маленькое действие — финальное действие, и вся любовь этих смертных адресована ей. — Ей? — совершенно убитым голосом шепчет себе под нос Нуар. — Ты оттенял ее, создавал баланс; Леди Удача и мистер Несчастье — отличная команда, не так ли? Твой Катаклизм — равновесие, помогающее удерживать не только Париж, но и весь мир. И когда нет ее, нет главной, кому нужно дополнение?

*

— Елисейские Поля, — фыркает Ледибаг, удерживая почти полностью закрывшего глаза Кота. — Никогда не любила это место; столько пафоса, столько любви... К чему? К громкому имени? Ах, это все так глупо. — Не любила или не любишь сейчас? — вкрадчиво спрашивает Кот, покачивая головой, чтобы успокоить боль. — А какая разница? — он едва успевает заметить, как она закатывает глаза. — Места, эту пустоту, просто названную красиво, так обожают, так поклоняются ей... Асфальту и деревьям они поклоняются! — она смачно плюет себе под ноги и быстро вытирает темно-красные губы. — Они должны поклоняться тебе? — осторожно задает вопрос Нуар, перехватывая руку Ледибаг. Он снова не помнит, как ее зовут, но чувствует, как бесконечно влюблен в нее; в нее, хищно смотрящую на него и растягивающую губы в улыбке. — А было бы неплохо, — мечтательно вздыхает она. — Кот, поклонись-ка, — она разворачивается к нему лицом, слегка выставляя одну ногу вперед. Нисколько не удивившись, он опускается на одно колено, прикрывая глаза, и ощущает холодные руки на своей спине. Она давит на него, опуская все ниже, и в конце ставит на него ногу, гордо хохотнув. — Начинаю понимать, в чем прелесть твоей странной амнезии, — смеется она сверху. Кот только зажмуривается, чтобы не было так больно голове, которую то и дело задевает пяткой Ледибаг. — Ты любишь меня, Кот? — Да, — обреченно, вновь чувствуя в ладони очертания маленького золотого ключа, тянет Нуар. Наверное, она тоже по-своему любит его. Спросить Кот не решается.

*

Кот ощупывает пальцами камень, и внутри него все холодеет. Буквы, которые он ловил по одной, внезапно так удачно выстраиваются в имя. В его имя. Он хватает камень обеими руками, пытаясь разглядеть каждую вытисненную букву, каждую цифру; улавливает только размытое «Noir» внизу. — Где... Где мое настоящее имя?— он прислоняется к холодному камню лбом. Он держит в руках собственное надгробие. — Почему его нет? — Оно не имеет значения, Кот Нуар, — властно тянет голос. — Забавно знать, что твоя могила уже вырыта, хотя ты еще жив, правда? Или, может быть, уже мертв... — Хватит! — Кот отшатывается в сторону, царапая когтями плиту. — Когда я умер... умру?.. Это уже не важно, — он сжимает виски пальцами. — Не важно, эфемерная частица в огромном пространстве или плоть, стоящая на земле? — задумчиво-насмешливо спрашивает голос. — Неужели твоя маленькая и жалкая жизнь так ничтожна, что больше похожа на смерть?

*

— Кот, открой глаза, — она резко касается его шеи. Ее глаза смотрят так чуждо, так странно, будто она его больше не знает, и Кот слишком резко дергает головой. — Я только что поняла, как ошибалась все это время, — Ледибаг делает шаг в сторону, задумчиво сложив руки на груди. — Я считала, что должна всех покорить; все думала, как мне заставить всех парижан беспрекословно обожать меня... А потом я догадалась, — она улыбнулась, обнажая белые-белые зубы. Нуар в молчаливой мольбе протягивает ей руку, чтобы она помогла ему устоять на ногах, пока он борется с головной болью; она его руку только отталкивает. — Ты должен показать им пример, — она хлопает в ладоши, довольная своей идеей. — Они должны видеть, как нужно делать, а ведь у них не было такого явного представления. Она тянет его за запястье. — Кот, — с кокетливой улыбкой она заглядывает ему в глаза. — Поклянись мне здесь, возле Триумфальной арки, что ты готов помочь мне, — она склоняет голову набок, и Кот вновь режется о куски льда, заточенные в ее глазах. Девушка в красном, с бордовыми, будто кровью окрашенными губами; ее холодные пальцы, сжимающие его руки; ее пронизывающий, будто копье, взгляд; и его тяжелый камень, висящий на шее. Та самая плита, сейчас невидимая, тащит его вниз, к ключу на дне Сены. — Клянусь, — он закрывает глаза. Не видеть ее, безымянную, но такую обожаемую им; и вновь открывает, чтобы еще раз поблагодарить измученным взглядом за очередное спасение из плена темноты. Она радостно взвизгивает, и он прикусывает нижнюю губу, чтобы противные мысли о несправедливости и боли не лезли в голову.

*

— Я даже не помню свою жизнь, — шепчет Нуар, глядя на чужую улыбку, чужие белые клыки, заостренные, как у кота. — Потому что у тебя ее не было, — злорадно тянет голос. — Как можно помнить то, чего не было, еще и стоя одной ногой в могиле? Кот отходит в сторону, когда чувствует, как из-под правой ноги в вырытую яму сыплется песок. — Ты не видишь, потому что невнимательно смотришь, — усмехается собеседник. — Ты не видишь даже дату своей смерти, которую я уже знаю... И ты ее тоже знаешь. Кот со стоном прикладывает холодную руку к горячему лбу. Какой догадливый мальчик. — У тебя есть только этот день, — чеканит голос, растягивая тонкие губы в ухмылке. — Твой выбор: провести его у своей могилы или попробовать наконец-то пожить. Да, у тебя все-таки появился выбор, Нуар. А вот сделаешь ли ты его правильно?.. И Кот срывается с места под хохот незримого собеседника, который преследует его почти целый квартал.

*

— Посмотри на меня, — громко шепчет Ледибаг, — я ведь заслужила быть всеми признанной. Даже Эйфелева башня светит в мою честь. Кот во все прищуренные глаза смотрит на Ледибаг. Такая сильная и хрупкая одновременно именно в эту секунду; она кладет ладонь на его руку. — Скажи, Кот, — разве я недостойна всей этой любви? Разве я не лучший человек во всем Париже? — Да, да, ты лучшая, — как заведенный, горячо шепчет Нуар, перекладывая ее руку в свою. — Заслужила, — Ледибаг довольно прикрывает глаза. — Я — путеводная звезда Парижа; даже Эйфелева башня, — она смотрит четко на памятник культуры прямо напротив них, — меркнет рядом со мной... Нет, она сияет, потому что я ей велела. Кот оглядывает сады, касается мягких листьев пальцами; даже через спандекс он чувствует жизнь, исходящую от них; и смерть, исходящую от нее. — Знаешь, Кот, — глаза Ледибаг сверкают особенно ярко, — когда Эйфелева башня будет светить так, как не светила никогда прежде, знай, что это я зову тебя.

*

Он бежит так быстро, насколько позволяют проскальзывающие из-за влажной земли ноги; его полузакрытые глаза только мешают смотреть, и он полагается только на кошачье чутье, ведущее его куда-то вперед. Только вперед, подальше от кладбища. «Я не знаю, открою ли однажды глаза. Я не знаю, почувствую ли еще раз солоноватый привкус жизни; вдохну ли пропахший чужими душами воздух... Я не знаю, увидимся ли мы там, в лучшем мире; только знай, Ледибаг, что я не хотел тебя убивать. Как я прощаю тебя за все то, что ты со мной делала, так и ты прости меня». По щеке Кота скатывается слеза, крупная и скупая. Он не плачет, лишь преддверие скорой смерти омрачает и его, и всю его маленькую жизнь. Под его ногами шуршит песок. Звук явно другой; может быть, он с асфальта переходит на гравий. В темноте ночи Кот почти ничего не видит; он просто идет вперед без остановок, вдыхая как можно глубже, чтобы сильнее ощутить то, что раньше было ему неподвластно. «Я хочу прожить свои последние часы в спокойствии, в полном владении своей крохотной памятью. Я просто хочу знать, что я жил не напрасно». Шаг, еще шаг; Кот чувствует, что идет немного под углом, но только ускоряет ходьбу. «Париж не знает меня. Он знает нас. Нас и тебя, но не меня. Я не существую самостоятельно, я всего лишь привязанность, дополнение к чему-то великому. Вроде тебя, Ледибаг». В его лицо ударяет яркий свет, словно включили огромный фонарь. Кот прищуривается, облегченно выдыхая. Путеводная звезда... «У меня есть только один день. Один день, который я хочу прожить свободным. Я не хочу умирать. Но я знаю, что умру. Может быть, у меня получится умереть красиво». Он идет на источник света, будто приближаясь к ней, все еще живой, которая все-таки посылает ему спасительный путь. Тот самый, десятый, который не сумела воплотить тогда, в день своей гибели. «Он прав — я без тебя не существую. Ты — моя путеводная звезда, а я — путник, заблудившийся в темноте». Он ударяется телом обо что-то твердое. Кот не хочет останавливаться; он быстро карабкается наверх, вставая на свою холодную преграду и выпрямляясь во весь рост. «Время пришло, Ледибаг. Единственный счастливый день тоже заканчивается». Свобода... Такое чужое слово, внезапное ставшее почти лучшим другом. Кот опускает глаза вниз, чувствуя, как одна из его ног съезжает в пустоту — и наконец открывает глаза полностью. Вода. Неторопливые волны темной Сены, великолепная, сияющая Эйфелева башня и он, стоящий на перилах моста. Кот вдыхает еще раз, понимая, как вторая нога уходит за первой, и радостно касается пальцами висков — нет головной боли. Его последнее решение — тоже не его. Только Сена, хранящая в себе маленький золотой ключ, может освободить Кота. Нуар закрывает глаза, чтобы запомнить Париж таким необыкновенно прекрасным. Его тело с громким плеском касается воды. «Я наконец-то начал жить».