Smile is a weapon

Шесть тысяч восемьдесят шесть Кажется, он единственный, кто вспоминает Кассандру. Спустя приличный отрезок времени девчонка продолжает всплывать пятнами с беззаботной улыбкой и уродливым укусом на правой щеке. Руки всё ещё помнят твёрдую рукоять ножа, так податливо входящего в плоть. Руки всё ещё помнят тяжесть её умирающего тела от большого ранения на ноге. Руки всё ещё помнят, как обнимали и держали из последних сил, до последнего. Он клянётся, что пытается забыть. Просто выкинуть из головы, как дату начала апокалипсиса, как многочисленные передряги, как многочисленные дороги в разные уголки Америки. Дыра в сердце не позволяет, даже с угаснувшими чувствами — виной и привязанностью, которая испытывалась лишь раз. Не получается, чёрт возьми. Шесть тысяч восемьдесят семь Вспоминает отца. С трудом выкурившего сигарету, с трудом произносящего слова, утопающие в самой глотке от невероятной боли и агонии, распространявшейся по венам и артериям. Помнит свои чересчур солёные слёзы, обещание, которое, к сожалению, пришлось сдержать. Морозный воздух не давал вдоволь отдышаться, как и горечь потери. Кажется, не мог отдышаться до сих пор. Ком в горле рос и растёт. От воспоминаний и сожалений, которых в нынешнем мире слишком много. Его не хватает так сильно, что слёзы непроизвольно застилают глаза, крупными горошинами стекают по щекам, пока никто не видит. Не хватает каждый день, особенно тогда, когда сил не остаётся на то, чтобы дышать. Шесть тысяч восемьдесят восемь Вспоминает Чарли, но не так, как Роберта. Не с таким ужасом и сожалением. Не с таким грузом. Лидером Гарнетт был отменным. Таким, какими они должны быть. Какими их хотят видеть, каким хотят доверить свою жизнь. Столь же храбрым, заботливым, иногда сомневающимся, но сильным и стойким. Рвущим глотку каждому, кто соберётся отнять жизнь его людей. Также помнит улыбку Роберты, с которой никогда не смотрел на Кассандру. Просто не позволял такой роскоши. Уоррен надеялась. То ли на счастливый конец, то ли не на столь быструю потерю. Десять штук давно живёт минутами, не заглядывая больше положенного вперёд. Шесть тысяч восемьдесят девять Помнит Мака, всегда готового пойти за Карвер прямо в Ад. Готового ради неё голыми руками пойти на мертвяков, готового бороться за свою любовь до самого конца. И боролся. Смотрел на неё уже обращёнными глазами, ловя пулю в самый лоб. Падал без дыхания, наверное, с благодарностью, что именно Эдди даровала милость. Она же с разорванным на куски сердцем нажимала на курок, рыдая, не сдерживаясь, но смотрела уже без любви, с отвращением и злостью. Взгляд не изменился даже спустя дни. Появилась боль, которую не вытравить до последнего вздоха. У них у всех такие взгляды. Надломленные, без огоньков и тягучего блеска, свойственные живым. Местами слишком уж животные, яростные и озлобленные. Шесть тысяч девяносто Томми ещё помнит себя. До хаоса в огромном мире, ровно до того момента, как увидел первого мертвеца. Обычного парнишку в грязной футболке и широких штанах. Без атрибутов будущего смертника, поедающего мозги: винтовки, ножей, цепей, рогатки и всяких безделушек, отменно пробивающих голову щенкам и котятам. С закалом, отцовским воспитанием, присутствием той самой масштабности, которая теперь не присуща. Когда не приходилось искать, ради чего жить. Просто был он и мир. Величественный, без вирусов и уродливых мертвецов. Сейчас себя не узнаёт: нет тех повадок, сопровождающих в далёком прошлом, привычек, даже того закала. Нет, по сути, ничего нормального и родного по духу. Словно научился жить заново, легко откинув всё то, что раньше помогало выживать. Поменялся мир — поменялся он. Шесть тысяч девяносто один Десять штук помнит родительский дом и собственную комнатку. Пустую, немного тёмную, с пустыми от чего-то стенами и облупленной краской на потолке. Помнит школу и незаконченный колледж, пару друзей, с которыми редко выбирался на улицу, к озеру, где сидел, подобрав ноги, до самого утра и встречал рассветы, улыбаясь новому дню. Не так хорошо, конечно, как хотелось бы, но воспоминания ещё могли согревать душу. Толкать вперёд, даже, как могло показаться, в последние минуты в жизни. По честному, Томми зол. На весь мир. Не меньше на своё одиночество. Но больше на себя. За Кассандру, иногда за просто так. Сейчас, например, апокалипсис. Шесть тысяч девяносто два Томми помнит, как обещал себе не сдаваться, пусть и жить среди неживых. Просыпаться по утрам, открывать с трудом глаза и засыпать, когда повезёт. Даже с мозолистыми руками от тяжёлой винтовки, с ранами, с горечью и потерями, которые навсегда засядут в черепной коробке. Бороться не только за себя, временами, немного пускать всё на самотёк, прятаться за мнимым безразличием, скрывая разрывающие чувства, потом браться за разум и стрелять без раздумий. Будь то мертвецы или люди. Выбирать не приходиться, к сожалению. Даже пусть не ему решать, кто достоин жизни, а кто нет. Ублюдки до конца останутся ублюдками, и никак по-другому. Помнит, как обещал себе дожить до конца счёта. Убить десять тысяч зомби и взять имя Джеф, потому что оно ему отчего-то так сильно нравится. Шесть тысяч девяносто три У него есть команда мечты. Уоррен, Эдди, Док, ставший чуть ли не роднее собственного отца, и два Мёрфи, один из которых прибыл два месяца назад. Уже не новенький, но и не бывалый, не заслуживающий доверия, как остальные. Оба виртуозно ставили людей на место и были теми ещё занозами в пятой точке, но ненавидели друг друга, собачась и переговариваясь по поводу и без. Одного, правда, оправдывали антитела, нездоровый вид и глаза, которым позавидуют даже зомби. Другого, видимо, природа, одарившая не только острым языком и, честно признаться, недурной внешностью. Если с одним приходилось мириться из-за необходимости, то с другим непонятно почему. «Он теперь с нами, ясно?» — рыкнула Роберта, показывая, что споры бесполезно. Да Томми и не пытался возмущаться, но и доверять не собирался. Ни тому, ни другому. Лишь себе и Доку, так заботливо хлопающему по плечу, как могут только отцы. Шесть тысяч девяносто четыре Томми помнит их первую встречу, когда Джон Мёрфи с облегчённой улыбкой пил, к слову, их воду и поглощал, наверное, не жуя, его любимые крекеры. Уоррен без раздумий взяла новичка в команду, объясняясь малой численностью и приличным запасом патронов чужака. В довесок тот показал оружейный склад, полный до отвала не только пистолетами, но и его собственной заначкой четырёх пачек сигарет. Что ж, милости просим. А ещё десять штук не понимает, почему тот постоянно лучезарно улыбается. Просто так, иногда без причины. Бесстыдно пялиться, смотрит, порой, удручающе в закатное небо и искрит счастьем, как будто не замечает апокалипсиса. Но такой же померкший взгляд, как и других. Так просто конец света не стереть, не утопить. Джону Мёрфи удаётся жить, а не выживать, давать шанс надежде в желудке, несмелыми ростками буянящими внутри. Для этого, кажется, и не нужно считать убитых зомби, но Томми весь в этом — в одержимых идеях, в минутах, в точных решениях и продуманных действиях. Шесть тысяч девяносто пять — Кажется, с твоим «хобби» мы скоро останемся без патронов, — Джон Мёрфи оказывается непозволительно близко и без спроса садится рядом по-турецки. — Не переживай, найдёшь новый склад — у тебя это неплохо получается, — десять штук делает затяжку и выкидывает тлеющий бычок. — Что есть, то есть, — слабая улыбка трогает его губы и с каждой секундой становится шире. — Сколько уже насчитал? — Шесть тысяч девяносто шесть, — звук выстрела приятно разносится по округе, и уже окончательно мёртвое тело падает в траву к остальным. Его присутствие напрягает даже в машине, под хороший трек, поставленный Гражданином Z специально для Дельта Икс Рей Дельта, под весёлые истории былых деньков Дока, под тихие усмешки инфицированного Мёрфи и тихое сопение Эдди. Даже когда он молчит, буравя умиротворённо зелёную полосу леса, мельтешащую за небольшим оконцем в кузове пикапа. Томми не ненавидит его, но объяснить собственное чутьё никак не может, как и засунуть куда подальше странное волнение в желудке. — Обязательно считать скольких ты убил? — Джон разрывает тишину, невообразимым образом заставляя десять штук промазать. — Твою мать, — парнишка откладывает винтовку и хватается за нож, быстро поднимаясь и вонзая нож в голову мертвяку, — слушай, я не очень общительный. На роль твоей подружки подойдёт Эдди или, в крайнем случае, Мёрфи, но точно не я. — Думаю, из тебя вышла бы неплохая подружка, — уже смеётся тот и даже не вздрагивает от очередного выстрела из винтовки. Шесть тысяч девяносто восемь — Не хочу показаться мудаком, но мне плевать, — Томми выискивает новых жертв, сжимая оружие уж слишком сильно. — Спешу тебя огорчить, но именно так и кажется. Я чем-то тебя обидел? — Мёрфи вмиг становится серьёзным и смотрит прямо в упор, — Вот хоть убей, но не понимаю, чем заслужил такую неприязнь. — Воспринимаешь мир, как должное, постоянно улыбаешься, словно вокруг не конец света, а курорт, а ещё говоришь, как будто знаешь меня, знаешь всех и вся, — беззлобно отвечает парень. — Ты открытая книга. Я не знаю, что произошло в твоей жизни, но знаю, что сломлен, как многие вокруг. Хочешь бороться, борешься, не получая желаемого насыщения, сдаёшься временами, прячешься за масками, думаешь, что никто не видит. Да, согласен, мир далеко не курорт, но остались вещи, которым я рад. Например, у меня никто не посмеет украсть надежду на лучшее, те закаты, те рассветы, встречающие нас каждый день, мелочам, что все упорно не видят из-за злости и мертвецов. Мира давно нет, ничего не поделать, друг, но есть то, чего никогда не отнять. Дружба, как бы смешно не звучало, любовь и вера в лучшее, — Джон тяжело выдыхает и ложится полностью на хрустящую летнюю траву, устремляя взгляд в небо. — Лучше улыбаться, чем отдавать себя полностью унынию и сожалениям. Время слишком быстротечно. Сегодня ты жив, завтра нет. Хочу оставить после себя память, затронуть жизни как можно больше людей, чтобы обо мне вспоминали. И мою улыбку, которая, к сожалению, тебе кажется лживой и неуместной. Знаешь, она должна быть ободряющей. — Ох, — десять штук мотает головой, пытаясь собрать поток мыслей воедино, — Сколько смертей ты видел? Скольких потерял? Скольких по-настоящему родных людей убил? Сколько раз, чёрт возьми! Думаешь, что я борюсь недостаточно или плохо? Я борюсь, как могу, надираю задницы, не переживая о таком пустяке, как пули. Один убитый зомби помогает понять, что я кого-то спас от смертельных укусов и бессмысленному существованию на планете. — Я потерял достаточно, но и достаточно долго учился улыбаться. Привыкал к одиночеству, к оружию в руке, к крови под ногтями пальцев, что больше не смывается с рук. Ты ни один такой, понимаешь? Я научился жить заново, а ты - нет. Всё ещё живёшь мыслями о прошлом. Советую забыть, пока сам не оказался воспоминанием. — Думаешь, улыбка поможет забыть, что я убийца? Или вернёт всех тех, кого забрал вирус. В мире осталось не больше десяти процентов выживших… твой оптимизм не поможет воскрешению всех тех, кому пришлось подарить милость. — Не поможет, кто же спорит. Я думаю, что улыбка — оружие, не в прямом смысле, конечно, но способна убить ненависть как к миру, так и к себе. Ты улыбаешься, значит, прощаешь, возвращаешь ту человечность, которая когда-то была, веришь в себя и в людей. Что нам ещё остаётся? Разрушаться, становиться подобием пожирателей мозгов? Десять штук, прими себя. И улыбнись, чёрт возьми, даже себе назло. — Чёртов философ, — усмехается Томми и прижимает винтовку, настраивая прицел. Томми помнит их первую встречу, когда Джон Мёрфи с облегчённой улыбкой пил, к слову, их воду и поглощал, наверное, не жуя, его любимые крекеры. Уоррен без раздумий взяла новичка в команду, объясняясь малой численностью и приличным запасом патронов чужака. Тот казался наивным, но точно не трусом, даже с этой глупой полуулыбкой на тонких губах. Кажется, апокалипсис казался ему курортом, в котором нет места деньгам, власти, диктаторам, очередям в супермаркетах и пробкам на дорогах. У него была одна разменная монета — улыбка. Такая яркая, лучистая и благодарная. Ставшая обыденностью спустя некоторое время. Она заражала блеском и своей чистотой. Джон Мёрф уже не новенький, но бывалый, которому можно вверить свою жизнь. Томми помнит его улыбку. Винтовка делает ещё один выстрел. Шесть тысяч девяносто девять